— Теперь надо убрать лишнее. Возьми салфеточку и немного прикуси ее своими губами. Как я.
Мама смыкает свои коричневые губы на салфетке. Я наблюдаю за этим, после чего, повторяю.
— Идеально! Видишь, малышка, есть такие вещи, которым может научить только мама!
Девушка-консультант хихикает и предлагает свою помощь, но тут за главную — мама. Она показывает мне, как завивать ресницы смешной металлической штуковиной, как втягивать щеки, нанося румяна и как делать контур губ карандашом перед нанесением помады. Похоже на раскраску.
Я смотрюсь в зеркало, рамки которого обрамляют девушку, каких я видела только по телевизору. Модель. Кукла. Ее глаза становятся больше, когда наклоняюсь ближе.
— Ого.
Она смотрит на меня, а я пялюсь в ответ. Мы одновременно моргаем, наши длинные черные ресницы напоминают воронья крылья, на которых мы могли бы улететь прочь отсюда. Удивительно, на что способна косметика. Она убрала печаль с моих глаз, стерла бледность с моих щек и спрятала мои обветренные губы. Я новенькая монетка, золотое украшение. Мамино лицо появляется в зеркале. Она укладывает подбородок мне на плечо, все еще играясь с моими волосами. Она такая воодушевленная и счастливая.
— Идеально... малышка.
Мы улыбаемся, и я не могу перестать искать в своей улыбке ее. А может, в этом и есть вся проблема. Во мне слишком много от папы и недостаточно от нее. Может, если бы она видела во мне себя, то любила бы меня чуточку больше.
На обратном пути в групповой дом я сижу неподвижно. Спина прямая, как всегда меня учила мама. Любуюсь на себя в зеркало заднего вида. Впервые за всю свою жизнь, я жду не дождусь, когда приеду туда. Собираюсь обойти каждый его уголок, чтобы все смогли хорошенько на меня посмотреть. Хочу, чтобы все, целый мир, увидел, какая я красивая.
Я хочу, чтобы меня увидел Тед. Хочу выглядеть так каждый день. Но мама купила мне только помаду. Остальное она купила для себя. По крайней мере, благодаря маме, я теперь знаю, что делать к следующему своему свиданию.
Она обещала взять меня на шоппинг. Может, я смогу купить себе новое платье. Голубое. Это любимый цвет Теда. Может, мистер Трой Уортингтон снова уедет из города, и тогда мы с мамой снова проведем целый день вместе.
Я знаю, что мне не следует возлагать на это слишком больших надежд. Назойливый голосок в моей голове продолжал нашептывать, что ничего из этого не может быть правдой. Но не могу ничего с собой поделать. Возможно, мама время от времени действительно может вести себя по-матерински. Возможно, она стала лучше, и все изменится.
Солнце — оранжевая вспышка, взрыв на безоблачном небе. Листья на деревьях уже становятся красными, как мои губы, и золотистыми, как моя кожа. Мама открывает окно, и в машину врывается прохладный осенний ветерок, но мне тепло и уютно.
— Сегодня было весело, правда, малышка?
Я поворачиваюсь к ней, волосы прилипают к моим губам. Сегодня было весело. Мы с мамой так давно не были вместе, что и забыла, как она наполняет все вокруг своим волшебством. Даже такую простую вещь, как нанесение туши, она превращает в воспоминание.
— У нас может быть больше таких веселых дней, — продолжает она. — Можем делать это постоянно... если хочешь.
Хочу. Хочу быть с мамой. Она мой лучший друг, мой единственный друг.
Я не знала, что можно скучать по кому-то и одновременно ненавидеть его. Но, как сказал Тед, именно это и называется семьей.
— Знаешь, я тут подумала. Я вернусь домой и приготовлю тебе горшочек куриного рагу с клецками. Ты раньше любила мою тушеную курицу, помнишь?
Куриное рагу! Мое любимое! Мама всегда добавляла в свои клецки немного каменной соли, придавая им идеальный вкус.
— Ты такая худая! Они тебя плохо кормят.
Я бы убила за мамину стряпню. Уже целую вечность не ела домашней еды. Только полуфабрикаты из коробки или консервной банки. А в детской тюрьме такого понятия как приправы не существовало вообще.
— Но... если ты начнешь ворошить прошлое, то они не будут разрешать тебе больше так веселиться. Они снова отошлют тебя. Ты понимаешь, правда?
И вот так просто, все самые трепетные и радостные чувства, что наполняли мое сердце, вылетели в окно.
— Ты только получила свободу и не хочешь же начинать новую жизнь со лжи и грязи. Это не приведет ни к чему хорошему.
Я нажимаю кнопку на двери. Ничего. Включен замок для детей.
— Ты же не хочешь, чтобы тебя снова отослали, правда, малышка?
Я молчу. Я глыба льда, несмотря на то, что внутри у меня пылает пламя ярости. Я смотрю прямо перед собой. Не шевелюсь.
— О, не дуйся на меня. Я хочу для тебя лучшего, вот и все! Ты знаешь, твоя мамочка всегда присматривает за своей малюткой.
Мы подъезжаем к групповому дому, где деревья уже лишились своей листвы. Мертвые листья валяются на земле. Мокрые и черные, как ее сердце.
— Ну, вот. Ты снова начинаешь. Ведешь себя, как сумасшедшая, будто даже не слышишь меня. Именно поэтому тебя посадили тогда. Потому что ты не хотела говорить. Но я знаю, что ты можешь. Я знаю, что ты слышишь меня.
Она подъезжает к тротуару, и я, не дожидаясь, пока машина остановится, раскрываю дверь и вылетаю, оставив помаду на сидении.
— Мэри? Мэри! — кричит мама мне вслед, но я ее игнорирую, маршируя к входной двери. Спина моя ровная, как гладильная доска.
— Ладно, хорошо. Неблагодарная! Ты всегда была неблагодарной. И можешь забыть о курином рагу!
Винтерсу почти прилетает дверью по лицу, когда заношусь внутрь. Хотела бы я, чтобы ему досталось.
— Эддисон!
Он отступает назад и, улыбаясь, одобрительно кивает.
— Хорошо выглядишь, — говорит он.
Я захлопываю за собой дверь с такой силой, что она трясется.
— Хорошо провела день?
Я молчу. Его почти незаметная ухмылка исчезает, и он фыркает.
— Фух... по всей видимости, нет, — бормочет он.
Мы смотрим друг на друга, и огонь, бушующий во мне, набирает силу. Я почти чувствую дым.
— Я... эм... — снова начинает он. — Я говорил недавно с твоей мамой.
Не убивай его, Мэри. Не убивай его.
— Мэри, с тобой все хорошо?
Он выглядит действительно обеспокоенным, и я оказываюсь опасно близка к тому, чтобы выговориться ему. Но затем думаю о маме.
— Правда? — шиплю я в ответ. Мой голос пропитан ненавистью. Он настолько неузнаваем, что мне хочется обернуться, чтобы увидеть из чьих уст вылетели эти слова.
Он поднимает брови и прищуривает глаза, будто пытается заглянуть внутрь меня, внутрь той ледяной скульптуры с пытающим внутри огнем. Он фыркает, когда я проношусь мимо него. Новенькая сидит на вершине лестницы, ждет.
— Ты такая красивая, — с улыбкой говорит она.
Дым наполняет и душит меня. Я миную ее и залетаю в ванну, захлопнув за собой дверь.
— Мэри? Что с тобой? — кричит она.
Кран воет и выплевывает черную воду, затем коричневую и после прозрачную. Я пропитываю мочалку кипятком и стираю обжигающей жидкостью все следы сегодняшнего дня. Делаю это так усердно, будто надеюсь стереть все воспоминания. Наказываю себя за то, что была такой дурой. Когда дело сделано, я завязываю волосы, переодеваюсь в пижаму и иду прямиком в постель.
Тед снова находит меня в морозилке. Я пытаюсь остудить танцующие внутри меня языки пламени. Мама называла это одержимостью дьяволом. Ярость, способная на убийство. В любом случае, все от меня этого и ожидают.
— Детка, тебе нельзя переохлаждаться, — говорит он, поднимая меня на ноги. — Это не пойдет на пользу малышу/
Малышу? Какому именно? Кого я убью на этот раз? За что меня, черт возьми, будут винить на этот раз?
Я — пламя, заключенное в ледяную броню, готовое в любой момент потерять контроль и сжечь все вокруг.
Тед растирает мои ладони, пока мурашки не исчезают, и я отступаю назад. Не доверяю себе находиться рядом с ним. Он улыбается, его руки нежно касаются моих щек. Как он может любить меня, даже когда я такая? Разве он не понимает, что может сгореть в моем пламени? Как смогу уберечь его от себя самой, держа его так близко? Может, мне снова стоит начать принимать таблетки, чтобы помнить о том, что мне нельзя навредить ему.
