Удивительно, но как на все ее поездки, причуды, выкрутасы и авантюры смотрит ее муж? Или он еще до конца не осмыслил, с кем связал судьбу? А может, муж вообще был только ширмой, фикцией?
Впрочем, меня это не сильно заботило.
Каждый из нас получал на данный момент то, что хотел. До поры до времени, как говорится.
— Жерар, милый!
— Да, ма шерри?
— Ты был прекрасен прошлой ночью. Отчаянно страстен, горяч, ненасытен…
Умеет, умеет польстить, чертовка!
— Благодарю, но с тобой иначе нельзя, ма шерри, ты восхитительна.
Не оставаться же в долгу.
— Придется теперь быть осторожнее, милый.
В каком смысле — осторожнее?
— Мне кажется, пришло-таки время познакомиться с твоими родителями.
Очередной заход, чертовка?
— Милая, не начинай, мы же договаривались…
— Милый, увы, все течет, все меняется… Иногда жизнь, хотим мы того или нет, диктует новые правила, вносит свои коррективы… Порой даже… ломает традиции.
Так. Новая игра. Спокойно. Никаких эмоций.
— Извини, я тороплюсь. Совсем забыл, у меня важная встреча.
— Сегодня воскресенье. Твоя важная встреча — обед у родителей, и мы пойдем туда вдвоем.
Спокойно, Жерар, спокойно, не поддавайся!
— М-м-м… милая, ты когда уезжаешь?
— Все зависит от тебя.
Это уже что-то новенькое.
— Ты больше не торопишься домой? Тебя там никто не ждет?
— Никто. Уже никто. Мой муж подал на развод.
Ха-ха.
— Что ж, теперь нам будет проще встречаться.
— Не ерничай. Я беременна…
— Ой-ля-ля, вот это новость, поздравляю!
— …От тебя.
Все испортила, глупая чертовка.
А ведь могли бы еще столько ночей наслаждаться друг другом!..
Глупая, до чего же глупая. И — недальновидная.
До идиотизма.
Такой тривиальный, дешевый прием!
Могла бы придумать что-нибудь и более занимательное.
Увы, здесь она просчиталась. Просчет, за которым теперь для нее — пустота.
Какие, однако, широкие у нее запястья. И руки заметно крупные. Как у простолюдинки.
А размер ноги, похоже, не многим меньше, чем у меня. И щиколотки соответственно тоже нетонкие, неизящные. Далеки от аристократизма ее конечности, короче говоря. Прежде почему-то не обращал внимания. Скрывалось как-то — за общим антуражем. Не присматривался, точнее.
Так вот в чем суть! Как ни прикидывайся, сколько ни образовывайся, низкое происхождение все равно даст о себе знать. Рано или поздно.
И это многое теперь объясняет.
Выходит, ничего удивительного: все ее примитивные ухищрения должны, обязаны были со временем проявиться. Но так глупо?! Досадно даже…
В глубоком молчании я проводил ее в аэропорт. Она тоже замкнулась. Не могла взять в толк, вероятно, с чего это я вдруг стал неприступнее цитадели.
Адью, крошка. С меня довольно.
Все прежде происходящее между нами мне вдруг стало резко антипатично. До омерзения. Возможно, именно омерзение явственно читалось на моем лице. А этого данная особа была не способна пережить.
Во всяком случае, наша связь оборвалась так же круто, как и зародилась. Ву а ля!
Больше чертовка меня не тревожила. Я стер ее из памяти.
Так мне тогда казалось.
Нет, я был просто убежден в этом.
В тот же год мы с Мадлен поженились.
«Мужчины женятся от усталости, женщины выходят замуж из любопытства», — заметил как-то Оскар Уайльд.
Старина Жерар сдался-таки на милость законного супружества. Во многом меня подтолкнула к этому интрига с чертовкой. Захотелось уже обезопасить себя от прицельных нападок подобных ей «гончих». Перестать быть мишенью. Да и, попросту говоря, я вдруг и впрямь почувствовал изнеможение от частой смены партнерш, от состояния лихорадочного поиска свежих ощущений. Не то что бы категорически потянуло в тихую бухту, нет! Скорее, захотелось передышки. Прислушался к советам доктора, словом.
Да и семья вконец замучила навязчивыми рекомендациями, сходными уже, скорее, с угрожающими требованиями.
Мы с Мадлен переехали в фамильный особняк в пригороде Парижа и зажили безоблачной филистерской жизнью. Наши семьи вздохнули с удовлетворением и оставили меня наконец в покое. Я приобрел регулярные горячие завтраки с предусмотрительно подложенным свежим номером газеты «Le Monde», отутюженные носовые платки и рубашки, которые прежде ненавидел. А также массу приятных ненавязчивых мелочей, характеризующих ежедневную заботу обо мне другого человеческого существа. Если добавить к этому негласную договоренность никогда не посягать на свободу друг друга, можно было смело констатировать, что жизнь выказала мне величайшее свое расположение.
Мадлен была занята научной деятельностью, поэтому перед тем как заключить брачный договор, осторожно попросила меня не торопить ее с детьми. Ее пожелание звучало примерно так: мы оба должны отнестись к данному вопросу со всей ответственностью.
Она считала, что к столь важному мероприятию следует подготовиться заранее. Обследоваться у лучших специалистов. Восстановить запущенное. Зафиксировать приобретенное. Отказаться от алкоголя, табака, неправильной пищи. Продумать удобные для зачатия и воспроизведения сроки. Выбрать правильное время. Заранее лечь в соответствующую клинику на сохранение. Распланировать нашу дальнейшую жизнь с учетом вновь создаваемой. Но прежде ей необходимо завершить очередной этап в своей карьере: защитить диссертацию, получить ученую степень, укрепить научные позиции…
Я охотно поддержал ее в этом. К чему торопиться со столь ответственным актом, дорогая?
В качестве альтернативы мы завели себе бульдога с безукоризненной родословной.
В глубине души я был очень признателен супруге за подобное решение. Пусть рождение ребенка для нее и виделось всего лишь отсрочкой на неопределенный срок, однако… В общем, торопить я ее не собирался. Требовать — тем более.
Увы, я не осмелился признаться Мадлен до свадьбы, что планировать со мной детей бессмысленно.
Их от меня попросту не могло быть.
Никогда.
Я был бесплоден.
Жан Ренуар когда-то сказал: «Жизнь — это кино». Пожалуй, так оно и есть.
Впрочем, давно известно: лишь тот, кто отлично разбирается в премудростях жизни, способен по-настоящему глубоко понять кинематограф. Исследователей кино объединяет фанатичная любовь к нему. Я не являюсь исключением. Однако если внимательно изучить биографии большинства кинодеятелей, то легко можно заметить: в жизни они не всегда способны проявлять такую же свободу нравов, какую без труда демонстрируют на съемочных площадках или провозглашают в своих фильмах. Многие из них — откровенные невротики. Некоторые вообще страдают шизофренией в скрытой форме.
Со мной все обстояло иначе. Ажиотаж вокруг звезд кинематографа всегда напоминал мне поклонение предков сакральным фигурам, незыблемым авторитетам, недосягаемым божествам. Преклонение современных людей перед чародейственным миром кинематографа имеет, по сути, ту же основу, что и преклонение перед глубиной собственных чувств. Зная это, я всегда умело контролировал свои эмоции, предпочитая оставаться сторонним наблюдателем и никому не позволяя вовлекать себя в глубинные переживания.
При всем том приобретенный мною опыт был настолько занимателен, что со временем назрела зудящая необходимость выразить его кинематографическими средствами. Обучение в Сорбонне и во ВГИКе, многолетнее общение с кинематографистами всевозможных рангов, регулярное участие в кинофестивалях в Канне, Оберхаузене, Берлине, Локарно и Римини, многочисленные киноведческие статьи и исследования позволяли уже взяться за осуществление заветной мечты.
Русская тематика стала модной практически во всех сферах искусства, и я тоже ухватился за нее. На протяжении целого десятилетия изучая характеры и повадки русских, наблюдая за их взаимоотношениями в многообразных предлагаемых жизнью обстоятельствах, я готовился создать кинобестселлер, кинохит — le chef d Êuvre des arts cinйmatographiques. Одним словом, шедевр — remarquable. Идею, понятно, вынашивал не один год.
Перестройка спутала все карты. В России наступил кризис кинематографа.
В аккредитации на Московский Международный кинофестиваль мне вообще было отказано. Места в делегации утверждались аж за восемь месяцев до события, но меня попросту проигнорировали. Несмотря на то что лучше меня русское кино не знал никто.
Это было мелкой местью некоего третьесортного режиссера, неизвестно за какие заслуги назначенного руководителем группы. Дело в том, что я дважды переходил ему дорогу. Не смог, ох не смог он забыть мне давней интрижки с его любовницей! Хотя скорее всего дело заключалось даже не в том покрытом мхом романе. Больнее, пожалуй, ранил его мой прошлогодний отказ лично ему, причем именно тогда, когда он перешел в иную ипостась. Он мне всегда был глубоко антипатичен: его внешняя и внутренняя заурядность раздражали безмерно. Поэтому, когда он предложил пойти с ним на сближение, я громко и публично высмеял его. Этого он, похоже, не смог пережить вдвойне.
