– Агзам Агзамович, живи теперь сто лет. Ты, как и всякий казах, неуязвим для земного суда. Скажи теперь, хочешь ли вернуться в свою прежнюю жизнь или останешься с нами?
– А кто меня вернет в мою прежнюю жизнь? Разве это возможно?
– Все зависит от твоего выбора. Если хочешь вернуться к своей прежней жизни, наш шаман вернет тебя.
Агзамов пристально посмотрел на шамана и сказал:
– Знаете, давайте не будем испытывать судьбу. Возврата к себе прежнему я уже не выдержу. Я понял что-то такое, с чем я уже вряд ли захочу расстаться. Слишком многое мной пережито. Так что, дайте, пойду, глотну воздуха, потом посмотрим. Шаман, я поручаю тебе Айхана, – сказал Агзамыч и зашагал к двери.
Выйдя, он повернул за угол и увидел Игоря и Таната, несущих соседа на носилках к скорой. Маньки нигде не было видно. Мужчина на носилках вырывался и кричал, но идущий рядом медбрат крепко держал его за руки, а ребята бодро тащили к машине. Агзамов поднял голову и увидел открытое окно на четвертом этаже. Рядом с ним стоял развесистый карагач. Под деревом валялся надломившийся сук с пышной листвой. Видимо, «герой» в падении зацепился за сук и это спасло ему жизнь. У Агзамова отлегло от сердца и он повернул в сторону остановки. На остановке стояла женщина с грудным младенцем, кроме нее никого не было. Агзамыч подошел и встал с ней рядом, сам не понимая, что он тут делает и какой автобус ожидает. Вдруг женщина повернулась к нему и сказала: «Хотите купить ребенка? Я его могла бы продать. Вы с виду такой положительный. Наверное, есть жена, семья, вам лишний ребенок не помешает?».
– Видите ли, – неуверенно произнес Агзамов, не зная как продолжить.
– Посмотрите, какие у него родинки! Показала женщина, чуть распеленав ребенка. – Это значит, что он – носитель хварны, причем царской хварны, такие дети рождаются раз в столетие, – продолжала убеждать его женщина.
«Сегодня почему-то все помешались на хварне», – грустно подумал Агзамов.
– Но почему Вы его тогда продаете? – спросил он у женщины.
– Понимаете, он незаконнорожденный. Я родила его по любви, но не в браке. Его отец – классик нашего кино, но… Но он не желает признавать этого ребенка. А я… я не хочу, чтобы он рос нищим. Уж лучше пусть умрет.
– Я бы взял его, – искренне произнес Агзамов. – Но я в разводе, у меня нет ни семьи, ни работы, ни дома. Мне попросту не на что жить. И все же…
Он протянул было руки к ребенку, но было поздно, женщина увидела приближающуюся машину, и когда до нее осталось несколько метров, подбежала и положила на асфальт ребенка. Вскоре стало даже видно, как водитель повернулся к пассажиру и о чем-то с ним разговаривает. Агзамычу внезапно изменило привычное ему благоразумие. В каком-то нечеловеческом порыве он бросился за ребенком, но упал, сбитый машиной. Раздался визг тормозов. Все это произошло в мгновение ока. Последнее, что пронеслось в его мозгу: «Опять не успел!». Но это было не самым последним его впечатлением.
Его раздробило на тысячи кусков и в последнем проблеске сознания ему казалось, что он летит в Америку в салоне комфортабельного самолета, но вдруг могучий «Боинг» врезался во что-то несокрушимое. И это несокрушимое было еще более несокрушимее, чем он, Агзамов. Но эту мысль он так и не смог додумать.
Манька сидит у себя дома и смотрит телевизор. По телеку передают случай с Агзамычем. Она видит покореженный бампер «Ауди», труп Агзамыча и его перекошенное то ли от гнева, то ли от боли лицо. Что интересно, ребенка, видать, не задело. Мать, стоя в толпе, вновь держит в руках запеленутое дитё. Но Маньку поражает неестественное запрокинутое лицо Агзамыча.
– Господи, да это же он! – всплескивает она руками. – мама, мама, иди сюда! Твой муж умер!
Вбегает мама Маньки, молодящаяся брюнетка с длинными волнистыми волосами.
В кадре Агзамыча кладут на носилки и несут к скорой. Лоб у него разбит, со рта течет кровь.
– Доченька, доченька, не смотри! – подбегает она к Маньке и закрывает ей глаза.
– Нет, почему же? – вырывается она из-под рук маменьки. – Я должна насладиться этим зрелищем. Это ведь я должна была его убить, и убила бы, если б мне не помешали! Я даже подготовила красочное видео, которое он должен был бы посмотреть перед смертью. Вот оно, смотри! – достает из сумочки кассету и всовывает в видеомагнитофон.
Дочь с мамой садятся по креслам у журнального столика с шампанским и двумя бокалами. Изображение дрожит, но вскоре на экране появляется Манька.
– Это будут твои последние кадры! – заявляет она с экрана. – Я не зря таскалась с тобой с тех пор, как ты попал в эту историю. Ты и попал-то в эту историю исключительно благодаря мне. Не нужен ты не Нуриеву, ни этим моим хухрикам, ни тем более, власти. Это все я подстроила, начиная с ордена и до судилища в микрах. Для этого мне пришлось со всеми переспать, вплоть до твоей секретарши, но что не сделаешь для того, чтобы сжить со свету своего папашу, который породив тебя в порыве бешеной страсти, бросил потом на произвол судьбы. Да, я твоя дочь от твоей первой жены, о которой теперь никто и не знает! А разве не она тебя сделала человеком? Печатала на машинке твои труды, устраивала пресс-конференции. Потом случилась эта страшная история с твоей книгой! Но и тогда она не покинула тебя, была рядом. Но потом бросился в пропасть этот Адоев, а тебе пришлось писать покаянное письмо. После этого ты как с цепи сорвался! Бросил нас с мамой и уехал в археологическую экспедицию. С тех пор ты не возвращался. Я росла, как в поле трава, мама с горя бросилась в религию. Неожиданно в ней открылась способность к целительству и предсказаниям. Но ее интересовал только ты, она решила во чтобы то ни стало отомстить тебе, убить тебя. Но уже просвещенная в мистике и демонологии она поняла, что ты особый, что тебя защищает хварна. Но она знала также, что любое отступление от своего пути лишит тебя хварны, с тех пор она стала сбивать тебя с пути, ввела в высшее общество, сблизила с властью, поссорила с оппозицией. Да, да, это все дело рук скромной, хрупкой женщины, которая являлась тебе под разными обличьями, но ты никогда не узнавал ее, ибо никогда не любил! Потом подросла я и решила убить тебя, несмотря ни на какую хварну. Ведь к этому времени в маме проснулось милосердие, она решила вновь сойтись с тобой, если ты устроишь меня в МГИМО. Но когда она через столько лет пришла к тебе с этой просьбой, ты не пустил ее даже за порог своего дома, говоря, что не хочешь разрушать свою новую семью. Тем самым ты подписал себе приговор. Теперь мы решили не убивать тебя, а лишить всего, чем ты дорожишь – уважения, положения в обществе, твоей новой семьи, незыблемого авторитета и ткнуть тебя мордой в дерьмо уличной жизни, в сообщество бомжей и неудачников, оставшихся на обочине жизни. Но ты впервые увидел в них людей, и это стало вновь обогащать тебя, укреплять тебя. К твоему удивлению они, хотя некоторым из них ты в свое время перекрыл кислород, оказались не мстительны, а мудры. В принципе они даже не считали, что ты им в чем-то помешал. Но об этом прекрасно знали мы с мамой.
Тут мать выдернула у дочери пульт и выключила видео.
– Мы тогда проиграли… – горько сказала она в сторону дочери. – Его спас этот дикарюга Айхан, иначе наш палач снес бы ему голову.
– Но ты же видишь, он же потом сам ушел из жизни. Может, это твой запасной вариант? – заговорщически посмотрела дочка на мать. – Ты решила сыграть на его любви к лжесостраданию и подослала к нему эту бродяжку с ребенком?
– Как ты догадалась?
– Я же все-таки твоя дочка! – рассмеялась Маша.
– Запомни, дочка, – есть только одна война: война между мужчиной и женщиной. И в ней всегда побеждать будем только мы! – сказала мама и, улыбаясь, чокнулась с дочкой бокалом шампанского. Но потом в ней как будто что-то проснулось. Она поставила бокал на столик и стала подниматься с кресла.
– Нет, дочка, я пить не буду. Сегодня мне нельзя. Сегодня я должна прочитать свою эонную молитву, и тогда она, наконец, сбудется.
– А эон это сколько?
– Это период времени, в миллионы раз превышающий жалкую человеческую жизнь!
В своем занебесном чертоге за огромным письменным столом восседает Ахурамазда в просторном персиковом халате, подпоясанном зеленым кушаком. В левой руке он держит ваджру – копье со сверкающим острием, над которым стоит некое потрескивающее сияние. То же сияние стоит над его огненно-рыжими волосами, ниспадающими ниже плеч. Сияние божественного фарна столь нестерпимо, что, кажется, сейчас раздастся разряд грома, и от бога останется только горстка пепла. Между тем, бог пытается стучать по клавише компьютера, при этом он отпускает ваджру, и та падает, рискуя сразить монитор, бог хватается то за ваджру, то пытается отстукать букву, и, наконец, не выдержав, кричит:
