Владимир Домашевич - Финская баня

— Моя фамилия Колотай, я русский пленный, финны взяли меня в бою… Нашу бригаду всю разбили, больше тысячи человек… Меня взял к себе на работу финн Якоб Хапайнен…

— Ман канн интэ тру дэ, — перебил его начальник. — Бра, — и он махнул рукой: чего тут долго разбираться? — означал его жест.

Он еще поговорил с Юханом, они как будто приходили к согласию, начальник стал мягче и снова сказал «бра». По всему видно, что он понимал русский язык, но не хотел показывать этого Юхану. На миг он задумался, опять посмотрел в справочник и снова набрал номер телефона, сказал «гуд даг», что Колотай понял как «добрый день», и начал что–то объяснять своему абоненту, снова называл их фамилии, слушал ответ. Видимо, согласовывал ситуацию: как и что делать с этими перебежчиками. В конце сказал «хэй» и повесил трубку.

Полицейский, который находился все это время в кабинете, встал, ожидая команды своего начальника. Тот что–то коротко ему сказал, и полицейский обратился к Юхану и Колотаю со словом, которое понял только Юхан, но, видимо, оно означало «пошли».

Куда «пошли», Колотай не знал, хоть по спокойному лицу Юхана он понял, что их ведут куда надо: до него дошло, что полицейский начальник пару раз произносил слово «амбасада», — по–видимому, это и есть посольство. Так выходит, что они идут в посольство? Если бы так…

Полицейский что–то говорит Юхану, они идут по улице дальше и дальше, потом сворачивают налево, здесь начинается вроде бы окраина города, еще один поворот — уже направо — и выходят к небольшому особняку, огражденному проволочной сеткой высотой в человеческий рост, а возле входа во двор стоит полосатая будка, из нее выходит постовой в длинном тулупе и преграждает путь полицейскому и двум рослым парням.

Полицейский объясняет, что им нужно зайти в советское посольство по очень важному делу, так показалось Колотаю, когда слушал объяснение, и постовой без лишних слов нажимает какую–то кнопку на проходной, ожидает, ждут и они все: кто же выйдет? Вскоре из дверей особняка выходит среднего роста молодой человек в синем костюме, без пальто и шапки, хотя на улице мороз, наверное, ниже двадцати градусов, не спеша подходит к ним, говорит «гуд даг», останавливается взглядом на гражданских — они его интересуют больше, и спрашивает:

— Вы Хапайнен и Колонтай?

— Да, это мы, — за двоих с радостью отвечает Колотай, сразу уловив букву «н» в своей фамилии, но не стал указывать посольскому работнику на его ошибку. — Он Хапайнен, а я Колотай, бывший пленный… — и сразу отругал себя, что сказал два последних слова, будто его кто–то за язык тянул!

Дипломат не придал этому никакого значения, обратился к полицейскому по–шведски, тот кивнул, а парням сказал «пошли», и они направились в здание. Шли по чисто выметенной дорожке из цветной квадратной плитки, поднялись на крыльцо со ступеньками, с балясинами по бокам, прошли массивную, наверное, дубовую, дверь, которая сама закрылась за ними, и оказались в вестибюле, из которого можно было попасть в комнаты направо и налево. Здесь было тепло, особенно после улицы, мороза. На подставках по краям вестибюля стояли цветы, преимущественно незнакомые, разве что за исключением фикуса с блестящими твердыми листьями.

Дипломат велел парням подождать, можно даже посидеть на черном диване — показал он рукой — просмотреть газеты, журналы, которые лежат на низком круглом столике здесь же, у дивана. Сам он пошел по коридору и исчез где–то в одной из комнат.

Колотай взял первую сверху газету. Это были «Известия», понедельник, 22 января 1940 года. Вся газета была заполнена материалами об успехах Советского Союза, его хозяйства, его системы, несколько колонок занимал список организаций и учреждений, которые слали свои поздравления вождю народов Иосифу Сталину в связи с недавним его шестидесятилетием. Много материалов было о Челюскинской эпопее, о спасении героического экипажа ледокола. И, наконец, — большой очерк Бориса Агапова «Семеро» про экипаж одного танка, отличившийся в войне с белофиннами.

Колотай невольно зачитался: «…Они шли в полумраке короткого дня и в долгие ночи всегда впереди, как щит перед пехотой. Они посылали огонь, взрывая доты, и проходили сквозь препятствия такие, что, вероятно, сами конструктора их машин поразились бы непредвиденным возможностям своих творений. Их орудия стреляли без промаха. Их пулеметы валили наземь «кукушек» — белофинских стрелков, забирающихся на деревья…»

Дочитать он не успел — по коридору шли двое: тот самый дипломат и среднего роста женщина в черной одежде — юбка и пиджак, как у мужчины, только на шее у нее был бордовый длинный шарф, заброшенный одним концом назад. Волосы ее уже отсвечивали сединой, были уложены вокруг головы мягким полукругом, как венком, а лицо имело приятный, но усталый вид.

Когда дипломаты приблизились к дивану, парни встали. Колотай уловил едва заметный тонкий запах парфюмерии, но совсем незнакомый, по–видимому, местный, шведский.

— Кто тут из вас Коллонтай? — спросила женщина и тут же опередила ответ: — Не отвечайте, я скажу сама.

Она осмотрела с ног до головы сначала Юхана, потом Колотая, но не спешила делать вывод, а вернулась еще раз к Юхану, а потом к Колотаю, и твердо сказала, указав на него:

— Это ты, дорогой мой однофамилец, — и подала руку, не по–женски крепко пожала. — Как же ты здесь очутился, дорогой мой земляк? Каким ветром тебя сюда занесло?

Колотай был словно в трансе, боялся, как бы не потерять сознание или не расплакаться, не броситься обнимать эту женщину, которую он уже узнал: это она, дипломатка, бывшая жена военмора Дыбенко, которого…

— Это длинная история, Александра Михайловна, — выдавил из себя Колотай, словно ему кто–то сжал горло.

— Вот вы и расскажете ее нам, — перешла она на «вы». — Но только не здесь. Пойдем в кабинет.

Чувствовалось, что она тоже взволнована вторжением этих двух незнакомых парней, один из которых носит ее фамилию. Когда Колотай назвал ее Александрой Михайловной, она даже вздрогнула, видимо, какие–то ассоциации возникли в ее памяти, что–то откликнулось в душе на ее имя и отчество, которые она здесь, в своем коллективе, слышит часто, а вот чтобы кто–то незнакомый, кто приехал оттуда, из Союза, да назвал ее так, она, видимо, тоже отвыкла, как Колотай отвык от запаха парфюмерии. А может ее удивило, что этот парень знает не только ее фамилию, но даже имя и отчество, значит, он из Коллонтаев, не так ли?

По коридору она шла первой, парни — локоть в локоть — за ней, а дипломат, как окрестил его в мыслях Колотай, замыкал «колонну».

Зашли во вторые двери справа. Это была узкая комнатка–приемная с небольшим столом, за которым сидела молодая секретарь–машинистка и что–то печатала. Справа на двери этой комнатки красовалась блестящая латунная табличка с фамилией хозяйки комнаты или кабинета: «Коллонтай Александра Михайловна», и шрифт был не типографский, а словно от руки, писарский, с закруглениями, удлинениями и завитушками. Как хозяйка, она открыла дверь и жестом пригласила всех троих в кабинет, оставив дверь распахнутой. Здесь стоял большой канцелярский стол — двухтумбовый, из темного дерева, с телефонами и разложенными бумагами и папками, и напротив стояли два стула для посетителей. А сбоку, у окон, закрытых снаружи железной решеткой, стоял второй стол — длинный, для заседаний, покрытый синим сукном. За этим столом можно было посадить человек двадцать или больше, — так подумалось Колотаю.

Дипломатка пригласила их за стол для заседаний с конца от окна, а сама села не в торце стола, как это любят делать начальники, а напротив всех троих мужчин: крайний — дипломат, как прозвал его Колотай, потом он сам, Колотай, и рядом — Юхан. Колотай время от времени поглядывал на Юхана и хотел прочитать на его лице хоть толику тех чувств, которые сегодня, сейчас, бушевали в его груди, но Юхан казался слишком спокойным, можно было подумать, что ему немного скучно в этой новой для него компании и в таком необычном месте, как советское посольство. И если внешне он выглядел спокойным и даже безразличным, то в голове у него, наверняка, роились тревожные мысли: а что, если их здесь арестуют и отправят неизвестно куда? Это — Колотая, а его могут, в лучшем случае, сделать заложником, чтобы потом обменять на какого–нибудь советского пленного высокого ранга, которые, хоть и редко, но попадали в плен финнам.

— Ну вот, теперь расскажи, мой однофамилец, как ты сюда попал, — обратилась к Колотаю дипломатка.

Колотай посмотрел на Юхана, чтобы заразиться его выдержкой и спокойствием, но волнение не проходило, руки стали потными, дрожали.

— Если коротко, то меня мобилизовали в конце прошлого года, взяли с третьего курса Минского института физкультуры. Нас, таких как я, немного научили стрелять и отправили в Финляндию. Война уже шла. В начале наша часть имела успех, а потом пошли неудачи. Пехотный полк попал в окружение, наша лыжная бригада пошла его выручать, но сама попала в ловушку… Нас почти всех перебили… Живые попали в плен, я тоже…