— Почему ты мне все это говоришь? Именно мне?
— Мне нужно этим с кем-то поделиться. А тут есть только ты.
Она протянула ему воду и перевернулась на живот. Его глазам опять предстал дельфин, которого он мельком видел ранее. Пересчитав рукой все позвонки ее загорелой спины, он спросил:
— Когда ты сделала себе эту акулу?
— Идиот, это дельфин.
— Я же тебе говорил, что слабоват по визуальной части.
— Пять лет назад. В Сан-Франциско. Ты любишь дельфинов?
— В каком-то смысле я им завидую.
Он поставил воду на прикроватный столик, коснулся дельфина, а после погладил ее ноги и ягодицы. Его пальцы скользнули меж ее ног. Джефф вновь почувствовал прилив силы.
— Мы все еще говорим об этом?
— Возможно.
— И о чем же именно?
— Мы говорим о том, как это приятно, когда мои пальцы внутри тебя.
— Да, это действительно приятно, — сказала она. — Продолжай в том же духе.
Ее ноги приоткрылись чуть шире. Теперь он видел, чем там занимается его рука.
— В таком?
— Мммм… А презервативы у тебя есть?
— Да.
Она перевернулась на спину. Они поцеловались.
Утром они позавтракали — апельсиновый сок (отлично), кофе (превосходно), корнетти (вполне терпимо) — в том же кафе, где он был накануне. Они сидели в тени на блестящих серебристых стульях, оба в солнечных очках, и глядели на украшенную деревьями улицу с видом на канал Джудекка. И это было счастье. То самое счастье, которое до них уже испытывали многие и не только в Венеции — в других городах и в другие, подобные этому, утра. Глядя на ее длинные загорелые ноги, он чувствовал их гладкость под своими ладонями, под своими губами.
— Чем бы ты завтракала, будь ты дома? — спросил ее Джефф.
— Полный английский завтрак. Яичница с беконом, фасоль, черный пудинг.
— А ты знаешь, что это такое?
— Какая-то дрянь, жаренная в овечьей крови, или что-то вроде того?
— Скорее наоборот.
— На самом деле это был бы апельсиновый сок, кофе и круассаны.
— И все это есть в Лос-Анджелесе? Классный, должно быть, город.
— Апельсин наверняка бы был без кофеина.
Джефф листал газету, подтверждавшую то, что они — и вообще все — и так знали: сегодня будет еще жарче, чем вчера.
— Тут есть статья, — сказал он, глядя на нее поверх газетного листа, — о том, что мужчины биологически запрограммированы за завтраком читать газету. Что скажешь? Это может быть правдой?
Лора меж тем макала остаток корнетто в кофе, свободной рукой убирая за ухо непослушные волосы. Джефф сложил газету и бросил ее на стол — очень мужским, завтрачным жестом.
— А ты в хорошем настроении, — заметила она.
— Угадай с одной попытки почему.
— Потому что провел ночь не на вокзале?
Голуби в поисках крошек пикировали к ним на стол. Лора их отгоняла: зловредные птицы не только мешали, но и могли принести заразу. Она порылась в сумке — в той же самой сумке, в которой она рылась вчера, еще до того, как они переспали, — и в конце концов извлекла на свет распечатку своего расписания, исчерканную вдоль и поперек.
— Что у нас сегодня за день?
— Пятница.
— Бамс.
— Что такое?
— У меня сегодня ланч с боссом. А это значит, что мне пора. Нужно еще забежать в отель и переодеться.
— Переодеться? Во что-нибудь еще более феерическое?
— Не обязательно. Просто на этом, к сожалению, осталась пара пятен.
— Извини. Это ужасно бестактно с моей стороны.
— Ты прощен. Кроме того, мне нужно свежее белье. Гляди.
Она многозначительно опустила взгляд и чуть раздвинула ноги. Под платьем на ней ничего не было.
— Ужас, правда? Будучи в русле современной культуры, я понимаю, что после Шэрон Стоун[86] это смотрится пошло.
— Но мне все равно нравится, — возразил Джефф. — Только подумай, как много может измениться за десять часов! Вчера вечером ты обвиняла меня в том, что я пытаюсь заглянуть тебе под платье, а теперь сама мне предлагаешь это сделать.
— Это привилегия, а не право.
— Вчера ты сказала, что я тобою владею.
— Я сказала: «Понравится ли тебе?..»
За этим разговором Джефф выковыривал ложкой мед из своего корнетто.
— Медовая ловушка протекла, — сказал он, поднимая ложку.
— Что ты намерен с этим делать?
— Рискуя показаться вульгарным, я должен был бы это вылизать. Но я ненавижу мед. Поэтому я его ликвидировал.
Он положил измазанную медом ложку на тарелку.
— А ты? — сказала Лора. — Чем тебе сегодня нужно заняться?
— Переодеваться я не буду. Мне хорошо и в том, что есть на мне, мерси.
Еще один приступ непонятной застенчивости и даже скромности. Когда они одевались в отеле, он, несмотря на жару, напялил брюки вместо шорт.
— Мне сегодня нужно только в Арсенал. Может, встретимся там позже?
— Не знаю, когда я туда попаду. Возможно, к двум. Если не буду успевать, я позвоню.
— У меня нет телефона.
— У тебя нет телефона?
— Нет, но я могу сам тебе позвонить.
— У меня его тоже нет.
— Удивительное совпадение.
— А разве тебе по работе не нужен телефон?
— Возможно. А разве тебе по работе не нужен телефон?
— Определенно.
— Мы, наверное, последние два человека на земле без телефона. Отщепенцы.
— Не проблема. Если в два меня не будет у кассы Арсенала, значит, я не приду. В этом случае мы встретимся в четыре на мосту Академии.
— Отлично. Возьмем еще кофе?
Они заказали еще два капучино, два сока и два корнетти. Помимо птиц настойчивый интерес к их столику проявляла еще и оса, привлеченная, надо думать, медом. Мимо быстро прошла художница Фиона Баннер[87]. Со своими иссиня-черными волосами и большущими очками, она выглядела так, словно прибыла сюда инкогнито и маскируется под Фиону Баннер. Джефф помахал ей, но она его не заметила.
Он мог бы просидеть тут целый день, всю жизнь. Но Лора сказала, что ей пора. Он заплатил по счету, и они поцеловались на прощание.
— Я устала, — сказала она.
— Я тоже.
— Жалко, что нельзя пойти прилечь.
— Что ж, я не занят…
Ее руки обвили его шею.
— Увидимся. В Арсенале в два.
— Или у Академии в четыре.
Он глядел, как она идет прочь легкой походкой. Ее волосы на солнце были цвета тени.
Испытывая острую радость от того, что не надо повторять вчерашний забег от кафе до отеля, Джефф решил отправиться в Арсенал пешком через Кампо Санто-Стефано и Сан-Марко. Сказать, что он шел пружинистым шагом, значит не сказать ничего. Он шагал по Венеции так, словно она принадлежала ему, словно была создана специально для него. О, жизнь! Полная скуки, раздражения, досадных неудобств и беспокойства, но в то же время совершенно фантастическая вещь. Что за поразительная, невероятная планета! Чрезвычайно жирная особа в белой майке как-то странно на него посмотрела. Должно быть, он опять шевелил губами, артикулируя свои мысли. Но кому какое дело, когда это такие мысли — мысли, помогающие на свой маленький манер делать мир отличным и счастливым местом.
На то, чтобы добраться до пьяцца Сан-Марко, такой пленительной на фотографиях или ранним утром и кишмя кишащей голубями днем, у него ушло довольно много времени. В юго-западном углу народу было особенно много. Особенно вокруг Джеффа. Слева на него кто-то просто откровенно навалился. Молодой парень — симпатичный, лет под двадцать, возможно, из Восточной Европы — изъяснялся на итальянском с таким диким акцентом, что Джефф в упор его не понимал. На нем были солнечные очки. Он еще раз навалился на Джеффа, продолжая болтать. Да что он такое несет? Понять было совершенно невозможно. Может, это был вообще не итальянский? Тут он почувствовал какой-то толчок с противоположной стороны, в районе правого бедра. Парень слева продолжал вещать на своем тарабарском языке, который мог быть совсем не итальянским. Что?.. Черт! Его же грабят! Джефф заорал: «Ladro!»[88] — и завертелся в толпе, расчищая вокруг себя место. Все глаза обратились сперва на него, а потом на говоруна и на его сообщника, которые уже спешно удалялись с места происшествия. Джефф проверил карманы. Деньги, проездной на вапоретто, пресс-карточка… Все было на месте. Неудавшиеся карманники еще были в поле зрения; им было явно не по себе от устремленных на них осуждающих взглядов. Джефф вдруг возликовал. Его попытались ограбить и не смогли. Чувствуя себя непобедимым, он завопил на английском в сторону этих двух албанцев или, может, сербов.
— Какие же вы карманники? Да вы мочу из вагины своей матери украсть не сможете!
Стоило этим словам вылететь у него изо рта, как ощущение непобедимости сразу испарилось. Оскорбление могло оказаться настолько серьезным, что… вдруг эти дикари воспылают местью, и их честь потребует, чтобы они вернулись и закололи наглеца, осмелившегося оскорбить их мать? К счастью, с их английским они, похоже, не поняли, что он там кричит. Зато пожилой итальянец рядом с Джеффом, по-видимому, оказался ценителем бранной речи, так как он одобрительно похлопал его по плечу, восклицая: «Брависсимо! Брависсимо!»
