Вопль, черная кошка, слова и редкая тишина, жест, рубашки с одним рукавом, молитва, речь, заготовленная к началу парламентской сессии, песня, кушанье, фестивальная платформа, сувенирные фарфоровые башмаки, уроки тенниса, кондовое имя нарицательное, однодлинноеслово, списки, безудержная пустопорожняя радость, свидетельские показания, обряды и паломничество, тайные и публичные акты справедливости и почитания, мимика, второй жест, словесное выражение,[sic] драмы, улица Новолипки, 68, игры для Густава, татуировка, вещь на год, аукиц.
В этой воспринимаемой на слух абракадабре, в которой не успеваешь уловить даже смысл чередующихся слов, Генри мало что запомнил и еще меньше понял. Он не знал, как откликнуться, и потому ничего не сказал. Но таксидермист тоже молчал.
— Я не разобрал последнее слово, — наконец выговорил Генри.
— Аукиц. А-у-к-и-ц.
— Похоже на немецкий, но что-то незнакомое.
— Нет, это как однодлинноеслово.
— Не такое уж оно длинное — всего пять букв.
— Не в том смысле.
Повернув страницу, таксидермист ткнул пальцем в середину списка: однодлинноеслово.
— Что это значит?
— Идея Беатриче. Старик нашел сцену:
Беатриче: Я кое-что придумала.
Вергилий: Что?
Беатриче: Одно длинное слово. Вернее, так, слитно: однодлинноеслово.
Вергилий: Напри…
Беатриче: Ш-ш!
Вергилий(испуганным шепотом): Что такое?
Беатриче: Кажется, я что-то слышала.
Тишина.
Вергилий: Ну?
Беатриче: Ничего.
Вергилий: Точно?
Беатриче: Да.
Вергилий: Побежали?
Беатриче: В какую сторону?
Вергилий: Противоположную.
Беатриче: Я не поняла, где зашумело.
Вергилий: Нас окружили!
Беатриче: Тихо, успокойся!
— Далее они понимают, что опасность лишь померещилась, им ничто не угрожает, и вновь говорят об одномдлинномслове.
Беатриче: Вергилий…
Вергилий заснул. Он медленно кренится и, уткнувшись в Беатриче, тихонько похрапывает.
Беатриче замерла, потом бдительно озирается. Вокруг тишина и покой, нервозность Беатриче сменяется задумчивостью.
Какой прелестный вид!
Тишина; Вергилий всхрапывает и резко вскидывается.
Вергилий: А? Я что-то сказал?
Беатриче: Не знаю, я задремала.
Вергилий: Точно?
Беатриче: Точно.
Вергилий: Вечно ты дрыхнешь.
Беатриче: Как отстоял стражу?
Вергилий (зевает, почесывается, трет глаза): Без происшествий.
Беатриче: Славно.
Вергилий: На чем мы остановились?
Беатриче: В смысле?
Вергилий: Мы обсуждали разговор о Кошмарах.
Беатриче: Однодлинноеслово.
Вергилий: Да-да, слитно. Что ты имеешь в виду?
Беатриче: Условимся, что одно длинное слово означает Кошмары.
Вергилий: Например?
Беатриче: Какжальнесбывшихсянадежд.
Вергилий: Мне нравится. У меня тоже есть слово.
Беатриче: Выкладывай.
Вергилий: Злобителжизнанка.
— Еще раз, — попросил Генри.
Вергилий: Злобителжизнанка.
Беатриче: Сразу не поймешь.
Таксидермист покивал — дескать, мнения Беатриче и Генри об этом слове совпадают.
Вергилий: Мы же условились — однодлинноеслово означает Кошмары.
Беатриче: Согласна.
Вергилий: Я это запишу (водит пальцем по спине Беатриче).
— Аукиц — вариант одногодлинногослова. Беатриче предлагает, чтобы это слово (по желанию автора и издателя, броское или неприметное) было на всех книгах, журналах и газетах в знак того, что им ведомо о Кошмарах.
— И все другое в списке, в этом штопальном наборе для Рубашки, имеет ту же цель?
— Да, именно так.
— Можно взглянуть на список?
Помешкав, таксидермист передал листок Генри.
— Спасибо, — сказал Генри, стараясь ничем не выказать своего удивления.
Невероятно. Он был готов к тому, что автор выхватит листок, не дав прочесть. Наконец-то удалось остановить поток старческого словоизвержения и взглянуть на текст, неподвижный, словно чучела. Оборотная сторона листка, отпечатанного на машинке, напоминала шрифт Брайля.
Список шел столбиком:
Штопальный набор Кошмаров
Вопль,
черная кошка,
слова и редкая тишина,
жест,
рубашки с одним рукавом,
молитва,
речь, заготовленная к началу парламентской сессии,
песня,
кушанье,
фестивальная платформа,
сувенирные фарфоровые башмаки,
уроки тенниса,
кондовое имя нарицательное,
однодлинноеслово,
списки,
безудержная пустопорожняя радость,
свидетельские показания,
обряды и паломничество,
тайные и публичные акты справедливости и почитания,
мимика,
второй жест,
словесное выражение,
[sic] драмы,
улица Новолипки, 68,
игры для Густава,
татуировка,
вещь на год,
аукиц.
Финальная точка пробила страницу. Странное сочетание вовсе не поэтичных, известных и незнакомых понятий и вещей придавали списку удивительную поэтичность. Взгляд Генри споткнулся на пункте в конце перечня: улица Новолипки, 68. Что-то знакомое, но вот что — не вспомнить. Генри дочитал список. Таксидермист, который явно гордился своим произведением, ждал вопросов. Генри беззвучно охнул. Повествование через список. Чтобы уморить публику, ничуть не хуже декламации номеров телефонного справочника. Генри наугад выбрал пункт:
— Что такое «кондовое имя нарицательное»?
— Понятия, вошедшие в словарь. Идею подала Беатриче. Такие слова, как убийца, душегуб, истребитель, палач, грабитель, головорез, насильник, лиходей, живодер, громила, изверг, изувер.
— Ясно. — Генри выбрал другой пункт: — Вот еще — «словесное выражение».
Таксидермист отыскал сцену:
Беатриче: Прекрасно. Что еще?
Вергилий расхаживает взад-вперед.
Вергилий: Выражение.
Беатриче: Опять? Растянешь лицо.
Вергилий: Словесное выражение. Ядро любой человечьей стаи — независимо от того, сидят люди или выстроились в ряд, шеренгу, колонну — подпадает под термин «в Кошмарах». Прошу не воспринимать в негативном смысле. В конце концов, в середине строя гораздо безопаснее, чем на его краях. Мы приходим на спектакль, и капельдинер говорит: «Садитесь в Кошмары, оттуда лучше видно»; или: «К сожалению, в Кошмарах все места заняты». Мы понимаем, что он имеет в виду, и вспоминаем опыт тех, кто в иных обстоятельствах побывал «в Кошмарах». Продолжать?
Беатриче: Да, пожалуйста.
Таксидермист смолк. Генри кивнул.
— Что значит «[sic] драмы»?
— На латыни sic означает «так» и указывает на то, что слово пишется именно в данной орфографии либо намеренно повторяет ошибку оригинала.
— Мне известно применение слова sic.
— Вергилий вынашивает идею коротких пьес, где каждое слово будет помечено sic, ибо нынче в свете Кошмаров все слова ошибочны. Кстати, один венгерский автор именно так и пишет.
Таксидермист не стал читать сцену, в которой Вергилий представляет «[sic] драмы», и больше ни словом не обмолвился о венгерском писателе. Он просто замолчал. Генри решил воспользоваться передышкой: бог с ними, с действием и сюжетом, попробуем коснуться развития характеров. Может, драматургу поможет разговор о генезисе его творения?
— Скажите, как по ходу пьесы меняются Беатриче и Вергилий?
— Меняются? С какой стати? Им незачем меняться. Они не сделали ничего дурного. В конце пьесы они точно такие же, какими были в ее начале.
— Но ведь они разговаривают. Что-то подмечают и осознают. В минуты покоя размышляют. Накапливают пункты в штопальном наборе. Все это их меняет, верно?
— Абсолютно неверно, — отрезал таксидермист. — Они такие же. Завтрашние, ничем не отличаются от себя вчерашних.
— Но персонажи рассказа…
— Звери пережили бессчетные тысячелетия. Они противостояли невообразимо суровым обстоятельствам и приспосабливались к ним в полном согласии со своей природой.
— Так в жизни. Я полностью согласен, что эволюция происходит органично. Но в литературе…
— Меняться следует не животным, а нам. — Похоже, старик разволновался.
— Не спорю, бессовестность к природе лишает будущего. Но в художественном произведении… Вспомните Юлиана из той новеллы Флобера. По мере событий…
