Никифоров шел вдоль разгружавшихся судов вместе с начальником порта. В огромные трубы, связкой лежавшие у причала, хлестали сквозняки. В круглые жерла, застекленные воздухом и дождем, зеленели острова. Два грузчика, забившись в трубу, закусывали, шелуша копченую рыбу. Чешуя, подхваченная ветром, вылетала из раструба.
— Это же местничество, Николай Антонович, чистое местничество! — Начальник порта блестел кокардой с якорем. — Во, в самом центре у меня их причал! Краны у них простаивают, а у меня дни и ночи, ночи и дни! Я мостовиков христом богом прошу — отдайте! Будем централизованно вас обслуживать! А они не верят, перестраховываются: пусть лучше убогая стеночка, но своя. А у меня из-за них хаос! Как нож в сердце! Помогите, Николай Антонович, их отсюда выкурить!
Они шагали под ливнем мимо связок промасленного железа, панельных стен для жилых домов, контейнеров с домашним скарбом. Причал был до предела нагружен. МАЗы, взбивая щербатый бетон, увозили спешные грузы, а те все прибывали.
— Скорей бы нам колею подвели, состыковали бы порт с объектами. Маленько разгрузились бы. Сейчас на подходе караван еще единиц в тридцать. Как навалятся, куда их ставить?
Никифоров смотрел на гнутую, искривленную ударами о землю арматуру, на связку дощатых оконных рам, мокнущих, набухающих от сырости, на клепаный, с манометрами котел с глубокой вмятиной в борту, с горечью сказал:
— Рамы сюда завозить — они золотые выходят. А ты их под дождем гноишь. Ты говоришь, ЭВМ тебе в порт поставить! Ты думаешь, она тебе порядок наведет?
— Да теснотища же, Николай Антонович, — огорчался начальник порта, поглядывая синими быстрыми глазами. — Порядка нет, это верно. Да только не у нас одних, речников! Вон с весны энергопоезд сгрузили, сколько он места, черт, занимает! А хозяин где? Кто его к нам заказал? Все управления обзвонил — нету хозяина! А где-нибудь об нем слезы льют!
Длинные стальные цилиндры, подхваченные кранами, взмывали в небо, как самолеты. Капитан сухогруза, в капюшоне, приставив к губам мегафон, орал в распахнутый трюм. Грузчики цепляли за крючья масляный трансформатор, и тот плыл, покачивая фарфоровыми рогами.
— Тут у тебя через неделю пробка будет. И мы погибли, понял? Колею тебе наспех сошьем, разгрузиться поможем. Мы, конечно, на риск шли, вызвали флот перед самым льдом, — секретарь горкома плотно сжал сухие губы, — так нам грузы позарез нужны. Лишь бы дошли к сроку, а лед захватит, пусть тут зимуют. Если не доберем под конец навигации, зимник еще месяц не встанет, опять самолетами бетон и железо таскать? Учти, о порте будем на бюро говорить!
Никифоров выговаривал строго и сумрачно. Смотрел, как наливаются и твердеют обветренные, сизо-красные скулы начальника порта, как щурятся и темнеют из-под белесых бровей его маленькие глазки.
Начальник порта был самоучка, рос вместе с городом, командуя маленькой пристанью. И когда навалилась на эти низкие берега ударная сила строительного десанта, смяла их страшным давлением, он, новоиспеченный начальник, не согнулся, не дрогнул, цепко и зло ухватившись за дело.
Никифоров всматривался в его напряженное, с чуть заметной сеткой морщин лицо. Думал, есть в нем упрямая кержацкая сила и еще некая потаенная боль, о которой не спросишь.
— Ну что, квартиру получать не надумал? В микрорайоне еще три дома подходят. Пиши заявление!
— Да нет, Николай Антонович, дом пока есть хороший. Батин хороший дом.
И он застеснялся, заморгал синевой. Мысль об отце тихо вошла в него и мягко разгладила морщины лица.
А над ним в вышине раскачивалась рыжая «татра» и венгерский портальный «ганц» крутился в дыму, мерцая кристаллом кабины. И Никифоров с внезапным, сладким, налетевшим кружением вспомнил, как прежде тянулись здесь белые отмели с куличками. И у маленькой промасленной пристани старый костлявый бакенщик отвязывает с Ольгой смолистую длинноносую лодку. Ольга садилась, пробегая легко по темному днищу, усыпанному рыбьей сухой чешуей. Он принимал от бакенщика веревку с маленьким, вручную откованным якорем, и лодка, удаляясь от бакенщика, плыла по разливу. Стоглазая и живая вода сносила их, пуская белых чаек, темных стремительных уток. Они лежали, обнявшись в медленном кружении реки и небес, и Ольга шептала ему и клялась… Это длилось мгновение, налетевший миг тишины. Порт снова словно взорвался. Сухогруз, облегчая трюм, краснел по черному борту огненной ватерлинией. Самоходка отчалила, выбивая винтами грязную рыжую воду.
Песчаная насыпь горой подходила к реке, продолжалась стальным полукружием, взметенным на опоры быков. Другое полукружие, как гигантское, выпиленное ребро, наращивало свою крутизну и осыпалось сваркой, туманилось над свинцовыми водами.
Земснаряды грохотали, намывая песок на дамбу. Бульдозеры ходили по откосу, взгребая грунт на вершину. Секретарь горкома шел по сырому песку, видя рядом с собой по-кавказски яркое лицо начальника мостоотряда, его темные, в густых ресницах глаза, волнистые, седеющие, прижатые беретом волосы, кирзовые измызганные сапоги.
— На быках дело нормально отлажено. Дамба, конечно, нас сдерживает. После паводка, можно считать, второй раз намываем. Земснарядов у нас только три. Николай Антонович, пусть ГРЭС нам свой один даст!
За речной ширью, сквозь изморось, туманились леса и болота. Сквозь зелень далекой тайги, разрубая ее, уходила тонкая просека магистрали. Никифоров знал: там уложено полотно, обрываясь у края реки, креозотовые шпалы, рельсы, заржавелые, еще не стертые поездами. Поставлены светофоры и стрелки. И скоро здесь, по этому песку, помчатся составы, словно взлетая над речным простором в стальных кружевах пролетов. Железная дорога, пробив леса и болота, как тончайший кровеносный сосуд, свяжет город с Большой землей. С космических спутников уже видны и город, и очертание карьера, и бетонный квадрат аэродрома, и тонкая просека с колеей. Не видны только почерневшие, напряженные лица бульдозеристов за пыльными стеклами, запекшиеся посинелые губы начальника мостоотряда и этот механик с земснаряда, огорченный, перепачканный смазкой, с блестящей шестеренкой в руках.
— ГРЭС вам отдает земснаряд, — сказал Никифоров, — еще один с приисков обещали. Чтоб только они не простаивали, твои земснаряды!
— Торчу здесь дни и ночи, Николай Антонович! Бригада аварийных механиков дежурит круглосуточно. Думаю, мы уложимся в срок. Сейчас водный резким нормальный. Воды уже большой не будет, а снег, лед нам не страшны!
Никифоров видел его неуверенность… Сам нервничал, глядя на промоину в дамбе. Знал, что именно здесь, в белой секущей пурге, через неделю-другую сойдутся все страдные пути стройки, и, ощущая растерянность начальника мостоотряда, знал, что придется вливать в него веру, силу, поддерживать дух и горение, как было весной, когда злая вода размывала песчаную насыпь, и уже начиналась паника, и какого труда стоило удержать в берегах бурлящие волны и людские смятенные души.
На мосту все небо в ребристой, решетчатой стали. Сварщик в маске варил сочленение. Дуга пролета напряглась у него под руками. Казалось, вот-вот распрямится, пережженная электродом, и мост, выпрямляясь со свистом, метнется в небеса, как пружина.
Сварщик кончил варить, снял маску. На Никифорова глянуло коричневое, черноглазое, в мелких морщинках лицо нанайца. Улыбнулось ему. Никифоров узнал его, вспомнил с тех давних времен, когда оба молодые, инженер и сварщик, клали первый хрупкий рисунок города и сварщик каждое воскресенье плавал на катере в стойбище на другом берегу, где его старики жили в низкой, похожей на чум избушке. И на притолоке лежали закопченные деревяшки с резными носами, глазами и висели сшитые из раскрашенных шкурок охотничьи одежды.
— Здравствуй, — сказал, поднимаясь, сварщик.
— Здравствуй, — живо отозвался секретарь горкома, пожимая мокрой холодной рукой горячую крепкую руку сварщика. — Как дела? Опять вертолет за тобой посылать?
— Готовь, готовь, — усмехнулся сварщик.
Весной, когда случилась беда и паводок раскачивал бетонные ноги опор, отдирал наспех сживленный крепеж, грозя унести гроздья бетонных панелей, сварщик оставался всю ночь на быке, над стремниной, взбухавшей, готовой его слизнуть, раскрошить вместе с крепями. Он варил железобетонные блоки, слыша, как дрожит основание быка, как бьются об него, рассыпаясь в щепы, сорванные баржи и барки. Утром вертолет навис над быком, спасательная команда сняла сварщика, закоченелого, полуживого, привязавшего себя самого к быку обрывком кабеля.
Теперь они смотрели друг на друга, два знакомца, два горожанина, знавшие друг друга не первый год.
— Как семья? Говорят, у тебя третий родился? — спросил Никифоров.
— Четвертый. Время быстро идет. Помнишь, у меня на свадьбе гулял?
— Как не помнить.
