— Клянусь родной тетушкой, ты не останешься в моем доме! Я выброшу твои пожитки! Убирайся! Мими, метлу!
Мими отправился на кухню. «Мама опять будет его бить! — думал он. — Мы вместе играем, я дружу с ним…» И, схватив метлу, мальчик выкинул ее в окно, а сам как ни в чем не бывало вернулся к матери:
— Мама, я не нашел метлу!
— Не беда! — завопила Закия и принялась дубасить слугу кулаками.
— О родители! — плакал Ибрагим. — Помогите!
Побои прекратились, лишь когда у госпожи заболели руки и после тяжких трудов она решила принять освежающую ванну.
— Вот придет хозяин, он с тобой расправится! — пригрозила она.
Маленький слуга перевязал окровавленный палец на ноге и заметил стоящего в замешательстве господского сына.
— Ничего, Ибрагим, ничего! — прошептал Мими, размазывая по лицу слезы. — На, возьми!
И он протянул купленную для него шоколадку.
Перевод А. Пайковой и К. Юнусова
Страх переполнил мое сердце. Стоило мне лишь мысленно представить свист летящих пуль и грохот взрывов, как по телу пробегала нервная дрожь, и в душе возникало отчаянное желание бежать, бежать назад, в тыл, домой… Но что скажут обо мне товарищи? Они привыкли восхищаться мною, внимательно прислушиваться к моим словам. Они считают меня отчаянным парнем. Никому и в голову не может прийти, что я… малодушный трус, боюсь крови и смерти, что меня лихорадит, едва только я вспоминаю слово «война»…
Нас было семеро. Темнота скрывала все, скрывала бледность моего лица, дрожь тела. Нам было приказано неожиданно напасть на израильский сторожевой пост, который стоял на пути продвижения нашей части, и уничтожить его.
В темноте я увидел белую полоску зубов моего товарища, шедшего рядом со мной. Он улыбался.
— Небольшая прогулка, а потом мы вернемся, должны вернуться.
Другой ответил ему:
— Да, действительно должны… Только ведь у войны нет логики. Можем погибнуть, и дело с концом. Но теперь об этом лучше не думать.
«Погибнуть!» От одного этого слова сердце мое заколотилось, и, не сдержавшись, я воскликнул:
— Какая ужасная глупость — война!
— Ты прав, — ответил сосед, — но это относится лишь к тем, кто ее начинает.
Мы медленно шли вперед. Каждое неосторожное движение грозило смертью. Там, где находились вражеские окопы, время от времени вспыхивали огоньки выстрелов; это единственное, что мы могли различить.
Я вспомнил нашу деревню на берегу Нила. Сейчас в ней тихо и спокойно. Прекрасна мирная жизнь!.. Я чувствовал, как эти мысли овладевают мною, рождая в сердце тоску и отчаяние. Нет, так нельзя, мы же идем сражаться! И я поспешил прогнать эти мысли. «Мы воюем против тех, кто напал на нас, — говорил я себе, — мы защищаем правое дело, защищаем свою жизнь и все, что нам дорого. Или, может быть, открыть бандитам наши границы и гавани?!»… Но чей-то насмешливый голос возразил: «Не будь наивным, твои враги ведь тоже уверены, что воюют во имя правого дела и высоких принципов…» Как разобраться во всем этом?..
А вокруг по-прежнему царит мертвая тишина. Едва слышны осторожные шаги товарищей, их приглушенные голоса. Люди тихо переговариваются, даже шутят, а ведь у каждого из них в душе целый мир сомнений, переживаний, надежд. Иногда какая-нибудь фраза или возглас выдают их возбуждение, но они идут вперед без колебаний. Неужели они не боятся?! Похоже, что нет. А у меня от волнения ноги подкашиваются. Зачем я их обманываю, зачем хочу казаться смелым и беззаботным? Почему бы мне не признаться им в своем страхе или незаметно отстать от них, а потом вернуться домой?..
На фронт я пришел добровольцем. Я записался в армию, увлеченный всеобщим воодушевлением, уверенный, что миллионам моих соотечественников угрожает разорение и смерть. Я шел защищать детей, таких же, как мои маленькие братья, стариков, как мой дед, женщин, как моя любимая Самира. Я рвался на фронт, готов был отдать за них свою жизнь. Но, оказавшись в армии и наслушавшись рассказов об изменах и напрасных потерях, я вскоре почувствовал горькое разочарование. А когда начались военные действия, я узнал, что такое страх…
Мой сосед заговорил:
— Действительно, война ужасная глупость. Но еще глупее уступить наглому врагу, отдать ему все, что он захочет. Не так ли?
И он слегка толкнул меня локтем. Я досадливо поморщился.
— Тише, сейчас нельзя разговаривать.
— Да нет, еще далеко.
Неожиданно для себя я спросил его:
— А ты не боишься?
— Чего?
— Смерти.
Прежде чем он успел ответить, до нашего слуха донесся какой-то звук. Мы распластались на земле и замерли. Мои руки сжали винтовку, а глаза, словно кинжалы, пытались рассечь плотную массу тьмы. Так мы лежали с полчаса, чувствуя, что впереди кто-то есть. Наконец мы поняли, что это был всего лишь шакал, терзавший свою жертву.
Мы пошли дальше. Мне не хотелось повторять свой вопрос, а товарищ, видно, забыл о нем.
Мы пробирались по извилистой узкой тропинке. Я уже не думал о бегстве, хотя страх не покидал меня. Я шел, потому что рядом шли мои друзья, мы составляли одно целое, один отряд.
Теперь я не был свободен. Свободными оставались лишь мысли, которые против воли вновь и вновь возвращались к берегам Нила, к спящей деревне, к Самире… А мои поступки были связаны с поступками шести других людей. Нам дали приказ достичь вражеского сторожевого поста к определенному часу. И мои товарищи без колебания выполняли его. Вот поистине храбрые люди!
— Теперь уже близко, — тихо предупредил мой сосед, — нужно быть осторожнее. Пойдем цепью.
Вот оно, начинается! Но странное дело: всякий раз, когда наступает опасность и смерть бывает совсем рядом, я забываю обо всем на свете, превращаюсь в бесчувственную машину; дрожь проходит, руки сжимают винтовку, ноги ступают легко и твердо.
Отряд рассредоточился, только я и мой сосед продолжали идти рядом.
— Пожалуй, теперь лучше ползти, — сказал он.
— Да.
— Только бы не подорваться на мине, уж, наверно, их тут понатыкано…
— Что же делать?
— Давай поползем впереди и проложим путь остальным.
Какая нелепость! Самый трусливый в отряде пойдет впереди… Неужели он не замечает моего смятения? Нет, он видит во мне человека, на которого можно положиться, человека, готового отдать жизнь в любую минуту. Ведь он знает, что я доброволец.
— Самое главное сейчас — выполнить задание, — слышу я. — Нужно, чтобы гранаты попали во все три окопа. Тогда мы уничтожим этот сторожевой пост, из-за которого погибло столько наших.
И вдруг он поднялся и выпрямился во весь рост. Я не понял, зачем он это сделал, но, не раздумывая, хотел последовать его примеру. Но тут пулеметная очередь хлестнула по воздуху, и я еще плотней прижался к земле. Мой друг вскрикнул и упал.
Ужасные мгновения… Не знаю, сколько прошло времени. Я лежал неподвижно и сжимал приклад.
— Не останавливайся, ползи вперед, — донесся до меня слабый прерывающийся голос. — Только осторожней… Как видишь, они не спят.
И снова тишина. Мрак, густой и непроглядный. Ни единого движения, только смерть вокруг.
— Ну что ты, ползи же!
— А если меня убьют?!
— Не думай сейчас об этом. Гранаты приготовил?
— Да.
— Тогда не медли. Возьми немного правей, на эту скалу. Сколько сейчас времени?
— Пять минут второго.
— Ну, давай!
Пули снова засвистели вокруг нас. По свету вспышек и треску выстрелов было ясно, что цель совсем рядом. Я взглянул на друга. Он лежал, истекая кровью, и глухо стонал. А ведь мгновение назад он улыбался, советовался с нами, спокойно и беззаботно шутил… Зачем он поднялся с земли? И почему именно он сражен? Неужели для него все кончено?
Я подумал, как страшно, наверно, ему умирать сейчас, И вдруг услышал:
— Иди же вперед!
В последние свои минуты он думал только о выполнении приказа, о товарищах, о сторожевом посте, который нужно уничтожить. Нет, он не боится смерти, он смеется над ней. Вот это настоящий герой! А я…
Слеза сбежала по моей щеке. Я пополз, сжимая винтовку, словно что-то толкало меня вперед. До меня доносилось прерывистое дыхание и тихий замирающий стон раненого. Этот едва слышный стон разрывал мою душу… Он вел меня туда, где были блиндажи, огонь и смерть…
Что случилось потом? Я обогнул сторожевой пост и, сняв предохранитель, бросил гранату. Затем размеренно и спокойно повторил эту операцию еще несколько раз. Больше я не думал ни о малодушии, ни об отваге, ни о жизни, ни о смерти… Только стон в темноте и тяжелое дыхание раненого, оставшегося позади, терзали душу.
Когда вражеские выстрелы стихли, я пополз к блиндажу. Там оказалось пять обгоревших тел да немного патронов. Ко мне подбежали товарищи.
