Быстро вскочила с постели и так, в ночной рубашке, побежала к большому зеркалу – в столовую. Но потом устыдилась: «Не жить, а быть, быть… Я была и во сне… где-то даже в глубинном сне», – мелькнуло в ее сознании. Но избежать своего отражения не удалось – и у нее всегда замирало сердце при этом, как от удара нездешним хлыстом. Отражение увиделось в зеркале, как внезапный восход солнца, как чудо…
«А я красива, – подумала она, глядя на себя: была она в зеркале во весь рост. – Но неужели это я? Совершенно очевидно, что это маска, но родная маска, в которой чуть-чуть присутствует то, что за ней, – и она усмехнулась в зеркало. – Черты лица женственны, но в тайне андрогинны… Ну ладно… Здравствуй, Таня, моя маска!» Начался день.
Она почувствовала, что сходит с ума от радости за свое существование, от любви к себе. Но это было хорошее сумасшествие, и она контролировала его.
Поэтому, когда, помывшись, накинув халат, она села в кресло, то немного опомнилась: эта любовь была не та, не любовь к высшему Я, и Его – к чистому Сознанию. Когда ей удавалось (не так уж часто) входить в это абсолютное состояние – там все было совершенно другое, чем здесь, на этом берегу. Там было очищенное от земного бреда Я, глубинное, недосягаемое для скорби, поток света и сознания в самом себе, совершенно другая Радость, и кроме того, ясное понимание того, что это – Вечность, что это состояние не подвержено смерти и времени. И поэтому оно такое бездонно-спокойное, нет страха и нет связи с этим смертным миром. Бессмертие – просто свойство этого состояния, как прозрачность – свойство воды. И это ясно чувствуется, когда это состояние присутствует. А если в него часто входить, закрепить, то ты останешься в нем «после смерти», которая в этом случае ничего не изменит в тебе. Смерть исчезнет, как сон, потому что ты будешь в вечном состоянии. Высшие индусы на протяжении тысячелетий отлично сохранили это сокровище, и они не ошибались даже в деталях, это очевидно из личного опыта, чего надо еще достигать, кроме Вечного Бытия?
Ты в абсолютной безопасности и в то же время – это ты. Ты – в своем истинном Я, а не в ложном, не в «эго». То, что этому нет земного имени и формы – только во славу, любая форма, любое тело, даже тончайшее, рано или поздно гибнет. Все, что не в океане Абсолюта, все, что в относительном мире, – исчезает. Зачем же тогда любить, быть привязанным к своему телу, которое все равно истлеет? Или к своему временному, маленькому «я», к «эго»? Нельзя себя распускать в этом плане. «Это очевидно, – думала Таня, неподвижно сосредоточившись в своем кресле. – Но на практике, действительно, это не так-то просто. Во-первых, для того чтобы реализовать это состояние, нужен дар. Ведь это то же самое, что сделать прыжок от человеческого обычного сознания к принципиально другому, вечному. Это не более и не менее, как переход от мира к Богу, или, по крайней мере, к Вечности, прыжок через пропасть, отделяющую мир от Абсолютной Реальности. Потенциально такая возможность дана человеку, как архетипу, как образу и подобию Божию, но практически в современном мире – это очень редкий дар, даже в Индии. Есть ведь много промежуточных духовных состояний и иерархий. Только при наличии этого дара можно практиковать, но нужны знания, воля, способность к концентрации и усилия. Почему этот дар есть у нее? Непонятно. Действительно, дух дышит, где хочет», – усмехнулась она.
С другой стороны, это у нее еще совсем не закреплено. Она и там и здесь. У Артема все же успешней, да он и более близок к Буранову, часто встречается с ним.
«Но я доведу дело до конца, – подумала она. – Да и страшно быть все время в мире, в этой Вселенной рано или поздно нарвешься на такой ужас, что упадешь на дно… Главное – трансформировать ту нежность к себе, которая всегда была во мне, перенести ее на свое же высшее вечное Я. На нежно любимый бессмертный Атман. Невозможно не любить себя, зачем тогда вообще жить, зачем «быть», если не любишь «быть», – но надо научиться любить только вечное в себе. – Таня улыбнулась вдруг. – Я добьюсь этого рано или поздно.
Но некоторые считают, что это состояние, возможное при жизни, только отблеск бесконечной Абсолютной Реальности, в которую полностью войдешь, когда связь с миром порвется окончательно. Это действительно две великие Контрреальности: Абсолютная Вечность, по ту сторону Вселенной, и эти бесчисленные миры, где все погибает и рождается, и которые несутся непонятно куда».
После мыслей о мирах, несущихся неизвестно куда, Таня элементарно поставила чай. «Но все же, как же другие люди, их миллиарды, если нет этого дара? – вдруг вспыхнуло в уме. – Господи, но ведь есть же вера, религии, проверенный путь, и уж тем более, наше православие. Орлов, уж на что непонятно-непостижимый, и тот согласен с этим. Конечно, при условии, что традиция сохранена, не разрушена, и не только формально, но и в смысле Духа. Во-первых, здесь-то уж каждый, любой человек может найти себя, во-вторых, раньше, на Святой Руси или в самом раннем христианстве, были высочайшие реализации нетварного Света. Не так ли?.. Это все мы знаем. Там есть место каждому по силам, и самый слабый не будет обижен».
Думая таким образом, Таня приготовила все-таки чай, села за стол в гостиной, и после первой чашки крепкого душистого напитка, несмотря на его прелесть, мысли ее вдруг приняли довольно тревожный оборот.
«А что же Орлов, – подумала она, – вот он, Гриша наш, совершенно выпадает, он воистину запредельный, и видимо, реализовав Вечность, ушел во что-то действительно уму неописуемое. В полный беспредел, в Бездну, в то, чего для человека нет. Что за горизонтом любых постижений и вер. Путешественник незнаемый…»
И тут сердце ее екнуло.
«Боюсь, и Марина моя идет в том же направлении, только в своем смысле. Она, конечно, хорошо постигла Веданту, но всегда, насколько я ее знаю, ее несло в какую-то пропасть. Она тоже запредельная…»
Таня отхлебнула чайку.
«Вот, тоже мне, адепты Невозможного. Все им мало, – пожаловалась она. – Ну, какие уж есть».
Пора было все-таки подумать об ином, и ее мысли приняли другое направление.
«Да, мне порой трудно побороть прежнюю обычную нежность к себе», – подумала она и забралась на диванчик с ногами. Чай и печенье на журнальном столике оставались, тем не менее, достижимы, – от своего существования в этом, так называемом, мире не так легко отказаться, как это ни смешно… Кроме того, есть одна тайна: Россия. И была такая любовь к ней, такая бездна, что у Тани подкашивались ноги, когда она думала об этом.
…В квартире было тихо и донельзя отключенно. Но постепенно аура рассеивалась. Таня поглядела на часы.
«Вечером позвонит муженек, скажет, когда приедет, сколько заработал. Он всегда точен, мой Юра. Странно, но несмотря на нашу любовь и открытость, он внутренне, может быть, духовно, робеет передо мной. И вот эта неожиданная робость до сих пор не проходит».
Она встала. На час дня было назначено свидание с Павлом Далининым, в чайной на Цветном бульваре. Цель встречи была вполне определенная: очередная попытка отвести Павла от его бредовых затей. После «пира» в подвале с Шептуном, Нарциссом в гробу и Никитой Павел немного приутих, даже сконфузился, но ненадолго: по его покрытым синевой глазам и Таня и Артем чувствовали, что надвигается новая буря, но непонятно, в какую сторону…
Чайная, в которой они назначили встречу, была на редкость уютной. Первая комната представляла собой булочную, со свежими кренделями, калачами и пухлыми плюшками – все качественное, но из булочной дверь вела в чайную, небольшую по размерам, стены которой были расписаны под народные сказки и легенды. В углу, у прилавка, где торговала буфетчица-толстунья, всегда пыхтел самовар. И сластей было видимо-невидимо. Таня любила именно такие заведения; современные кафе, пусть и самые пристойные, раздражали ее своей мишурой и нелепой музыкой. Да и эзотерическое окружение тоже тянулось именно к этой чайной. Тем более, таких чайных в Москве, да еще в центре, было совсем маловато.
Старые пивные с их беспределом, с дремучими песнями, тоской и радостью безвозвратно ушли в прошлое. Замены им не существовало.
Душевно посидеть было негде, кроме вот, может быть, таких заведений.
Эта чайная словно создавалась для уединенных бесед, на небольшую компанию, не более трех-четырех человек, а еще лучше – для двоих: тесновато было, зато как-то по-теплому. Тем более серьезные беседы лучше вести вдвоем-втроем.
Днем здесь было немного посетителей. Таня сразу нашла уже довольно взъерошенного Павла. Он сидел один за расписным, в русском духе, столиком в углу.
Таня подсела. У Павла все было уже готово: и чай, и калачи, и плюшки, и незаметная водочка, замаскированная под минеральную воду. Кот был под столом.
И сразу начался буйный разговор. Таня рассказала ему о своем утреннем потоке мыслей. И она заключила:
