Я чувствовала, как холод трогает меня за рёбра, пахнет горьким дымом, как ничего не изменилось за столько лет, и вся безнадёжность, которую я заклинала с ненавистью и решимостью, прорывает меловые круги, тушит свечки в вершинах пентаграмм, ищет меня глазами. Я покорно села на ледяную скамейку, спиной к ветру, натянула перчатки, достала из пакета тоскливый бабий шарф, обмоталась им поверх пальто, поплотней, и стала ждать.
В шестилетнем возрасте мой сын был удивительно здравомыслящим мальчиком: умел и любил читать, имел покладистый характер и отлично ладил с людьми. У нас складывались чудесные отношения, но временами я испытывала естественное материнское недовольство собой: а что бы ещё этакого сделать во благо моего ребёнка? В один из таких моментов позвонила сестрица. Сыновья у нас родились с разницей в полгода, и нам всегда было о чём поговорить:
– Безобразие, они такие тощие, – без предисловий начала она, – а всё потому, что мы их неправильно кормим!
– Кого?
– Мишку и Артурчика, кого ж ещё. Я прочитала статью о здоровом питании.
Если мы не займёмся этим немедленно, они вообще не вырастут, недоразовьются, а потом умрут!
– О господи! Ты уверена?
– Да! Ты посмотри, что они едят, – Артурчик твой одни макароны лопает, а мой балбес сидит на жареной картошке. А витамины? А микроэлементы? А селен? Ты представляешь, что с ними станет от недостатка селена?!
– Даже думать об этом не хочу. Но ты же знаешь, не жрут они ничего больше, период такой, что залипают на чём-то одном…
– Борись! Проголодаются – съедят, как миленькие.
Следующие полчаса мы составляли идеальное меню по журналу, потом я повесила трубку и пошла в детскую.
– Мама? – Артурчик оторвался от очередного конструктора Star Wars. – Ты чего?
– Вот что. С этого дня буду тебя правильно кормить. Чтобы селен и витамины. Никаких макарон. Овощи и мясо! И не спорь! – И я поскорей вышла, чтобы меня не разжалобило печальное изумление, отразившееся на его худенькой – ведь, правда, худенькой! – физиономии.
С утра я начала претворять планы в жизнь. Проводила полдня у плиты, пытаясь обмануть аппетит моего сына и замаскировать под макароны то шпинат, то брокколи. Он не любил ни супы, ни каши, ни салаты, зато мог запросто навернуть целую сковороду пасты. Раньше думала, лишь бы ел, но сестра вправила мне мозги, и я трижды в день подсовывала Артурчику полные тарелки вкусной и здоровой пищи. Он крутил головой, вяло ковырял вилкой пюре, а однажды я заметила, что он тихонько плачет в щи. У меня чуть не разорвалось сердце, но я же не хотела, чтобы он «недоразвился», правда? Убегала из кухни и тоже немножко плакала – от жалости.
К счастью, через некоторое время заметила, что он стал съедать паровые котлеты, которые я давала ему на обед через день. Какое счастье! Махнула рукой на разнообразие и стала готовить их ежедневно. Когда он зависал над тарелкой более чем на полчаса, говорила: «Ладно, съешь хотя бы котлетку», а через десять минут он приходил с докладом, что дело сделано.
Только худел он всё больше и больше. И однажды вечером, когда Артурчик ложился спать, я погладила его по спине и нащупала сквозь пижамку с котятами торчащий позвоночник, не выдержала и разревелась. Быстренько вышла, а через полчаса снова заглянула к нему.
– Артурчик? – Он немедленно погасил ночник и спрятал книжку под одеяло. – Слушай. Ты, это, макарон не хочешь?
Боже мой, как он ел…
Спустя лет десять я разговаривала со своим подросшим и вполне «доразвитым» сыном о чувстве материнской вины.
– Мне, знаешь, до сих пор стыдно за некоторые вещи. Ну, когда я на тебя кричала… или та история со школой. Ты же не хотел переходить в маткласс, а я заставила.
– Да ерунда всё, мам. Тяжело было поначалу, но ведь на пользу же. А вот что ты меня чуть не уморила в шесть лет…
– Я? Я как лучше хотела! И потом, котлетки ты всё же ел.
– Котлетки, мама, я выбрасывал в окно. Оторвал угол комариной сетки и потихоньку туда проталкивал каждый раз. Это были самые голодные две недели в моей жизни.
– Милый, ну что ж ты не сказал мне…
– А ты бы услышала?
Конечно нет. Мы вообще их редко слушаем – детей.
История про невезучего космонавта
Они жили в квартире напротив, она толстая и черноволосая, а он очень высокий. Конечно, когда мы познакомились, во мне было примерно сто десять сантиметров, но он объективно высокий, выше папы. Имена у них чудные, Арнольд и Соня, мама сказала, это оттого, что они евреи. Бедняги. Считалось, что любым не совсем русским немного не повезло, и мы должны относиться к ним бережно. Мы и относились.
Арнольд, сколько помню, разгуливал по дому в красных спортивных штанах, а Соня – в ситцевом расходящемся халатике. Детей у них не было, не получилось.
Они зачем-то хотели с нами дружить, всё время зазывали в гости. Мама чаще всего отказывалась, но иногда надевала синее шерстяное платье с отрезной талией и рукавами реглан, закалывала повыше волосы и брызгалась лаком «Прелесть», потом брала безропотного папу, – он для такого случая снова влезал в костюмные брюки, в которых пришел с работы, – и они уходили. Меня с собой не водили, ребёнку не место за столом со взрослыми, да и я не любила посторонних не меньше, чем мама.
Но однажды, в один из таких вечеров, я всё-таки к ним заглянула. Я уже знала, что люди они хорошие, но неудачливые какие-то: Соня много часов проводила на кухне, готовя всякие трудоёмкие бессмысленности вроде крыжовенного варенья с лесными орехами (в каждой ягодке – ядрышко), Арнольд работал космонавтом-дублёром, тренировался на специальных тренажёрах, но его не взяли в полёт то ли по здоровью, то ли из-за национальности. Я понимала, что это настоящая трагедия: меня всего раз в жизни не взяли в гимнастику, потому что слабенькая, и мне туда ужасно не хотелось, но ощущение собственной непригодности оказалось крайне неприятным. А уж если кого-то не берут в космонавты, вообще крах.
К тому же евреи. Нет, я не сомневалась, что все национальности равны, все пятнадцать сестёр увиты одинаковыми лентами и колосками, но быть нерусским значило не иметь подлинного права на то, чем я, например, владела от рождения: на сине-зелёную тайгу, на быстрые опасные реки с порогами и водоворотами, на высокое светло-сизое небо и самолёты.
(Тут следует пояснить: понятия не имею, откуда у меня в пятилетнем возрасте взялся великодержавный шовинизм и почему я присвоила тайгу, которой никогда не видела. Могу сказать, что теперь это прошло, а лично у меня остались только сорок соток земли под Рязанью.)
Итак, вернёмся: на тот момент я имела много самолётов и даже ракеты, а этого мужчину с серебристым ёжиком в ракету не пустили. Горе.
И от сочувствия я зашла в их дом. Там было сумрачно, потому что хозяева собирались показывать моим родителям слайды. Но я разглядела, что настоящих полированных шкафов они купить не сумели, а вместо них расставили по стенам сомнительные стеллажи из светлых досок, похожие на библиотечные. Только хранились там не ценные макулатурные книги, а бинокль, рог для вина и две пупырчатые морские звезды – то, что я успела увидеть. Потом пошли слайды.
Арнольд служил на Кубе, он перещёлкивал картинки с истошно-ярким морем, с пальмами и некрасивыми толстухами, а Соня комментировала:
– Табачная фабрика, там женщины скручивают сигары на ляжках. Работать они не любят, поэтому им всё время заводят музыку, чтобы не разбегались. А это космический лагерь в тайге, – на картинке Арнольд с каким-то широколицым и подозрительно знакомым дядькой сидел за столом и черпал деревянной ложкой что-то чёрное из миски. – Они с Гречко икру едят.
Тут я не выдержала бремени сочувствия и поспешила уйти: бедняга, такая гадость, икру с гречкой. В нашей тайге! А его не взяли! А у Сони усики!
В общем, всё это нанесло мне травму, и больше я к ним не заходила. А потом они переехали, и в их квартиру вселилась нормальная семья – отец был проводником в поезде, жили хорошо.
Правда, когда я стала чуть старше, мама обмолвилась, что проводникова жена имела любовника, который приезжал, пока муж был в рейсе. А их дочь, когда повзрослела, начала жить с женатым. Но потом перестала и вышла нормально замуж. Ничего особенного, обычная бытовуха.
А вот что Арнольд в космос не слетал, это да, трагедия.
Давно хочу одну историю рассказать об устойчивой ассоциации со словом «держись», которая появилась у меня в незапамятные времена.
Случилось это в прошлом тысячелетии, когда все мы были молоды и сексуально свободны, а дело происходило в Крыму на хиповской стоянке (уже неважно, как она называлась: Морское, Судак, Форос или Лисья бухта). Было нас пять девочек, и так уж вышло, все без мужчин. А на соседней горе стоял чувак великолепного экстерьера, собою прекрасный, двухметровый и в остальном соответствующий. И девочки к нему время от времени бегали, составив между собой условный график визитов, чтобы более или менее всем было удобно.
