( — Такая женщина...просто преступление...
— Я сразу же решила, что он сумасшедший. Он был ей не пара.
— Но ведь он всегда был очень любезен с нами, разве ты не помнишь?
— Не помню и помнить не хочу. Эсперанса моя подруга, и он обошелся с ней подло.)
Эти дамы называли Агату "девочка" и приносили ей маленькие подарки. Когда Агата окончила коллеж, у них появилась новая тема для разговоров: ее замужество. Устроить ее счастливый брак как бы в компенсацию за неудачный брак Эсперансы. Но "заговор" их был наивным и доброжелательным.
Агата целовала их торопливо, на ходу, перед тем, как уйти с подружками.
— Дай на тебя взглянуть! Какая модница! И всегда хорошо одета! От Флоры, конечно...
— Смотри, девочка, в оба! Ни один мужчина не стоит твоего мизинца.
После ухода Агаты Эльвира говорила:
— Послушай, Эсперанса, девочка слишком большая модница, куда ты смотришь...
Эсперанса чувствовала себя польщенной.
— Боже мой, Эльвира, ей уже девятнадцать лет!.. У нее такая кожа, зубы...
— Как хочешь, но девочка очень красива. Ее красота теперь в большой моде. Чуточку подкрасила здесь, немного подвела там. Но ты... Если тебя с ней сравнить...
И они начинали в один голос:
— Помнишь, как после своей свадьбы ты отправилась на прием в английское посольство в голубом вечернем платье? С ожерельем из драгоценных камней и диадемой в волосах. Ты была достойна кисти художника.
Эсперанса курила, смеялась, склонялась вниз, обнажая верхнюю часть своих грудей.
— Немного виски?
— Девочка, ты с ума сошла, в мои-то годы…
—Налей-ка мне капельку, чуть-чуть, совсем на донышко.
— Эльвира!
— Подумаешь дорогая! Надо пользоваться жизнью, пока она тебе дана.
Они никогда не променяли бы эти обеды у Эсперансы ни на какие другие развлечения.
Зимой, когда наступали холода, они спрашивали друг у друга:
— Неужели ты не выздоровеешь к четвергу?
Иногда к концу обеда являлась Рейес. Они уже всецело погружались в карточную игру, когда на пороге появлялась Рейес, словно элегантная искусительница.
Сеньоры испытывали приятное возбуждение, потому что о ней ходило много разных слухов... Рейес целовала их, переходя от одной к другой, и разговаривала с ними почтительно, как и положено говорить с пожилыми дамами. Рейес рассказывала какую-нибудь сногсшибательную сплетню, не скрывая имен. Сеньоры содрогались: "Быть того не может!.." Рейес очень развлекала их.
— Подбросить вас на машине, Луиса? Прихватить вас?
Та, что ехала с ней на машине, погружалась в мягкие сиденья, пропахшие терпким ароматом ее духов, быстро добиралась до дома. И тут же звонила по телефону:
— Эльвира…
— Что она тебе рассказала? Я ждала твоего звонка.
— Ты знаешь, эта… Эсперансе не следует общаться с ней.
— А что она такого сказала?
— Заговорила о нем – как ни в чем не бывало. Не знаю уж, известно ли ей, что все об этом говорят. Она думает, что мы витаем в облаках. Я ей сказала: "Ты из-за меня задерживаешься, мой дом совсем в другой стороне города". А она ответила мне: "Не беспокойтесь, я с удовольствием отвезу вас. Тем более что еду как раз в ваш район. Хочу навестить Ньевес". — "У нее званый ужин?" — "Нет, всего четыре человека: она, я, Элис и Аугустин". И все так непринужденно. Зря Эсперанса дружит с ней. Люди...
— Ты же знаешь Эсперансу. Она очень добра к своим подругам. Они из нее веревки вьют.
Эсперанса сама пригласила Рейес:
— Если хочешь, заходи, только у меня сеньоры.
Рейес рассмеялась, а потом так откомментировала:
— Эти дамы такие чопорные, и вдруг я, представляешь? Даниил во рву со львами.
И они захохотали как одержимые, хотя у Эсперансы немного свербило на душе, поскольку она была искренне к ним привязана, а они со своей стороны любили ее и заботились об Агате.
Рейес интуитивно угадывала правду и говорила:
— Эти сеньоры очень кстати в твоем положении. Они превозносят тебя до небес. А так как у них повсюду родственники и они только и делают, что говорят, то ты можешь спать спокойно...
Эсперансу задели ее слова.
— Я и так могу спать спокойно. Ты не хуже меня знаешь, — она сделала ударение на последнем слове, — все, что я делаю, я могу делать, ни от кого не таясь. И не потому, что мне не подворачивается случай...
— Вот-вот. Ты только и делаешь, что ходишь туда-сюда, почти не бываешь дома, где-то ужинаешь, возвращаешься домой бог знает когда, путешествуешь со своей дочкой или же одна отправляешься в Париж... одним словом — сама себе хозяйка... И не будь ты самой собой, то давно бы пропала!
— Кто и что может сказать обо мне?
— Кому ты рассказываешь! Ты же холодна как лед.
Эсперанса не выдержала и ехидно заметила:
— Знаешь, Рейес, все дело не в холоде, а в принципах.
Натянутость в их отношениях длилась недолго: Рейес любила Эсперансу и знала, что дело и в том, и в другом.
XI (Продолжение)
Мать Фройлана, будучи в своей усадьбе в Эстремадуре, получила исчерпывающую информацию от своей племянницы, которая общалась с Эсперансой.
"Разведенная. Ее бывший муж вступил в гражданский брак с другой женщиной, и у них есть сын. Они ни с кем не общаются в отличие от Эсперансы, которая вхожа в самые изысканные круги".
— Мне это не нравится.
— Мама, но чем они-то виноваты?
— Мне это не нравится, сын. Мне не по душе это внебрачное сожительство. Семья есть семья, она должна быть с отцом и матерью, как богом положено.
Впервые сын отдалился от матери... Потом высказал свои доводы отцу:
— Взваливать вину на девочку. . Она и без того достаточно несчастна.
Отец ответил ему, отводя взгляд в сторону:
— Ты же знаешь маму. Да и в чем-то она права. Все же пример...
— Но ведь Эсперанса для нее хороший пример... Превосходная женщина, осталась совсем молодой без мужа, хуже, чем без мужа... ее бросили ради какой-то другой женщины... никто не может сказать о ней дурного слова.
— А ты не перечь матери... Если все так, как ты говоришь, поверь мне, со временем...
Но Фройлану не терпелось жениться. Сложившаяся ситуация подталкивала его к этому.
— Я тебя прошу только об одном, мама: поедем в Мадрид, я тебя с ними познакомлю.
— Где это видано? Из-за какой-то пигалицы... Ты с ума сошел! К тому же сейчас я не могу, священник на целый месяц наложил на меня епитимью.
Фройлан, потеряв всякую надежду и ничего не сказав родителям, уехал в Мадрид.
В тот день в Махада-ла-Реал родители за обедом хранили молчание. Их младшие дети — Себастьян и Анита — пытались, как могли, оживить разговор, не упоминая Фройлана. Под вечер Ремедиос в сопровождении мужа заняла фамильную скамью в приходской церкви. Закончив молитву, все встали и запели гимн пресвятой деве.
"Я не могу уехать. Людям нравится видеть нас здесь, молящимися вместе с ними. На нашей скамье. Если бы мы не приходили сюда, возможно, многие тоже не пришли бы. Ну что за сын, пресвятая матерь божья... Мне не по душе эта свадьба. Здесь, в Севилье, предостаточно хорошеньких девушек! Взять, к примеру, хотя бы дочь Анхелиты... Так нет же. Все норовят сделать по-своему. Нельзя их отпускать отсюда ни под каким видом. Конечно, они должны вступать в брак, но разве заставишь жить в глуши девушку, которая привыкла жить в Мадриде и разъезжать по заграницам. Правда, она занимает в обществе завидное положение. Живет под присмотром матери... С этой стороны вроде бы все в порядке. Но отец... От него можно ждать любой неожиданности".
Вокруг головы пресвятой девы сверкал маленький нимб. "Как я уеду? А Анита? А Себас?
Хорошенький пример подает им старший брат! Дочь Анхелиты так бы ему подошла. Ее мать — моя подруга с юных лет, еще в девичестве".
Себастьян и Анита молили бога, чтобы Фройлан женился. Агата была для них новым человеком. Сулила им новых друзей, подруг. .
Они никому не говорили, что у Фройлана в ящике ночного столика хранилась фотография Агаты в купальнике. Анита позвала Себаса и показала ему ее, а мальчик отпрянул назад, словно ему в лицо полыхнул огонь.
— Это его дело. Вдруг он войдет. .
Но Анита продолжала разглядывать фотографию, и Себас снова заглянул через ее плечо, чтобы рассмотреть Агату получше.
— Она очень красивая, верно?
Себас не ответил. Ему было совестно смотреть на невесту своего брата, любоваться тем, что принадлежало не ему. И он разглядывал ее украдкой.
На другой фотографии Агата, стоя за спиной Фройлана, обнимала его за шею и улыбалась молодой, победоносной, вызывающей улыбкой. Анита сказала:
— Пусть уж лучше поженятся.
Они осторожно убрали фотографии в ящик и тихонько закрыли его так, чтобы он не скрипнул.
И вот теперь Фройлан по дороге от почты к дому думал о своих родителях. В нем поднималась гордость от сознания, что у него именно такие родители, какие они есть. Его мать была просто матерью. Никто не мог бы сказать: "Они как брат и сестра". Его матери, разумеется, это не понравилось бы. Ее гладко зачесанные спереди волосы, собранные на затылке в тугой пучок, уже начали седеть. Она никогда не подкрашивалась и, если хотела хорошо выглядеть, обильно пудрилась рисовой пудрой и легким движением, немножко растянув губы, подмазывала их помадой натурального цвета. Глаза у нее были кроткими, девственно чистыми, материнскими.
