Юлианна не подавала о себе вестей. Себастьян целыми днями, лежа на диване, не сводил глаз с телефона. Временами телефон звонил, но всякий раз это оказывалась не она. Звонили Нурии, из трубки доносилось лопотание на непонятном языке. Наконец он не выдержал и решил отправиться на поиски сам. Он надел уличную куртку, в которой обыкновенно дежурил в засаде, и потрусил в сумерках по Вогтсгате. Стоял мороз, изо рта у него вырывались клубы пара, а губы одеревенели от стужи. Он не сможет говорить, не сможет даже открыть рот, но, впрочем, какое это имеет значение? Поговорить ему все равно не с кем. Юлианна не желает с ним знаться. Прошла уже неделя после их похода в «А Touch of France», но с тех пор она ни гу-гу. Несколько раз он сам пробовал позвонить, но трубку всегда брала Марта: нет, Юлианна не может подойти, она на работе, она в Блиндерне, она спит. Почему она сама не звонит ему? Он не вызывает у людей интереса? Стал скучным человеком? Наверное, так. Она побывала в Париже, познакомилась там с другими людьми, гораздо более интересными, чем Себастьян. Он стал ежегодной репризой, как телевизионная программа, которую постоянно крутят к Новому году. Она переросла его. Он ей надоел. Однако и такое объяснение казалось не совсем убедительным. Юлианна была не похожа на человека, перешедшего на новый этап развития, скорее она напоминала спрятавшуюся в свою раковину улитку. Может быть, ей нужна помощь? Может быть, он нужен ей сейчас как никогда? Ему надоело гадать, и он, решив выложить ей свои сомнения, на остановке Биркелунд сел в одиннадцатый трамвай. Если его опасения подтвердятся и она не хочет больше с ним дружить, то он, конечно, не будет к ней приставать. А если нет, то вот он тут и никогда не бросит ее в одиночестве.
В «Бахусе» было полно народу. У кассы даже выстроилась очередь, пирожные шли нарасхват; к прилавку то и дело подносили новые. На всех столиках горели лампочки, отражаясь в зеркалах. Себастьян облегченно вздохнул; очутившись в тепле, он снял куртку и принялся высматривать Юлианну. Ее нигде не было видно, ни среди столиков, ни за прилавком. Он поднялся по винтовой лестнице и поискал ее на верхнем этаже. И там нет. Тогда он наконец подошел к прилавку и спросил, где она.
– Юлианна? – переспросил паренек за кассой. – Пошла на мусорку.
– Это где же?
– С той стороны двора. Перейдешь через двор и поверни в сторону улицы Карла Юхана. Мусоросборник – под пасторской конторой. Иди через заднюю дверь.
Себастьян кивнул и вышел через черный ход. На него сразу пахнуло стужей, и он снова надел куртку. В темноте благолепно чернел собор. Золотые прожекторы подсветки отбрасывали на мостовую яркий свет. Впереди он увидел очертания идущего человека, волочившего за собой мешок с мусором. Она замедлила шаг и обернулась. У нее было другое лицо. Она перестала носить линзы и ходила теперь в очках. И никакой улыбки. Себастьян растерялся, не зная, что сказать.
– Тебе помочь? – спросил он.
Она пожала плечами и поставила мешок:
– Спасибо, не откажусь.
Он взялся за мешок. Тот оказался тяжеленный. Спускаясь с Юлианной по ступенькам, ведущим на улицу Карла Юхана, он бросил взгляд на огромную связку ключей в ее руке. Один ключ открывал помещение мусоросборника. Ей не пришлось долго перебирать связку. Они отперли дверь и очутились в старинной рыночной галерее, откуда на них пахнуло затхлым воздухом. В самом последнем помещении стояло четыре контейнера. Она кивнула на самый дальний:
– Вон туда!
Он кивнул и закинул мешок в контейнер. Они вышли из подвала, и она не забыла аккуратно запереть за собой дверь. Остановившись на полпути от церкви, она зажгла себе сигарету. С неба падал снег. Они спрятались под аркадой.
– Тебе не холодно? – спросил он ее.
– Я только на минутку.
– Смотри, как бы не заболеть.
Она пожала плечами и сунула ключи в карман передника. Глаза у нее почернели. В них пропала глубина, осталась одна лишь блестящая, хмурая поверхность.
– Я несколько раз пробовал до тебя дозвониться, – сказал он.
– Марта мне говорила. Прости, что не перезвонила. У меня скоро экзамен.
– Когда?
– Через три месяца.
– А как же ты успеваешь еще и работать?
– А куда от этого денешься! Надо же за квартиру платить и все такое, сам знаешь. На это много уходит.
Он задумчиво кивнул.
– Тебе, верно, скоро пора уезжать?
– Через четыре дня, – сказал он.
Она загасила сигарету и выбросила окурок в сугроб. Ему показалось, что она где-то бесконечно далеко от него.
– Ну, мне пора возвращаться, – сказала она.
– Юлианна, ну скажи мне, пожалуйста, что случилось!
– О чем это ты?
– Дело во мне? Ты не хочешь больше видеть меня?
– У меня экзамен, я же тебе уже сказала.
– Ты стала такая худенькая.
– Господи, теперь еще и ты о том же!
– Ты что, не ешь ничего?
– Конечно же, я ем.
Она чуть не кричала на него. Они стояли на самом ветру. Никогда раньше Юлианна с ним так не разговаривала, таким голосом. От ее крика ему стало легче. Хуже, когда человек молчит, подумал Себастьян, когда он отгораживается от тебя молчанием. Крики – это уже шаг навстречу.
– Прости меня, – сказал он. – Я вовсе не хотел тебя мучить.
Юлианна ответила не сразу. Она стояла, засунув руки в карманы, низко наклонив голову, стиснув губы. Казалось, еще немного и она расплачется. Себастьян протянул руку и осторожно коснулся ее. Она грубо оттолкнула его ладонь. Он удивленно вскинул взгляд.
– Прости, – пробормотал Себастьян.
– Да ради бога!
Подняв голову, она посмотрела ему в лицо. Взгляд был потухший. Он боялся посмотреть на нее. Ему хотелось ее утешить.
– Мне холодно, – сказала она шепотом.
Он обнял ее и прижал к себе. Она подалась вперед и прильнула к нему, уткнувшись лбом в грудь. Затем подняла голову и, снова быстро взглянув в лицо, вдруг поцеловала. Губы были ледяные и неподвижные. Он схватил ее голову и прижал к себе лицом к лицу. Ему хотелось вдохнуть в нее тепло, чтобы оттаял этот взгляд, чтобы улыбка стала опять легкой. Он стал гладить ее под майкой. Она потянула его за собой в глубь аркады, где было темнее, пока они не остановились, наткнувшись на стену. Юлианна отпустила его и прислонилась к стене. И только тут он разглядел, что никакой стены не было, они остановились над обрывом, в который уходили ведущие вниз ступени. Она упала. Все произошло в один миг, за крохотный промежуток времени. На дне было светло. Себастьян видел, как она приземлилась. Почти ничего не видя, он сбежал по ступенькам. Юлианна неподвижно лежала на каменных плитах. Связка ключей разорвалась, ключи рассыпались по полу.
– Юлианна! – воскликнул он. – Ты слышишь меня?
Она не услышала. Она лежала с закрытыми глазами. Он схватил ее и крепко стиснул в объятиях. Из уголка рта сочилась кровь. Локти и колени были в кровавых ссадинах.
– Юлианна, – взмолился он шепотом. – Посмотри на меня!
В тот же миг она распахнула глаза. Она огляделась по сторонам, обведя взглядом заляпанные стены, каменные своды над головой с паутиной по углам. Очки отлетели в сторону. Стекла разбились.
– У тебя что-нибудь болит? – спросил он.
Она кивнула:
– В мыслях.
– Ты хочешь сказать – голова.
– Да.
Пересохшие губы, и голос из пересохшего горла.
– Я пойду за помощью, – сказал он. – Ты можешь побыть одна? Я сейчас.
Она кивнула. Себастьян вытер грязь на ее лице, стащил с себя куртку и подсунул ей под голову. Затем поднялся с колен. На лестнице стояла кромешная темнота. Он шагнул вверх, очень осторожно.
– Она меня не любила, – сказала вдруг Юлианна. – Вообще нисколько не любила.
Она вновь закрыла глаза. Скрещенные руки обхватили живот.
– Кто не любил? – спросил он.
Она не отвечала. Себастьян отвернулся и пошел вверх по лестнице. Густая тьма надвинулась со всех сторон. Сердце в груди громко стучало, глаза затуманились. На верхней ступеньке что-то заставило его обернуться и посмотреть вниз, где виднелся проблеск света. Он смутно видел очертания ее тела. Поднимающуюся и опускающуюся грудь. Разметавшиеся на полу волосы. И ровно дышащий рот. В этот короткий миг, продолжавшийся, может быть, две или три секунды, увиденное влилось в его душу приливной волной, затопив все его существо. Между ними стояла тьма. Тьма и каменные глыбы. Но никогда еще он, Себастьян Оливар, не ощущал такого прилива надежды, никогда еще не чувствовал такой близости к другому человеку.
Две недели Юлианна провела на диване. Она временно переехала из своей квартиры домой на улицу Шульцгате и жила там, совершенно забалованная Бриттой. С утра до вечера она валялась на диване в гостиной, уставившись мимо телевизора на книжные полки. В детстве она именно так лежала во время болезни – на мягких подушках, укрытая теплым пледом. Она прочитывала все, что было видно на книжных полках, пробегая глазами по корешкам. Ее интересовали исключительно названия, например такие, как «От лунного света ростки не согреются» или «Госпожа Луна на аркане», все эти неожиданные сочетания слов давали пищу ее фантазии. Она никогда не брала с полки книжку, чтобы посмотреть, о чем в ней написано. Ей просто нравилось глядеть на них с дивана и позволять окружающим холить себя и лелеять. Потом эти названия перешли в списки рекомендованной литературы по разным предметам, началось чтение из-под палки, школьная обязаловка. С тех пор вид книжных полок ей разонравился, она старалась не смотреть на них. И только сейчас, вновь очутившись на положении больной, окруженной вниманием и заботой, она почувствовала, что ей опять нравится их разглядывать. У Юлианны оказалось сотрясение мозга. Ее приходили навещать с розами и конфетами, она ставила цветы на стол, а шоколад отставляла в сторону. Есть ее никто не заставлял, у больных всегда плохой аппетит. «Пусть это продлится подольше, чтобы я еще полежала, – возносила она мысленную мольбу. – Это мои каникулы».
