Вы только подумайте, на что он намекает! Доктор фон Pop, хочет он сказать, намерена провести ночь с Джеком в отеле "Шторхен"! Возмутительно!
— Не каждый день встретишь мужчину, который умеет хвалить такие мелочи, как дамские сумочки, — улыбнулась Джеку доктор фон Pop.
Доктор Крауэр-Поппе не стала ни подыгрывать, ни улыбаться— несмотря на облик супермодели, главной чертой ее характера оставалась серьезность, как и подобает фармакологу.
Джек знал, что она замужем, мать двоих маленьких детей, — поэтому-то отец и не стал ее дразнить, а свои игривые намеки адресовал доктору фон Pop и сыну. Начальница неведомого отдела, информировала Джека Хетер, разведена и детей у нее нет.
— Уважаемые дамы, не знаю, осведомлены ли вы, но мой сын посещает психиатра; я еще с вами и не познакомился, а Джек уже нашел себе консультанта по душевной части, — сказал Уильям. — Не расскажешь нам подробнее про это, Джек?
— Я не знаю, как в медицинском мире называется терапия, в которой я участвую, — объяснил Джек. — Я имею в виду, мне неизвестен точный психиатрический термин.
— О, его может и не существовать, — сказала доктор Крауэр-Поппе. — Просто опишите нам, что вы делаете.
— Не знаю даже, с чего начать. Доктор Гарсия — она, кстати, восхитительная женщина, ей за шестьдесят, у нее куча детей и еще больше внуков, несколько лет назад потеряла мужа...
— К ней ведь в основном женщины ходят, не так ли, Джек? — перебил его отец. — У меня сложилось такое впечатление по прочтении статей про эту историю с Люси — вы ведь помните, как Джек обнаружил у себя в машине на заднем сиденье какую-то девицу? — спросил Уильям у дам. — И она, и ее мать, оказывается, лечатся у Джекова психиатра! Не иначе, в Калифорнии дефицит психиатров!
— Уильям, мне кажется, будет правильнее, если Джек сам расскажет нам про своего врача, — сказала доктор фон Pop.
— Вот оно что, — смутился папа; Джека прошиб холодный пот — Уильям произнес эти слова точно так же, как он сам.
— Итак, доктор Гарсия требует от меня, чтобы я все рассказывал ей в хронологическом порядке, — сказал Джек, психиатры закивали, а Уильям почему-то принял обеспокоенный вид.
— А что именно ты ей рассказываешь? — спросил он.
— Все. Все, от чего я испытываю радость, все, что заставляет меня рыдать, все, от чего я прихожу в ярость, — вот в таком духе, — сказал Джек.
Доктор Крауэр-Поппе и доктор фон Pop перестали кивать и вместо этого уставились на Уильяма. Кажется, мысль о том, что именно вызывает у сына радость и слезы, спровоцировала неожиданную реакцию.
Уильям положил руку на сердце, точнее, стал ощупывать у себя левую половину груди, словно искал что-то, пытался нащупать нечто то ли под рубашкой, то ли под кожей. Он знал, что ищет и где оно; его, Уильяма, радость и его слезы — это Карин Рингхоф, дочь коменданта. А ярость — то, что случилось с ее младшим братом.
— Кажется, эта терапия — довольно длительное предприятие, — сказала Джеку доктор Крауэр-Поппе, не сводя глаз с руки Уильяма — и она и Джек знали, к какой татуировке прикоснулся сейчас его отец.
Дочь коменданта; ее младший брат
Лицо Уильяма искажала гримаса боли, и поэтому Джек понял, что папа нащупал указательным пальцем точку с запятой — первую и, возможно, последнюю точку с запятой в карьере Дока Фореста.
— Да-да, я бы сказала, вы не проходите курс терапии, а пишете целый роман, — сказала доктор фон Pop, также не сводя глаз с Уильяма.
— Значит, сынок, ты излагаешь в хронологическом порядке все, что дарило тебе радость, вызывало у тебя слезы и приводило в ярость, с детства и по сию пору, так? — спросил папа, вздрагивая, словно от боли, при каждом слове, словно на каждое слово откликалась на его теле татуировка (на ребрах, над почками, на ступнях — где имена Джека и его сестры). Джек знал — ты испытываешь жуткую боль, татуируясь во всех этих местах, но Уильям Бернс намеренно сделал себе татуировки именно там — и не только там, а везде, где больно, кроме пениса.
— И как вы считаете, эта терапия вам помогает? — со скептическим видом спросила доктор фон Pop.
— Мне кажется, да, во всяком случае, сейчас мне гораздо лучше, чем прежде, — ответил Джек.
— И вам кажется, что лучше вам стало именно от хронологического метода? — спросила доктор Крауэр-Поппе; судя по тону, подумал Джек, она-то думает, что таблетки куда надежнее, чем пересказ в хронологическом порядке хороших и плохих моментов своей жизни.
— Да-да, мне кажется, именно... — начал Джек, но его снова перебил отец.
— Это варварство! — закричал он. — Если хотите знать, я считаю, это просто пытка! Сама идея пересказать в хронологическом порядке все, что в жизни заставило тебя радоваться, плакать и гневаться, — боже, ничего более похожего на самый отъявленный мазохизм я в жизни не слышал! Ты с ума сошел, Джек!
— Папкин, я думаю, мне это помогает. Благодаря тому, что я все излагаю в хронологическом порядке, я способен держать себя в руках. Делая это, я успокаиваюсь.
— Мой сын решительно выжил из ума, — сказал Уильям.
— Вы так думаете, Уильям? Но почему же тогда в психиатрической лечебнице содержитесь вы, а не он? — спросила доктор фон Pop.
Доктор Крауэр-Поппе закрыла свое прекрасное лицо руками; на миг Джек подумал, что слово "лечебница" — очередной пусковой механизм, как и татуировка от Дока Фореста на левой половине груди; последнее было ясно как день, правда, этот пусковой механизм, видимо, из тех, что можно остановить, судя по тому, что папа убрал руку от груди.
Тут появился официант — невысокого роста человек, подпрыгивающий не хуже Уильяма и мистера Рэмзи, только полный, с совсем маленьким ртом и пышными усами (кажется, они щекотали ему нос, когда он говорил).
— Was darf ich Ihnen zu trinken bringen? ("Что принести вам выпить?") — спросил он скороговоркой — все слова слились у него в одно.
— Как вовремя, — сказал Уильям, официант же решил, что он что-то заказал.
— Bitte? — спросил он.
— Ein Bier ("Одно пиво"), — сказал Джек, ткнув в себя пальцем, чтобы официант понял, о ком речь.
— Я не знал, что ты пьешь! — озабоченно сказал отец.
— Я не пью на самом деле, вот увидишь — я не допью бокал до конца, — сказал Джек.
— Noch ein Bier! ("Еще одно пиво!") — произнес Уильям и ткнул пальцем себе в грудь.
— Уильям, вы же совсем не пьете, даже полбокала не выпьете, — напомнила ему доктор фон Pop.
— Я хочу то же, что Джек, — сказал отец тоном капризного пятилетнего ребенка.
— Нет, Уильям, вам нельзя. Вы же принимаете антидепрессанты, они несовместимы с алкоголем, — сказала доктор Крауэр-Поппе.
— Давайте я отменю заказ, — предложил Джек. — Das macht nichts.
— Со временем Джек хорошо заговорит по-немецки, — заметил Уильям.
— Он уже сейчас отлично говорит, — сказала доктор фон Pop.
— Видишь, Джек? Ты ей нравишься. Я же говорил, у нее с собой смена белья! — сказал отец.
Врачи перестали обращать на Уильяма внимание и заказали бутылку красного, а он — бутылку воды. Джек подозвал официанта и сказал, что передумал — ему требуется большая бутылка воды, а пива не надо.
— Нет, нет! Пожалуйста, выпей, если хочешь! — воскликнул Уильям, взяв Джека за руку.
— Kein Bier, nur Mineralwasser ("Пива не нужно, только воду"), — произнес Джек.
Уильям надулся как сыч и принялся играть с приборами.
— Эти сраные американцы! — буркнул он себе под нос, думая задеть Джека и посмотреть, как тот на него рассердится, но тщетно. Доктор фон Pop и доктор Крауэр-Поппе молча переглянулись.
— Венский шницель не бери, — предупредил отец, словно все это время думал только о меню, которое только что взял в руки.
— Почему, папкин?
— Они забивают целого теленка и приносят тебе половину, — сказал Уильям. — И бауэрншмаус тоже не бери.
Бауэрншмаус — это ассорти из колбасных изделий и сосисок, очень популярное у австрийцев; видимо, это было нечто из репертуара доктора Хорвата, но Джек не нашел это блюдо в меню "Кроненхалле".
— А главное, — не унимался Уильям, — не бери жареные колбаски — они гигантские, размером с лошадиный пенис!
— Раз ты так говоришь, я ничего этого заказывать не стану, — успокоил его Джек.
Врачи тем временем тараторили на швейцарском диалекте немецкого — совсем не похожем на нормативный язык, который Джек изучал в Эксетере. Обычный немецкий швейцарцы называли "письменным".
— Опять этот их швейцарский! — презрительно сплюнул Уильям. — Они всегда переходят на диалект, когда не хотят, чтобы я их понимал.
— Папкин, если бы ты не завел речь про лошадиные пенисы, кто знает, может быть, они не стали бы говорить о тебе и переходить на непонятный язык.
— Тебе надо сменить психиатра, Джек. Найди кого-нибудь, кому ты сможешь рассказывать все в любом порядке, как тебе приходит в голову. Я серьезно, черт побери.
