– Даэна!
Входит нестерпимо красивая секретарша.
– Да, мой Господь!
Бог, поймав ваджру, любуется на свою секретаршу.
– Неужели я так красив?
– А как же, Господь! Я же всего лишь образ твоей души, а у вас и тело есть, и оно при вас. Посмотрите на себя, как вы великолепны!
Бог озирает себя и расплывается в довольной улыбке.
– Да, я само совершенство.
Потом опять смотрит на секретаршу.
– Но ты… ты даже меня совершенней!
– Я просто отражаю совершенство вашей души!
– Ну-ка, скажи тогда, что означают твои ноги?
– Быстроту вашей мысли, Господь!
– Колени?
– Гибкость вашей мысли!
– Хм… а эти… как их… б-бедра?
– Полноту и зрелость вашей мысли!
– Ты хочешь сказать, что я только о них и думаю?
– Вовсе нет, вы думаете о гораздо более глубоких вещах!
– Хм… и где же это находится?
– Это находится так глубоко и в такой дремучей чаще. Это нечто зияющее, которое вечно зовет в себя, но стоит туда попасть, как становится так липко, как… как…
– Как, как, закакала тут мне – как где?
– Как во всякой грязной, развратной, похотливой мыслишке! – не выдерживает секретарша.
– А согласись, что и ты, и я не чужды этой мысли или как ты говоришь, мыслишки! – весело смеется бог.
– Да, ничто человеческое нам не чуждо, – улыбается секретарша.
– Но почему тогда это вожделенное место не расположено на лбу? – недоумевает бог.
– Тогда никому не было бы интересно, – мудро ответила секретарша. – Притягивает только то, что невидимо, темно и липко. И чем больше хочешь отлипнуть от этого, тем больше в это влипаешь. А зачем вы меня собственно вызывали?
– Да я тут одну ошибку нашел в списке, обладающих хварной. Хочу исправить, но разве с этой ваджрой освоишь компьютер.
– А вы отложите его в сторону!
– Что – ваджру? Ты в своем уме? Это никак нельзя.
– Почему?
– Это же мое божественное достоинство!
– И вы с ним никогда не расстаетесь – ни днем, ни ночью?
– Да, он всегда при мне. Представь, если он вдруг сорвется, весь мир рухнет.
– Ну, тогда отдайте его мне. Я подержу, а вы разберетесь со своим списком.
– А ты не рухнешь?
– Если рухну, то только с ним. И никогда его не упущу!
Бог простодушно бросает свою ваджру секретарше, но тут происходит что-то ужасное – гром и молнии, копоть и чад, – все заволакивается дымом. Секретарша куда-то исчезает, а вместо нее из клубов дыма и огня выходит Агзамов с лицом в крови и копоти и склоняется в земном поклоне перед Господом.
– О, великий Ахурамазда, я спас ребенка!
– Зачем?
– Чтобы предстать перед тобой!
– И чтобы я увенчал тебя сиянием хварны.
– О, да!
– Тогда возвращайся на землю!
– За что?
– За самозванство. Пойми, ты всегда занимал чужое место. Сегодня до меня дошла молитва, и не от кого-нибудь, а от твоей первой жены! Ну, я сразу за компьютер, он же у меня самой последней модификации.
Бог изящным движением руки включает компьютер, который несмотря на конец света, работал как в будни.
– Вот смотри, я пишу на компьютере «Агзамов», а эта фамилия стирается и вместо нее проступает «Муканов». В небесной канцелярии иногда бывает такое. Как звали твоего отчима?
– Му-му-муканов, еле выдавливает из себя Агзамов.
– Вот видишь, значит, ты рожден не от Агзамова, а от того, кого ты считал своим отчимом. Это произошло, когда твой отец сидел в тюрьме. Но, по-своему благородству, он признал тебя своим сыном. Поэтому нет у тебя никакой хварны. Тем более, жреческой. Вертайся на землю и сумей найти себе предназначение. И вообще, мне сейчас некогда.
Бог выходит из-за стола и, пнув под зад Агзамова, бежит за секретаршей.
– Даэна, отдай ваджру! Отдай, сучка!
Гоняется за ней по облакам и кабинетам.
– Не видать тебе этой палки, как своих ушей! Надо же, за единственным своим инструментом не уследил! И тебя-то называют самим совершенством?! Но если ты ошибаешься, к чему ты нужен? Теперь я буду править этим миром, я, Анхра-манью, Манька-Обманка!
Разражаясь гомерическим смехом, секретарша, слившись с ваджрой в несокрушимый болид, скрывается в глубинах космоса.
…………………………………………………………………………………
Агзамов открывает глаза в больничной палате и ему кажется, что все это сон. Но нет, он лежит на больничной кровати с забинтованной головой и с единственным глазом, скорее похожим на гнойную рану. Глядя в сторону окна, он медленно говорит:
– Да… Не вышло из меня спасителя человечества, даже человека не смог спасти. А эти недоросли хотят, чтобы я их за руку привел в культуру, сказал всем, что они не обезъяны. Нет, дорогие, это самим надо доказывать, причем всю жизнь. Надо же, собрались в Америку! Нужны вы там больно! Она утопает в собственном счастье. А как же, это страна победившего феминизма! Вон даже конец истории объявила, правда, почему-то устами японца. Да и вы если и нужны ей, то только для того, чтобы вправить вам мозги и заставить вас говорить то, что нужно ей, а не вам. Вот так-то… Если я чего-то и боюсь, то этих ужасных мисс Ноль, обритых женщин, ведь господство женщин – это всегда сведение всего к нулю. Ведь из них ничего не выпирает – ни мозгов, ни прочего. Случилось непоправимое – мир стал однозначно однополярным, правда, теперь он идет не к плюсу, а к минусу, где правит не голова, а жопа и прочие жопоголовые элементы. Мне теперь за державу обидно. Она теперь стала банановой республикой с интеллектом Чунга– Чанга… Вот до чего довела жополизация!.. Жизнь мудрее теорий и никогда не кончится, кто бы что ни говорил. Завтра я открою окно, и меня волною свежего воздуха окатит вечно синее небо, или улыбающийся Кок Тенгри, Вечный Небесный Бог. Не надо мне никакой хварны, лишь бы Тенгри наш победно шел по Земле… Но что это со мной? Мне все хуже и хуже… Я не…
Агзамов в пароксизме страха теряет сознание – окончательно или нет, бог его знает…
Манька-Обманка летела по космосу туда-сюда, с востока на запад и с запада на восток и вдруг каким-то образом очутилась на планете Земля. А там, как известно, земное притяжение. Вот и кинуло ее на землю, а сверху еще и ваджра упала. Так закончилось состязание женщины с мужским всепроникающим началом. Тут возник Ахурамазда, как всегда сиятельный и с фарном над головой.
– Ну, как, не по Маньке шапка оказалась.
– Господи, помилуй! – прокричала из-под ваджры Манька-Обманка.
– Э, нет, это не я решаю. Вот если бы тебя кто-то из землян пожалел…
Тут как был в больничной пижаме и с забинтованным лбом возник перед Богом Агзамов.
– Я… Мне… Я жить хочу! – вдруг отчаянно вскричал классик. – Придумайте что-нибудь, умоляю.
– А ты не мог бы пожалеть эту несчастную девушку.
– А кто она?
– Ты мог бы спросить чего-либо полегче? Как «кто она»? Известно «кто» – женщина. Только ее не я создавал. Ее Анхра-Манью создал. А я, признаться, из жалости придал ей человеческий облик. Вместо льда, который был в ее груди, я вложил туда сердце. Тоже не бог весть какое чудо, но, все же, оно способно на чувства.
– Тогда в чем ее вина? Почему ее надо пожалеть?
– В частности, она хотела убить родного отца. Кстати, отцом своим она считала тебя.
– Меня? Так вот откуда все мои напасти?! Но почему меня? Я не помню, чтобы у меня была внебрачная дочка.
– Самое смешное, она тебе действительно не дочь и ты не отец ей…
– Но тогда как же так? Почему возникла эта вся катавасия?
– Это все – происки ее матери, твоей бывшей жены. Она так возненавидела тебя после развода, что и дочь свою от другого мужчины воспитала в ненависти к тебе, нашептав ей, что ты – ее негодный отец. И все же, между полами не должно быть ненависти, между ними должна быть любовь. Когда нет любви, мир погружается в холод ненависти – космический холод, где царствует не тварь, а утварь. Все это отдаляет творца от творения. Ведь я тоже жив только вашей любовью. Вот и получается, что крах любви в этом божьем мире – это и крах бога, и крах человека, что бы там они ни грезили о своем величии… Нет, я не умер, я на грани. Ах, если б знали вы как трудно эквилибрировать на грани, вибрировать там, где нет ни отклика, ни чувства. В этом захламленном машинами и тщеславием мире я больше всего люблю писателей и поэтов. Если я пока еще жив, то только трепетом их сердец, их тоской по вселенскому общению. В общем, сделаем так, я же когда-то дал тебе хварну, а потом ее забрал, но я могу тебе ее вернуть, если ты простишь эту девушку не как чью-то дочь, а как тварь божью, чье сердце – часть божественного помышления.
