Банкир не поверил ни единой секунды — отец Джека то и дело надувался, как петух, сжимал кулаки и махал руками.
Джек напрягся, надеясь оживить свой ржавый эксетеровский немецкий.
— Keine Angst. Er ist mein Vater ("He бойтесь, это мой отец"), — сказал он банкиру, а затем выдавил из себя самое неудобное: — Ich passe auf ihn auf (то есть "я привожу его в порядок").
Банкир усмехнулся и вышел из туалета. Теперь, когда их осталось двое (едва Уильям отвернулся от зеркала, воображаемый третий человек тоже удалился), Джек одел отца — хорошо, он видел, как это делает доктор Хорват.
Отец меж тем решил рассказать Джеку про ноты — видимо, это его успокаивало, а он знал, что сын в музыке ничего не смыслит.
— Четверти закрашены, и у них есть палочки, — говорил Уильям. — Восьмые тоже закрашены, и у них тоже есть палочки, но у палочек есть вдобавок вымпелы или флаги, часто они соединяют несколько восьмых вместе. А шестнадцатые — они как восьмые, но только флагов или вымпелов сразу два.
— А половины? — спросил Джек.
— Половины не закрашены, они белые, то есть в моем случае имеют цвет кожи, — сказал отец и вдруг осекся.
"Кожа", они оба хорошо расслышали это слово. Любопытно, это тоже пусковой механизм? Что, если его, как и слово "шкура", невозможно остановить?
— Половины, ты сказал, не закрашены, они белые, и что дальше? — спросил Джек, надеясь, что папа забудет о своей ошибке.
— Они белые, незакрашенные, но у них все еще есть палочки, — еле-еле выдавил из себя Уильям, видимо, "кожа" еще маячила где-то на границах подсознания, там, где спали, готовые в любой миг проснуться, его пусковые механизмы. — А целые ноты — такие же, как половинки, но у них палочек нет.
— Стой! Погоди! — сказал вдруг Джек, показав пальцем папе куда-то на правый бок. — А это что такое?
Татуировка изображала не слова, не ноты, а что-то странное, больше всего похожее на черную дырку, на рану в боку. По краям виднелось что-то красное, словно кровавый обод; черное пятно выглядело как шляпка здоровенного гвоздя. Он должен был догадаться, кровавый обод должен был навести его на нужную мысль — но что с Джека взять, ему же тогда было всего четыре года.
— Сюда был ранен наш Господь, — сказал отец. — Ему пробили гвоздями руки, — сказал он, сложив ладони, как в молитве, — и ноги, и правый бок, вот здесь. — Он коснулся татуировки у себя на правом боку. Джек посмотрел еще раз — похожа на загноившуюся ссадину.
— А кто сделал ее? — спросил он и подумал, наверное, какой-нибудь "мясник", хотя на самом деле знал ответ.
— Было время, Джек, когда любой верующий в Амстердаме по меньшей мере испытывал искушение татуироваться у человека по имени Якоб Бриль. Наверное, ты его не помнишь, ты был такой маленький.
— Нет, папкин, я помню Якоба Бриля, — сказал Джек и прикоснулся к кровавому гвоздю, вбитому в папин бок. А затем надел Уильяму через голову рубашку.
"Кроненхалле" оказался великолепным рестораном, Джек глупо поступил, заказав только салат. Впрочем, ему все равно достались две трети папиного венского шницеля — Уильям не ел, а жеманничал.
— Ну, слава богу, хоть Джек не забыл свой аппетит дома, не то что вы, Уильям, — с укоризной сказала доктор Крауэр-Поппе, но и папа и сын пребывали в весьма приподнятом расположении духа.
Они сумели победить слово "кожа", которое, как выяснилось, было из тех механизмов, что можно остановить (не то что "шкура"), а также покинули туалет, не столкнувшись с самым страшным — да, Джек видел в зеркале ужасное лицо "третьего человека", искаженное болью и скорбью, но понял, что папина реакция могла быть куда хуже — доктор фон Pop сказала, что все куда серьезнее, если папа видит себя в зеркале голым, или что-то в этом роде. Джек догадался, что это и есть "термоядерная бомба", das ganze Pulver доктора Хорвата. Джек, конечно, столкнется и с этим, и, вероятно, очень скоро — поэтому сегодня, в "Кроненхалле", он вполне был готов немного подождать.
Они коротко обсудили молодых медсестер санатория Кильхберг — они практически записывались в очередь брить Уильяма. Такая возможность выпадала каждое утро, и Джеков отец флиртовал с ними как одержимый.
— А почему ты не бреешься сам? — спросил Джек.
— А ты попробуй как-нибудь побриться без зеркала. А что до молодых медсестер, то я тебе советую как-нибудь побриться в их присутствии, это тоже весело.
— Уильям, если вы будете плохо себя вести, я вам пришлю Вальтраут, она умеет держать в руках лезвие, — сказала доктор фон Pop.
— Да ради бога, кого угодно, лишь бы не Гуго, — парировал Уильям.
Упомянув Гуго, он легко перевел разговор на тему секса с проститутками. Доктор фон Pop, конечно, была женщина умная и предвидела это, но поделать ничего не смогла.
— Ты не подумай, Джек, наши дамы против проституток ничего не имеют, — сказал отец, — им на самом деле Гуго поперек горла.
Доктор фон Рон, как обычно, тяжело вздохнула, а доктор Крауэр-Поппе закрыла лицо руками.
— Ты сказал "проституток", то есть ты посещаешь сразу нескольких? — спросил Джек.
— Нет, что ты, "сразу" — нет! Нескольких — да, но не сразу, а по очереди, — хитро улыбнулся папа.
Доктор фон Pop принялась вертеть в пальцах ложку и стучать ножом по столу, а доктор Крауэр-Поппе снова что-то обнаружила у себя в глазу.
— Папкин, мне просто любопытно — ты посещаешь все время одних и тех же проституток (я понял про "не сразу") или разных?
— У меня есть любимые дамочки, пара-другая, я к ним постоянно возвращаюсь.
— Вы имеете в виду, Уильям, что храните им верность в некотором роде, я правильно поняла? — спросила доктор Крауэр-Поппе.
— Но это безопасно? — спросил папу Джек.
— Я не занимаюсь с ними сексом, если ты про это, — ответил Уильям возмущенным тоном — Джек уже начал его узнавать.
— Это я понимаю. Я хотел спросить — в других смыслах это безопасно? Место, например, куда ты к ним ездишь — там ничего такого не может случиться?
— Что ты! Ведь со мной Гуго! — воскликнул папа. — Разумеется, он ждет меня в соседней комнате.
— Еще бы! — усмехнулся Джек.
Доктор фон Pop уронила нож на пол.
— Вы все поймете, Джек, когда увидите Гуго, — сказала доктор Крауэр-Поппе. — С ним ваш отец в полной безопасности.
— А почему папа говорит, что он вам поперек горла? — спросил Джек.
— Вы все поймете, когда увидите Гуго, — сказала доктор фон Pop.
— Джек, меня не нужно жалеть, — сказал папа. — Не думай, я мастурбирую с проститутками не потому, что чего-то боюсь или с чем-то смирился. Это вовсе не акт смирения.
— Тогда я не понимаю, — сказал Джек.
Уильям опять положил руку на сердце, опять стал нащупывать точку с запятой. Руки снова были в перчатках — доктор фон Pop помогла ему их снять, пока он ел, а сейчас, когда они закончили, надела перчатки снова.
— У меня в жизни были все женщины, каких я только желал, — другое дело, что со многими я провел меньше времени, чем мне бы хотелось, — печально произнес Уильям. — Но больше я не могу. Я не переживу, если снова потеряю близкого человека.
И Джек и врачи знали про татуировку памяти Карин Рингхоф — что она значит для Уильяма и где находится. Джек не знал другого — есть ли у папы татуировка по Барбаре, и если есть, то где. Возможно, папа помянул ее не словами, а нотами; надо будет спросить Хетер.
— Я понял тебя, папкин. Теперь я понимаю, — сказал Джек.
Интересно, папа прикасается хоть иногда к правому боку, там, где Якоб Бриль вонзил ему в тело гвоздь и пустил кровь, подумал Джек. Интересно, эта татуировка вызывает у папы такую же боль, как надпись про дочь коменданта и ее младшего брата, хоть когда-нибудь. Джек очень надеялся, что нет; из всех папиных татуировок только эта была цветная.
— Кстати, нам постепенно пора закругляться, Уильям, — нежно сказала ему доктор Крауэр-Поппе. — Что вы будете играть нам завтра, мне, Джеку и доктору Хорвату?
Хороший ход, папа, кажется, не ожидал — убрал правую руку от сердца, положил руки на стол, распластал пальцы, зашевелил ногами под столом; по глазам видно — он чувствует под пальцами клавиши, а под ногами педали. Он воображает себе орган размером с Аудекерк, а когда закрывает глаза — практически слышит его.
— Анна-Елизавета, вы же не думаете, что я стану насвистывать вам завтрашние мелодии? — Значит, ей не удалось его обмануть; более того — и она, и Джек, и доктор фон Pop ахнули, ведь все они знали, что слово "насвистывать" может быть пусковым механизмом; доктор Бергер говорил Джеку, что папа терпеть не может, когда при нем свистят — хотя, возможно, дело тут в самом свисте, а не в слове.
— Не стоит, Уильям, можно ведь подождать и до завтра, — сказала доктор фон Pop.
— В самом деле, можно и подождать, — сказал отец; видно было, что он устал.
— У меня с собой есть кое-что, в машине сразу заснете, — сказала доктор Крауэр-Поппе.
