— Сильно били?
— Да, — тихо отозвался тот. — Боюсь, как бы внутренности не отбили.
— Чего они хотели от тебя?
— Да я и сам не знаю, чего они хотели. Приходили два старика с палками. Один лупил меня палкой, а второй молитву читал. Потом менялись. Один, главное, бьет и плачет. Я, было, решил, что от жалости ко мне, но по глазам этого не скажешь.
— Умар, а знаешь почему этот старик плакал?
— Володя, — вяло отозвался он, — откуда я знаю, почему этот очумелый древний старик плакал?
— Знаешь, Умар. И мы оба прекрасно знаем. Он бил тебя, а плакал по своему разрушенному дому. За горе, которое мы принесли на их землю.
— Я не знал, что ты политработником стал, — откашливаясь, хмуро себе под нос буркнул Умар. — Если бы тебя отдубасили, как меня, ты по-другому бы заговорил.
В темноте Умар не видел, как по лицу друга пробежала грустная улыбка сожаления, что его не поняли…
Кархмазова положили в госпиталь. Внутренности у него оказались в порядке, переломаны были только несколько ребер. Об этой ночной операции никто, кроме начальника штаба, в полку не знал. Об этом узнали лишь тогда, когда из штаба армии пришла шифрограмма, чтобы задержанного главаря Чарикарского уезда отдали афганским хади. Когда за ним пришли афганские хади, начальник штаба повел их в камеру и показал поломанные решетки, откуда совершил побег этот главарь. Для убедительности он повел их в полковой медпункт, где лежал раненый солдат, который его охранял. Солдат действительно накануне подорвался на мине, и начальник штаба для пущей уверенности «подставил» его. Афганские хади сильно сожалели, что упустили такого крупного зверя.
И все-таки ночная операция стала достоянием гласности. Сперва по полку, потом по бригаде поползли слухи о геройском поступке командира полка. Потом это дошло и до ушей работников штаба армии. Его вызвали в штаб к командующему. Выходя от командующего, Русин вытер вспотевший лоб, набрал в легкие воздух и с шумом выдохнул. Он отделался выговором.
— Полковник, — на прощание произнес командующий, — ты не думай, что тебя спас… ну сам знаешь, о ком идет речь. Просто я на твоем месте поступил бы так же.
Время для Русина шло мучительно медленно, Каждый день он ждал письмо от жены, но его не было. Полковой нештатный почтальон знал об этом: ведь каждый раз при встрече полковник с надеждой смотрел на него. Солдат-почтальон, словно это была его вина, каждый раз, опуская голову, старался не смотреть на него. Но однажды дверь кабинета Русина открылась и с сияющими глазами вошел почтальон. В руках он держал долгожданное письмо командиру.
Взглянув на письмо, Русин узнал почерк жены. Какое-го время, не притрагиваясь к письму, молча смотрел на него. Потом прочитал. Содержание письма до него не дошло. Вновь стал читать.
«…Дорогой ты мой! Если бы ты знал, как я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Ты слышишь? Она пришла ко мне!…Если бы ты знал, как я хочу тебя видеть! Слышать твой голос! Прости, что столько боли причинила тебе, но в одном я чиста перед тобой: ни один мужчина не был близок со мною. В этом я клянусь сыном!..»
Это был самый прекрасный миг в его жизни. Теперь его сердце рвалось через афганские горы к ней…
Через полгода ему предложили должность комбрига своей же бригады. Он дал согласие, и его вызвал к себе на беседу заместитель командующего, который приехал в штаб бригады. До назначенного часа встречи было достаточно времени, но Русин решил поехать пораньше. До штаба бригады было километров десять. Когда он направился к БМП, на которой собрался ехать, к нему подошел замполит полка майор Беспалов. Рядом с ним, понурив голову, стоял рослый, с широченными плечами старший сержант.
— Товарищ полковник, — обратился майор, — старшего сержанта Щеголькова вызывает следователь. Вы не возьмете его с собой?
Полковник окинул взглядом старшего сержанта. За избиение молодого солдата против него было возбуждено уголовное дело. В душе полковнику было жалко его. Когда замполит доложил ему, что старший сержант Щегольков жестоко избил молодого солдата, и того положили с переломанной челюстью в госпиталь, он дал замполиту команду, чтобы по этому факту провел служебное расследование. Спустя несколько часов майор доложил, что заместитель командира взвода, старший сержант Щегольков, во время уборки помещения за плохую уборку избил молодого солдата. О ЧП пришлось доложить в политотдел бригады, и оттуда поступила команда возбудить уголовное дело. Русин хорошо знал старшего сержанта. В одном бою Щегольков, будучи сам раненым, вынес на своих плечах своего командира взвода. За это он получил орден Красной Звезды. Был награжден старший сержант и медалью «За отвагу». Он попытался защитить его, но, кроме назидания со стороны замполита, ничего не добился.
Сейчас старший сержант стоял перед ним и молча смотрел себе под ноги.
— Хоть бы награды снял, — сказал Русин. — Залезай в машину!
БМП, набирая скорость, мчалась по высохшему руслу реки, потом, проскочив канавистые пустыри, с ходу перепрыгивая через арыки, подминая под себя кусты, вырвалась на полевую дорогу и, тяжело ревя двигателями, полезла вверх.
Русин, повернув голову, посмотрел на старшего сержанта. Тот сидел с опущенной головой. Лицо его было хмурым.
— Вот смотрю на тебя, старший сержант, и думаю: ты с мозгами или без мозгов? На кой черт тебе сдался этот солдат? Ну плохо убрал казарму, но не бить же его за это? Дембель у тебя был на носу. А теперь вместо дембеля как бы в тюрьму не влетел. Ну и дурак же ты! Молодой солдат не успел и пороха понюхать, а ты его в госпиталь отправил.
— Я, товарищ полковник, об одном сожалею, что тогда в бою его не расстрелял, — глухо произнес старший сержант.
— Не понял? — круто поворачиваясь к нему, резко спросил полковник.
Старший сержант, не поднимая головы, молчал.
— А ну выкладывай, — угрюмо скомандовал полковник.
— Во время боя, когда мы ворвались в один дом, я увидел, как рядовой Дубинин с пальца убитой женщины золотое кольцо снимал. Кольцо не снималось, и он штыком отрубил ей палец…
Старший сержант замолчал, Русин терпеливо ждал, но тот по-прежнему молчал.
— Ты об этом замполиту говорил?
— Нет.
— А ты меня не обманываешь?
— Я, товарищ полковник, на такую подлость не способен, чтобы ради спасения своей шкуры оклеветать подчиненного. В том, что я ударил его в казарме, признаюсь, виноват, надо было тогда, в другом месте, — криво усмехнувшись, сержант замолчал.
Полковник пристально посмотрел ему в глаза.
— Сержант, слушай меня внимательно. Приедем в бригаду, ты без меня к следователю не ходи. Понял? Я хочу сам…
Русин не договорил. БМП, обогнув глиняный дувал, наскочила на мину. Раздался оглушительный взрыв. Взрывная волна подбросила его вверх, и он провалился в черную бездну…
Медленно приходя в себя, он почувствовал запах горелого мяса. До него слабо донесся голос. Кто-то, матерясь, надрывисто кричал. Усилием воли он заставил себя открыть глаза. Перед лицом полыхал огонь. Пламя обжигало лицо. Он попытался отвернуть лицо, но не смог. Тело не подчинялось ему, оно было мертвое. Впереди себя увидел окровавленное тело солдата. Из наполовину срезанной его шеи тонкими струйками стекала кровь.
Языки пламени все сильнее обжигали лицо. От удушающего газа он стал задыхаться. Над ухом кто-то кричал. Его потащили наверх.
Сержант Щегольков вытащил полковника из люка, соскочил на землю, взвалил на плечи и бегом отнес его подальше от горевшей машины. Положив его на землю, побежал назад. Быстро вскочил на пылающую броню и полез в люк. Спустя немного времени из люка показалась его голова. Он вылез наружу и, опустив руку в люк, помог выползти солдату. Спрыгнув на землю, солдат зажал голову руками и, покачиваясь, пошел к полковнику. Сержант вновь полез в машину.
«Там же боеприпасы! — молнией пронеслось в голове Русина. Надо остановить его!» Он крикнул, но вместо крика внутри его мертвого тела раздался слабый стон. Последовал оглушительный грохот. БМП подпрыгнула и повалилась на бок.
Закрыв глаза, полковник застонал и тут же, как наяву, услышал голос, который звал к себе. Он силился открыть глаза, посмотреть, кто его зовет, но черная мгла не отпускала от себя, а голос становился все слабее и слабее. Он почувствовал, как кто-то поднял его и бросил в черную бездну вселенной.
Из сотен прыжков, которые он совершал в своей жизни, это был самый затяжной. И не было силы, чтобы дернуть за спасительное кольцо…
Солдат Кононов со страхом смотрел на полковника, губы того что-то шептали. Он наклонился к нему, подставил ухо, но кроме хрипов ничего не услышал. Солдат беспомощно повернул голову, посмотрел на пылающий бронетранспортер, окутанный черным дымом. Его ноздри уловили запах горелого мяса. «Там же сержант!» — промелькнуло в голове. Он попытался встать, но не смог устоять на ногах. Посидев немного, на четвереньках пополз к машине. Удушающая гарь и жар остановили его в шаге от машины. Ему показалось, что он слышит стон. Усилием воли солдат продвинул свое тело в сторону машины, уцепился за нее, но тут же вскрикнул, схватился за обожженную руку и завертелся на месте от нестерпимой боли. Снял гимнастерку, оторвал от нее рукава, обмотал руки и вновь уцепился за раскаленную броню. Вскарабкавшись на броню, просунул голову в люк, но тут же от смрадного запаха горелого мяса резко отпрянул назад, его затошнило. Свесив голову вниз, хрипя, он выплескивал все, что было у него в желудке.
