Война за дочь была проиграна не начавшись – у Маргариты просто не было на нее сил. Она вдруг с необычайной ясностью поняла, из чего состоит жизнь, – из мужчин, которых ты теряешь, и из детей, которые теряются сами по себе. И теперь, держа на руках второго ребенка, она не могла сказать, что сможет его сохранить, когда уйдет Святослав, – она уже ни в чем не была уверена так, как раньше, а самое главное – не ощущала своей правоты.
Я часто бывал у них в гостях, почему-то Свято слав не сошелся ни с одним из наших общих друзей – ни с Евгением, ни с Омаром, ни даже с Аликом. Только со мной у него сложились дружеские отношения, и Маргарита очень радовалась этому обстоятельству.
– Заходи к нам почаще, друх, – говорила она на прощание, глядя на меня своими блядовитыми глазами и целую в щеку. – Нам тебя не хватает.
Я выходил на тихую улицу и шел безлюдным проспектом через мост или ждал трамвая, который домчал бы меня по Большой Зелениной до «Чкаловской».
В июле они собрались в Крым, в Форос. У них практически не было денег, только на дорогу, как они будут там жить? «Очень просто, – ответил Славик, рассекая в моей гавайской рубашке. – У нас же четыре коробки гномов и свиней».
Да, он так и ответил. Целых четыре коробки гномов и свиней! И шестимесячный ребенок на руках!
Я не понимал их оптимизма: они планировали сразу же, в день приезда, начать торговлю керамическими безделушками. Прямо на пляже! Славик уверял, что там такие штучки уходят влет, только успевай доставать новые. На вырученные деньги они смогут снять жилье и прожить столько, сколько нужно, и даже что-то привезти домой. У него было все рассчитано, у этого черепашьего короля.
Несмотря на мои опасения, все прошло как нельзя лучше. Они вернулись загорелые и отдохнувшие, а их дочь Сашенька, кажется, даже подросла. Славик рассказывал, как, просыпаясь утром, он нырял в море и плыл к большому валуну, торчащему из воды, на котором собирал мидий. Потом он их жарил и подавал Маргарите в постель.
Это было что-то! Наверное, ради такого она могла простить ему все, что случится позже, уже тогда предвидя его резкое к ней охлаждение. Нужно сказать, что все шло к этому с того момента, когда он пожаловался мне, как его развели с нежелательной беременностью, но ведь он всем сердцем полюбил дочь, и чем больше он ее любил, тем больше отдалялся от жены.
Помню, в те времена они либо постоянно выясняли отношения, либо вообще не замечали друг друга. Расстроившись, я шел к телевизору смотреть футбол, но подросшая Сашенька не давала мне этого делать – она залезала в кресло и выпихивала меня из него своими крохотными ножками. Это продолжалось снова и снова, весь матч, и я никак не мог понять, чем я ей мешаю. Мне хотелось хорошенько огреть ее подушкой – маленькое злобное существо, смотревшее на меня исподлобья, словно это я был виноват во всем, что творилось в их доме. Но, скорее всего, ей просто не хватало внимания и она требовала его от меня. Как только я отвлекался от телевизора, в ее глазах вспыхивали знакомые мне огоньки, они становились озорными, как у ее матери, которая сейчас была мрачнее тучи.
Сколько это могло продолжаться? Кажется, их жизнь зашла в тупик, но, как бы там она ни складывалась, Маргарита должна была сделать из Славика успешного человека! Это было главным, остальное не важно. Все терпело, пока она продвигалась к намеченной цели.
Дела с керамикой шли ни шатко ни валко. Основные заработки приходились на Крым и Новый год. Все остальное время они едва сводили концы с концами.
Славик был то вспыльчив, то, наоборот, отрешен. Случалось, он мог просидеть в углу комнаты пару дней, не вставая и глядя в одну точку, ни на что не реагируя. Маргарита накрывала его одеялом, когда приходила ночь, как клетку с канарейкой. В ее жизни было всякое, теперь предстояло пройти и этот этап.
Не знаю, кому первому пришла идея попробовать других половых партнеров, но, нужно признаться, на какое-то время это спасло их семью. Они стали приводить в дом новых знакомых, заговорщицки подмигивая друг другу, прежде чем закрыться в комнате, а потом обсуждали их достоинства и недостатки. Это стало чем-то вроде игры, порой очень забавной, порой – драматичной, но плюс был в том, что они играли в нее вместе, стараясь придерживаться определенных правил, и это их сближало. Между ними снова установилась та близость, которая была в самом начале, и тот секс, за который он когда-то предложил ей двести долларов – все, что было у него на тот момент. Теперь он хотел ее даже больше, чем тогда, и брал сразу после того, как ее брал другой, чтобы она могла сравнить обе страсти, и его страсть неизменно покрывала чужую.
Возможно, эти перемены и дали ему новый толчок – Славик занялся камнерезкой. Он давно хотел попробовать это, все примерялся и прикидывал и вот наконец решился. Купив самое необходимое, он приступил.
В течение полугода зубной бормашинкой он вытачивал из камней разные части одного целого, видимого только ему. Он забросил керамику, полностью отдавшись новой работе, и когда я попросил у него муфель, с радостью его отдал.
– Но ты точно не будешь больше заниматься керамикой? – спросил я у него. – Я могу ее взять?
– Конечно, бери, – сказал он. – Это ведь и твоя печь тоже. Мне она уже не нужна.
Славик был благодушен, только Маргарита в сомнении покачала головой, но ничего не сказала. Печь приносила хоть какие-то деньги, теперь же, когда их не стало совсем, нужно было что-то делать. Хоть самой устраиваться на работу.
6
Нет, Маргарита, конечно, время от времени работала, более того, иногда предлагая подработать и мне. Помнится, однажды перед выборами мы обходили с ней дома, собирая подписи за какого-то кандидата. Был поздний зимний вечер, я замерз как собака и больше не мог объяснять каждому, какого лешего я звоню в его квартиру.
– Все, хорош, – сказал я ей, притоптывая на снегу. – Давай домой.
– Ты что, смеешься? – округлила она глаза. – Мы же только начали!
– Только начали?! Да мы уже три часа тут колдыхаемся!
– Пойми, сегодня последний день! Списки можно сдать до двенадцати, каждая подпись – полтинник!
Где ты еще получишь такие деньги? Хотя, если они тебе не нужны, можешь сваливать.
– Ну так давай сами везде распишемся!
Она посмотрела на меня как на сумасшедшего.
«Ты совсем придурок, что ли?» – прочитал я в ее взгляде и вдруг понял то, чего раньше в ней не понимал, – ей было не важно, что приходило, важно было как. Важны были усилия, затраченные на это, собственные усилия. Она хотела именно заработать, а не взять на халяву, и чтобы кто-то заплатил за ее труд, как, например, когда-то платил Евгений за минет. И она готова была вкладываться в мужчин, но только чтобы они ценили это так же, как ценила она сама, получая в ответ столько же, сколько затрачивала, ни больше ни меньше. И это было справедливое желание, наверное, самое честное из всех, с которыми я сталкивался.
Святослав наконец выточил все части и, отшлифовав их, собрал воедино. Когда я увидел готовую модель, у меня перехватило дыхание. Это было настоящим произведением искусства. Двадцатисантиметровая фигурка старика со скрипкой в руках была сделана с такой любовью, что он казался живым. Его глаза блестели, словно были наполнены слезами, длинные узловатые пальцы бережно сжимали гриф и смычок. Казалось, через мгновение польется такая дивная и печальная музыка, что весь мир вокруг сам превратится в камень. Работа состояла из более чем пятидесяти частей, выточенных из разного сорта отличающихся по цвету и фактуре камней. Все они были отполированы до блеска и поражали взгляд мельчайшей проработкой, точностью в деталях и поразительным мастерством в исполнении. Более того, Славик привлек еще и ювелира – здесь были и золотая пряжка, и серебряные струны, и бриллиантовые запонки.
– Сколько же стоит такая работа? – спросил я, изумленно ее разглядывая.
– Ей цены нет, – сказал Славик, также не в силах оторвать взгляд от своего творения.
