Но с барышней в этот момент, и он, похоже, понимал это, справиться было нелегко: она находилась в угаре того бесшабашного веселья, за которым часто следуют битье зеркал, пощечины официантам, делание сцен малознакомым мужчинам, истеричные вскрики и прочие веселенькие трюки в том же роде.
Блондинка громко хохотала, поминутно вскакивала, что-то рассказывала толстяку, яростно жестикулируя загорелыми руками, резко садилась, опять вскакивала, опять хохотала и часто прикладывалась к бокалу с вином. Мне показалась, что в глазах девчонки я увидел глубоко запрятанный ужас…
— Хочешь, — спросил я Алекса, показывая глазами на американца, — я его сейчас?..
— Хочу, — жарко прошептал пожиратель миндаля, — освободи девочку…
Я мельком посмотрел на эту пару. Дина и Алекс замерли. Я лениво подумал, вот же какая несправедливость! — этот жирный мясник будет сегодня ночью лежать в одной постели с белокурой девушкой, будет наслаждаться ее юной прелестью, целовать своими лиловыми губами ее свежий, почти детский, рот… И в это же самое время красивый Алекс будет спать один! А то, что он будет спать один, я знал совершенно точно! Несмотря на все его басни о знакомстве с какой-то мифической богачкой, с которой Алекс якобы познакомился в самолете…
И я понял, что этого не будет, не доберется жирный американец до своей гостиницы и не будет сиреневых поцелуев в номере, провонявшем дезодорантами тысяч постояльцев, не будет он, по-стариковски сопя, елозя и наваливаясь дряблым своим животом, наслаждаться юным телом красивой девчонки!
Этого не будет, потому что… Уверенность неразрывно сплелась с сомнением, потом какое-то неведомое, но безошибочное чувство, похожее на наваждение, дало мне знать, что я нахожусь в зависимости от этого человека и что он тоже теперь неразрывно связан со мной.
Я успел еще раз подумать, что не судьба ему сегодня держать в объятиях белокурую красотку, как в этот момент…
Все увидели, как толстяк стал заваливаться на стойку. Он издал жалкий стон, похожий на крик чайки. Потом, хватая толстыми пальцами воздух, медленно и, как показалось, осторожно лег всем лицом на барную стойку. Потом сполз с высокого стула и спиной мягко упал на кафельные плитки пола. Некоторое время все, остолбенев, смотрели, как колыхался, постепенно успокаиваясь, огромный живот американца.
Наконец гробовое молчание разорвал короткий взвизг прекрасной блондинки.
— Надеюсь, ты его не насмерть?.. Он встанет? — тихо спросила меня Дина.
— Думаю, он просто выпил слишком много коктейлей, — холодно сказал я, — не хорошо в его возрасте злоупотреблять спиртным. Пусть это будет ему уроком…
Официант и бармен, дружно взяв американца под руки, попытались усадить его опять на стул. Кто-то брызгал на него водой. Девица с бледным, озабоченным лицом хлопотала над толстяком, обмахивая того носовым платком. Американец тяжело дышал, и глаза его были закрыты.
Всеобщий столбняк прошел, и бар опять глухо и невнятно заговорил на множестве языков.
— Высокий класс! — воскликнул Алекс, с восхищением глядя на меня. — Я же говорил, тебе надо только хорошенько поднапрячься. И девочка свободна! Ах, как ты был хорош, Серж! Как великолепен! Послушайте, други! Теперь весь мир у наших ног! Дина может черт знает что наколдовать. Ты, в чем мы только что убедились, обладаешь даром сглазить кого угодно. Я летаю!.. В наших руках сила, с которой не сладит никто!
В общем, Алекс воспламенил мое воображение.
Тут же, в баре, под возобновившиеся ликующе-истеричные вскрики блондинки и надсадные стоны ее постепенно приходящего в себя кавалера, мы приступили к военному совету.
Вспоминая этот совет, я не могу не удивляться нашей тогдашней наивности, глупости и отсутствию здравого смысла.
То, что человек с легкостью грешит, пускается в авантюры, совершает элементарные ошибки, становится жертвой примитивного обмана — суть следствие его непреодолимого, извечного ожидания чуда. И слепой веры в свою исключительность.
Это понятно и простительно для людей молодых и доверчивых.
Но я и Алекс, люди, побитые жизнью, не верящие не только в чудеса, но и просто не верящие никому и ни во что и главное — самим себе, как мы могли прельститься кажущейся легкостью, с какой задумали добиться славы и богатства?!
Мы, словно, забыли, что мир существует независимо от нашего сознания, что ему нет никакого дела до нас, и он прекрасно обойдется без нас. Мы вдруг вообразили, что мы и есть тот самый центр Вселенной, который ученые разыскивают уже много лет и никак не могут найти.
Вместо того чтобы, не торопясь, подготовиться к рациональному использованию наших вдруг открывшихся талантов, мы (исключая Дину), окрыленные и воодушевленные первыми успехами, рвались немедля приступить к претворению иллюзорных проектов в жизнь.
Повторяю, это понятно и простительно для молодых людей. Вроде Дины. Но, кстати, именно она и проявила неожиданное для ее возраста благоразумие и скептицизм.
— Я буду летать под облаками и указывать людям путь к счастью! — мечтал Алекс, жуя орехи.
— Указывать? — вскинула брови Дина.
— Да. Указывать.
— Чем?
— Чем, чем… Указательным пальцем! Не беспокойтесь, богиня, уж я-то найду чем указывать!
— А я активно займусь сглазом всяких плохоньких людишек и так перетасую их всех… — мечтал и я, думая о своих врагах в Академии.
— И это все?! Как мелко! Неужели это ваши пределы? У вас воображение дятлов! Подумайте, вспомните, о чем вы мечтали в детстве? Кем хотели стать?
— Я в детстве хотел стать пожарным, — смущаясь, вспомнил Алекс, — у них такие красивые каски!
— А ты?..
— Я с детства мечтал о том, чтобы меня не спрашивали, о чем я мечтаю…
Я повернулся и посмотрел на толстяка. Он опять пил свои коктейли. Но вид у него был неважный. Вряд ли он сегодня ночью оседлает свою блондинку, подумал я с неожиданным сожалением. Судя по всему, ему вообще недолго осталось наслаждаться жизнью.
Он знает, что некрасив. Даже уродлив, со своим нелепым животом, одышкой и поросячьими глазками. Знает, что эта прелестная девушка ложится с ним в постель из-за денег. Хотя она и клянется, что любит его больше жизни. И он страдает. Мне становится его жаль…
И вдруг я вижу, как блондинка кладет на жирное плечо американца свою прекрасную руку, наклоняется и что-то шепчет ему на ухо. Лицо толстяка неожиданно расплывается в широкой, доброй улыбке. Он нежно целует девушку в розовую щеку, произносит тихо какие-то слова в ответ, встает, кладет деньги на стойку бара, и они уходят…
— Дина, — спрашиваю я, — бывает добрый сглаз?
— Почем я знаю? Скажи-ка лучше, зачем ты сглазил этого бедолагу?
— Подвернулся…
— Дина, милочка, — вежливо спросил Алекс, — а к чему стремитесь вы? Как вы думаете использовать ваш дар?
Дина думала недолго:
— Когда-то я мечтала стать певицей…
Я засмеялся. Дина странно посмотрела на меня.
Мы с Алексом еще какое-то время вслух строили планы. Я предлагал определить его в цирк, где он, по моему мнению, мог стать мировой знаменитостью, летая под куполом без страховки.
Алекс рекомендовал мне на расстоянии сглазить Юрка, чтобы навсегда вышибить из него белую горячку. Я выразил серьезные опасения. Я сказал, что усилия, которые мне придется на это потратить, могут, я допускаю, заставить Землю крутиться в обратную сторону, но на горячку Юрка их может не хватить.
Я советовал Алексу совершить пробный полет над площадью Сан-Марко. Это привлечет толпы зевак. Потом примчатся телевизионщики, и все: всемирная слава в кармане.
Алекс поморщился. Он был против дешевой рекламы. И потом, сказал он, ему после попоек плохо летается.
Далеко за полночь мы покинули гостеприимный бар и, поплутав по улочкам, разбрелись по своим отелям.
…Утром, проснувшись, я долго лежал с закрытыми глазами, слыша, как мне казалось, рядом легкое дыхание Дины.
Мое воображение приятно тревожили открывающиеся возможности. Подумать только, я могу запросто распоряжаться жизнями тысяч и тысяч людей!
Но, похоже, правильно говорила Дина: и у меня и у Алекса воображение ни к черту. Я не знал, как смогу воспользоваться своим даром. И имею ли моральное право распоряжаться чужими жизнями? Не дело это человека, даже если он полководец или император. А что говорить обо мне?
