— У судей свои любимчики, — пояснила мать, когда он подошёл к ней. Она сидела в одиночестве и, казалось, постарела ещё больше с их последней встречи. Джон кивнул, чувствуя, что сейчас неподходящий момент сообщать ей о своём новом повышении.
— Тёрнер не получил ни одной награды, когда был студентом, — только и сказала она и больше не касалась этой темы.
— И что теперь собирается делать Робин? — поинтересовался Джон.
— Он переезжает в мастерскую в Пимлико. Там он будет вращаться в своём кругу — это очень важно, когда делаешь себе имя.
Джон не стал спрашивать, кто будет оплачивать квартиру, пока Робин «делает себе имя».
Когда Робин пригласил Джона поужинать вместе со всей компанией, он отказался под предлогом, что ему нужно возвращаться в Бирмингем. Прихлебатели сникли, но быстро приободрились, когда Джон вытащил из бумажника десятифунтовую купюру.
После окончания колледжа братья редко встречались.
Однажды, лет через пять, Джона пригласили в Лондон выступить на съезде Конфедерации британской промышленности, посвящённом проблемам автомобилестроения. Он решил сделать сюрприз брату и пригласить его на ужин.
После закрытия конференции Джон взял такси и отправился в Пимлико. Внезапно его охватило беспокойство от того, что он не предупредил брата о своём приезде.
Когда он поднимался по лестнице на последний этаж, его беспокойство усилилось. Он долго жал на кнопку звонка, и наконец дверь открылась. Прошло несколько мгновений, прежде чем Джон понял, что перед ним — его брат. Он не мог поверить, что Робин так изменился всего за пять лет.
Волосы его поседели. Под глазами появились мешки, одутловатое лицо было покрыто пятнами, к тому же он поправился как минимум килограмм на двадцать.
— Джон, — произнёс он. — Какой сюрприз. Не знал, что ты в городе. Проходи же.
В квартире стоял невыносимый запах. Сначала Джон подумал, что это краска, но, оглядевшись, заметил, что недописанных картин гораздо меньше, чем пустых винных бутылок.
— Готовишься к выставке? — спросил Джон, глядя на одну из незаконченных работ.
— Нет, сейчас ничего, — ответил Робин. — Интерес, конечно, огромный, но конкретных предложений нет. Ты же знаешь лондонских арт-дилеров…
— Если честно, не знаю, — покачал головой Джон.
— Ну, надо быть либо модным, либо знаменитым. Тогда они ещё могут предложить тебе место в галерее. Ты знаешь, что Ван Гог при жизни не продал ни одной картины?
За ужином в ближайшем ресторане Джон узнал и о других тяготах жизни художника, а также мнение некоторых критиков о работах Робина. Он с радостью обнаружил, что брат не растерял своей самоуверенности и всё так же верил, что когда-нибудь станет знаменитым.
Во время ужина Робин не умолкал ни на минуту, и Джону удалось вставить слово, только когда они вернулись домой: он рассказал, что влюбился в девушку по имени Сьюзан и собирается жениться. Робин, разумеется, не поинтересовался его успехами в «Рейнолдс и К0», где Джон теперь занимал должность помощника управляющего.
Перед отъездом на вокзал Джон оплатил счета Робина за продукты и оставил брату чек на сто фунтов, причём ни один из них не удосужился произнести слово «взаймы». Когда Джон садился в такси, Робин на прощание сказал:
— Я недавно представил две картины для летней выставки в Королевской Академии искусств. Уверен, комиссия их примет, и тогда ты должен приехать на открытие.
На вокзале Юстон Джон зашёл в магазин «Мингис» купить вечернюю газету и среди книг, продающихся по сниженной цене, заметил том под названием «Первая встреча с миром искусства — от Фра Анджелико до Пикассо». Когда поезд тронулся, он открыл первую страницу и очнулся уже в Бирмингеме, дойдя до Караваджо.
Он услышал стук в окно и увидел улыбающуюся Сьюзан.
— Интересная, наверное, книга, — заметила девушка, когда они, взявшись за руки, шли по платформе.
— Очень. Вот бы найти второй том.
В следующем году судьба дважды свела братьев. Первый раз они встретились по печальному поводу — на похоронах матери. После службы они вернулись домой к Мириам, и там Робин сообщил брату, что Академия приняла обе его работы для летней выставки.
Три месяца спустя Джон приехал в Лондон на открытие. К тому моменту, когда он впервые оказался в священных стенах Королевской Академии, он прочитал десяток книг по искусству — от раннего Возрождения до поп-арта. Он побывал во всех галереях Бирмингема и теперь мечтал осмотреть выставки в закоулках Мейфэра.
Прогуливаясь по просторным залам Академии, Джон решил, что пришло время вложить деньги в свою первую картину. «Прислушивайтесь к знатокам, но, в конечном счёте, доверяйте только своим глазам», — писал Годфри Баркер в «Телеграф». Глаза выбрали Бернарда Данстена, хотя знатоки рекомендовали Уильяма Рассела Флинта. Глаза победили, потому что Данстен стоил семьдесят пять фунтов, а самый дешёвый Рассел Флинт — шестьсот.
Джон переходил из зала в зал в поисках двух работ маслом своего брата, но без помощи тоненького синего буклета Академии он никогда бы их не нашёл. Они висели в средней галерее в верхнем ряду, почти под самым потолком. Джон заметил, что ни одна из них не продана.
Он дважды обошёл выставку и остановился на Данстене. Тогда он отправился и выписал задаток за свои покупки. Взглянув на часы, он увидел, что уже почти двенадцать: через несколько минут он договорился встретиться с братом.
Робин опоздал на сорок минут и, даже не подумав извиниться, повёл его по выставке в третий раз. Данстена и Рассела Флинта он презрительно окрестил салонными художниками, не сказав, однако, кого считает по-настоящему талантливым.
Робин не мог скрыть разочарования, когда увидел свои картины в средней галерее.
— Разве я смогу продать хоть одну картину, когда их запихивают в самое невыгодное место? — с отвращением произнёс он. Джон постарался придать лицу выражение сочувствия.
За поздним обедом Джон объяснил брату условия завещания матери, потому что семейные адвокаты так и не добились ответа на свои письма мистеру Робину Саммерсу.
— Я из принципа никогда не открываю коричневые конверты, — пояснил Робин.
«Ну что ж, теперь, по крайней мере, понятно, почему Робин так и не появился на свадьбе», — подумал Джон. Он вздохнул и вернулся к завещанию матери.
— На самом деле, всё очень просто, — продолжал он. — Она всё оставила тебе, за исключением одной картины.
— Какой? — тут же спросил Робин.
— Её портрета, который ты написал, когда ещё учился в школе.
— Это моя лучшая работа, — возмутился Робин. — Портрет наверняка стоит не меньше пятидесяти фунтов, и я всегда думал, что она оставит его мне.
Джон молча выписал чек на пятьдесят фунтов. Вернувшись тем вечером в Бирмингем, он не сказал Сьюзан, сколько заплатил за две картины. Данстена он повесил над камином в гостиной, а портрет матери — в своём кабинете.
Когда родился их первый ребёнок, Джон хотел, чтобы крёстным отцом стал Робин.
— С какой стати? — спросила Сьюзан. — Он даже не удосужился приехать на нашу свадьбу.
Джон не мог не согласиться с доводами жены. И хотя Робина пригласили на крестины, он не только не приехал, но даже не ответил на письмо, несмотря на то, что оно было отправлено в белом конверте.
Года через два Джон получил приглашение от галереи «Крю» на долгожданную персональную выставку Робина. На самом деле оказалось, что там представляются два автора, и Джон, безусловно, купил бы работы второго художника, если бы не боялся обидеть брата.
Вообще-то он остановился на одной картине маслом, записал её номер и на следующее утро попросил секретаршу позвонить в галерею и заказать её на своё имя.
— К сожалению, понравившуюся вам работу Питера Блейка продали в день открытия, — сообщила она.
Он нахмурился.
— Спросите, пожалуйста, сколько они продали картин Робина Саммерса?
Секретарша повторила вопрос и, прикрыв трубку рукой, доложила:
— Две.
Джон снова нахмурился.
На следующей неделе Джон опять приехал в Лондон — он представлял компанию на автомобильной выставке в Эрлз-Корт. Он решил заглянуть в галерею «Крю» и посмотреть, как продаются работы брата. Никаких перемен. Всего две красных точки на стене, а Питер Блейк почти весь распродан.
Ещё больше расстроившись, Джон вышел из галереи и направился обратно на Пикадилли. Он чуть не прошёл мимо неё, но когда увидел нежный цвет лица и изящную фигуру, то понял — это любовь с первого взгляда. Он долго стоял и смотрел на неё, обуреваемый страхом, что она может оказаться слишком дорогой для него.
Джон вошёл внутрь галереи, чтобы рассмотреть её получше. Маленькая, нежная и изысканная.
— Сколько? — тихо спросил он, глядя на женщину, сидевшую за стеклянным столом.
