– Смотри, – сказала одна женщина другой, – видишь, окна? Здесь жил
Некрасов.
Она говорила об окнах в доме на другой стороне улицы. В высоких этих окнах на втором этаже горел свет, виднелся освещенный потолок, и казалось, что за окнами живут люди. Некрасов, его жена, прислуга.
Что они сидят сейчас за ужином. И дела им нет до всех нас, нынешних.
Это их город, не наш.
Я поймала машину, и шофер, спросивший, откуда я, в двадцать минут домчал меня до глухого сквера перед гостиницей. Я позвонила в дверь, на меня посмотрели в глазок, и дверь открылась. Я попросила чаю и пошла в свой номер. Не успела я расстегнуть пальто, как услышала звонок. Не сразу сообразила, что это мобильник. Я совсем забыла, что он у меня. Он лежал в шкафу в сумке с другими вещами. В первую секунду, когда он зазвонил, я даже испугалась.
– Але, – сказала я.
– Наконец-то, – сказал следователь. – Целый день звоню.
– Да я только что вошла.
– Мобильник с собой носят.
– Я забыла.
– Как дела?
– Не знаю. Ничего.
– Так я и думал.
– А ваши как дела?
– Нормально. Сын у меня в своей квартире ремонт делает и пока к нам переехал со всем семейством. Шумно.
– Понятно.
– Ладно. Отдыхай. Звони, если что.
– Я уже завтра в Москве буду.
– Ну и слава Богу.
Он пережил войну и революцию
"Министру пищевой промышленности СССР
Министру бытового обслуживания СССР (копия)
Вчера, 24 июля, около 15 часов дня я вошел в "Диетическую столовую" на железнодорожной станции Оля (Казанское направление). Мне трудно передать свою радость уже от одного вида этой вывески – "Диетическая столовая". Дело в том, что, как и многие люди моего поколения, пережившие революцию и войну, я имею ряд хронических болезней, в том числе желудочно-кишечного тракта.
Голодный и усталый, я поспешил в столовую. Я вошел и оказался в гнетущем полумраке. На улице было пасмурно, но довольно тепло. В столовой же как будто недавно пролился ледяной дождь – сырость и холод охватили меня. Прежде всего я подумал, что столовая, конечно, закрыта, несмотря на открытые двери. Но, освоившись в полумраке, я увидел за одним из столиков обедающего. Это был солидный плотный мужчина. Он доедал первое из глубокой тарелки. Это меня ободрило. К тому же я уловил аппетитный горячий запах куриного бульона. Уже нимало не сомневаясь, я поспешил к раздаче.
Ни на раздаче, ни на кассе служащих не было. Сюда не доставал свет из окон, и казалось совсем темно. Тем не менее я видел, что в металлических подогреваемых емкостях есть еда. Я видел гречневую кашу, видел картофель и макароны. В витрине для холодных закусок на нескольких блюдцах лежало масло, на других – сыр, впрочем, меня не соблазнивший.
Я взял поднос, положил на специальные "рельсы", ведущие вдоль раздачи прямо к кассе, и стал терпеливо ждать. Обедающий не обращал на меня ровно никакого внимания. Он приступил уже к компоту. Я кашлянул. Дверь в подсобное помещение была приоткрыта. Впрочем, за ней зияла тьма. Согнутым пальцем я постучал о металлическое покрытие раздачи.
Отобедавший встал. Он аккуратно составил использованную посуду на поднос и отнес его на специальный столик в углу помещения справа от меня.
– Простите…
Я хотел остановить его и расспросить. Но, даже не взглянув на меня, четкими шагами он покинул столовую, на ходу вытирая рот носовым платком.
Невольно ловлю себя на мысли, что мое описание походит на фантазию, рожденную болезненным умом писателя, чье имя я не хочу здесь даже упоминать. Скверно то, что я чувствовал себя невидимым героем этого мрачного писателя!
Безумно болела голова, безумно хотелось есть, я бросил деликатничать и прямо пошел в приоткрытую дверь подсобного помещения. Впрочем, предварительно я постучал.
Картина, открывшаяся моим глазам, была такова.
На плитах разогревались огромные кастрюли. От этого кухня показалась гораздо теплее, чем зал.
Я услышал сопение и вгляделся.
В полумраке на диване занимались любовью.
Я был поражен, растерян и так смущен, что хотел немедленно, никак не привлекая к себе внимания, покинуть злополучную столовую. К моему ужасу, мужчина поднял лохматую голову и увидел меня. Я бросился бежать, поскальзываясь на ужасном каменном полу. Я не успел добраться до выхода – мужчина нагнал меня. Он даже успел натянуть брюки.
Он схватил меня за руку.
Он был небрит и, по-моему, нетрезв.
– Немедленно отпустите, – не теряя чувства собственного достоинства, сказал я.
– Что ты здесь вынюхиваешь, старый хрен?..
Примерно так он сказал. Дословно я передать не в силах.
Поток его грязной речи захлестнул меня. Но один членораздельный вопрос я уловил. Вопрос о том, как я попал сюда (кроме того, я понял, что столовая в настоящие часы не работала).
– Я сюда попал через открытые двери!
Это его удивило и остановило. И он сказал почти по-человечески, растерянно:
– Не может быть.
– А как еще, по-вашему, я мог сюда попасть?
– Черт, – догадался он, – я их забыл закрыть.
И что же он сделал?
Бросился к дверям и задвинул засов!
Так я оказался в западне.
– Выпустите меня, – потребовал я немедленно.
Но он продолжил допрос:
– А ты разве не видел, что темно и никого нет людей? Ведь, кроме тебя, никто почему-то не полез.
Я рассказал про обедавшего.
Он подошел к подносу с грязной посудой. И сказал:
– М-да.
Посмотрел на меня.
– Это ведь на рубль ты наел, не меньше.
– Я?
– А кто же?
– Я же вам объяснил, кто это был.
– Зин! – взвизгнул он.
Она почти тут же выскочила из дверей кухни. Молодая женщина, наверное, даже комсомолка, с опухшим лицом, в туго натянутой на груди несвежей блузке.
– Глянь. Суп куриный, гречка. Котлета. Компот. Ты кому это пробивала сегодня?
– Никому.
Возможно, она говорила правду, и тот человек, зайдя в пустую столовую, просто украл обед.
Они стали требовать, чтобы я расплатился. Зина даже села на кассу и пробила чек. Я устал, у меня началось сердцебиение. Я обречено вынул кошелек.
Она отсчитала мне сдачу медяшками.
– Послушайте, – сказал я, – в таком случае, если вы удовлетворены, пробейте мне еще супу, я с голоду падаю.
– Мы закрыты, – ухмыльнулся наглый парень. – Откроемся через полчаса.
– Да ладно, – пожалела меня Зина.
Она пробила чек, налила чуть теплого супу. Я взял тарелку и сел к ним спиной.
История, мной рассказанная (я повторяюсь), выглядит нелепо, и я в ней выгляжу нелепо. Тем не менее я – человек невыдуманный, и язва
(вполне реальная) после этой "прогулки" в общепит у меня обострилась.
Я прекрасно понимаю, что доказать все, мной рассказанное, совершенно невозможно. Надеюсь, и вы понимаете, что не только зря потраченных
(украденных у меня!) денег мне жаль.
В связи со всем происшедшим я хочу получить ответы на несколько вопросов.
Во-первых, как может быть столовая (!) в дневное время закрыта на обед? Да еще на полтора часа.
Во-вторых, как могут попасть в сферу обслуживания (пожалуй, самую деликатную сферу!) столь грубые, нечистоплотные и даже преступные элементы?!
В-третьих, почему в наших столовых так отвратительно готовят
(признаться, несмотря на дикий голод, я не смог проглотить больше двух ложек этого варева, – вновь возникает тема украденных денег!)?
Самое ужасное в моей истории заключается в том, что я опоздал на пригородный поезд.
Надеюсь, что хотя бы в одной, отдельно взятой столовой нашей необъятной страны можно навести порядок?
С уважением…"
"Министру путей сообщения СССР
Министру автомобильного транспорта СССР (копия)
Вчера, 24 июля, по не зависящим от меня обстоятельствам я опоздал на шестнадцатичасовой пригородный поезд на станции Оля (Казанское направление).
Расписание пригородных поездов со станции Оля составлено следующим нелепым образом.
С шести и до десяти утра поезда останавливаются с интервалом 20-30 минут. Затем – трехчасовой перерыв. Затем поезда следуют с интервалом в час, полтора. И это летом, в дачный сезон.
24 июля следующий за шестнадцатичасовым поезд был отменен. Таким образом, ждать предстояло четыре часа. Одна мысль об этом являлась невыносимой.
Вслед за другими пассажирами я отправился к автобусной станции. День
24 июля стоял пасмурный, но теплый и даже душный. Назревала гроза.
Все томилось в ее ожидании. Я задыхался. Сесть в ожидании автобуса было и некуда, и непредусмотрительно, так как народу скопилось великое множество, и я старался держаться поближе к месту предполагаемой остановки автобуса. Все говорили, что существующее расписание не соблюдается, и потому надежда нас не покидала. Мы ждали автобус в любой момент.
Сейчас я думаю, что, если бы не толпа, я, старый человек, переживший революцию и войну, свалился бы, сраженный не пулей, а безмерной усталостью. От усталости я почти не чувствовал больного желудка.
