— Русс, финиш! Мюзик давай!
На пути попалась канава. Прыгая через нее, Генджи почувствовал, как пистолет, подаренный Рябоштаном, ударил по ноге. Странно, они не обыскали его.
В крестьянском домике, крытом соломой, за деревянным грубым столом сидел офицер. Пальцы его рук, лежащих на чисто выскобленных досках, были в чернилах, как у школьника. Глядя на Генджи бесцветными мутноватыми глазами, он постучал пером о дно стеклянной чернильницы и спросил по-русски:
— Имя? Фамилия?
И тут Генджи осенило. Он изобразил на своем лице глуповатую улыбку и сказал:
— Мен русча не понимайт. Мен туркмен.
Рука офицера застыла в воздухе.
— Что-о?
— Мен Туркменистан живейт, — еще шире улыбнулся Генджи. — Ничего не знайт.
Офицер положил ручку пером на чернильницу.
— Ну, вот что, — багровея, сказал он. — Ты мне дурака валять брось. Понял? И не таких обламывали!
Генджи продолжал улыбаться, часто моргая.
— Мен туркмен, — твердил он, — мен ничего не знайт.
Офицер поднялся, опершись руками на доски, перегнулся к нему через стол, дыхнул перегаром:
— Погоди, ты еще соловьем у меня запоешь!
Его толкнули в какую-то яму, закрыли на засов скрипучую дверь.
Генджи осмотрелся. Земляные стены. Потолок из жердей и хвороста. В углу несколько пустых плетеных корзин, рассохшаяся бочка, полка с глиняной посудой. Видно, кладовая крестьянского дома.
«А этот, наверное, из предателей, — вспомнил Генджи офицера, — уж очень здорово по-русски говорит». Генджи достал пистолет, осмотрел. «Эх, надо было шарахнуть по нему, а там — будь, что будет!»
Он подкатил бочку к передней стене, поставил вверх дном, осторожно влез, заглянул в щель под потолком.
Вечерело. Двор был пуст. Только тощая курица лениво копалась в навозной куче. Неужели не поставили часового?
Нет, вот он сидит у двери, грызет вареный кукурузный початок. Напасть бы на него, отобрать автомат…
Генджи снова стала бить нервная дрожь. «Спокойно, спокойно, — говорил он себе, — нельзя горячиться. Надо все хорошенько обдумать, взвесить, может, еще и удастся вырваться».
Он закрыл глаза и стал медленно считать, как учил его Рябоштан. Вот был солдат! Никогда не терялся. Говорил Генджи: «Главное в пашем деле — голову не терять».
Почувствовав, что успокоился, он снова посмотрел в щель. Немец обгладывал початок, словно мясную кость.
Генджи осмотрел потолок. Чуть нажми — отлетят жерди, свободно можно вылезти.
Он осторожно выставил пистолет в щель. И замер. Немец бросил в курицу объеденный початок, та с кудахтаньем кинулась прочь, растопырив крылья. Немец засмеялся, встал, потянулся. В это время Генджи нажал спуск. Выстрел раздался негромко, словно сломали сухую палку, немец медленно повернулся, удивленно посмотрел на закрытую дверь кладовой и упал.
Генджи рванул перекладину, обдирая руки, отшвырнул хворост, подтянулся и выбрался наружу. Схватил немецкий автомат, оглянулся. Вокруг было по-прежнему тихо. Даже курица снова вернулась к навозной куче.
Немец был тяжел, но Генджи все же подтащил его к подвалу и сбросил в дыру. Потом, пригибаясь, побежал к сараю в углу двора. За сараем — он заметил раньше — начиналось кукурузное поле.
Только к полуночи ему удалось миновать немецкие окопы и выйти на нейтральную полосу.
Оставался последний бросок.
Он лежал, прижимаясь к земле. В черном небе то и дело вспыхивали и медленно опускались осветительные ракеты. Выбрав момент, Генджи поднялся и стремительно кинулся через поле. Сверху, словно прожектор, ударил по нему нестерпимо яркий свет ракеты, и он снова приник к земле. Но едва погасла она, вскочил и побежал дальше, боясь только одного: чтобы не подстрелили свои.
Перед окопом он снова упал, прислушался. Было тихо, но его напряженный слух уловил впереди не то шепот, не то шорох осыпающейся земли.
— Ребята! — позвал он негромко. — Товарищи!
— Пароль! — сразу же откликнулись из-за бруствера.
— Я свой, — захлебываясь ст радостного волнения, заговорил Генджи, — я во вчерашнем бою к немцам попал, убежал.
— Не русский, что ли?
— Туркмен я.
— Один?
— Один.
— Ну, давай ползи. Только смотри — мы наготове. Чуть что — на тот свет пойдешь.
Генджи узнал голос.
— Это ты, Мороз?
В окопе помолчали. Потом тот же голос сказал:
— Генджи, что ли?
Сатыбалдыев молча выслушал его сбивчивый, горячий рассказ. Потом сказал:
— Вот ведь как бывает. Ну, ладно. То хорошо, что хорошо кончается. Вовремя ты явился. На рассвете уходим. Сменяют нас. Иди отдыхай пока.
Сильно поредевший, измотанный боями взвод Сатыбалдыева отвели на отдых. Солдатам выделили домик, стоящий среди виноградников.
День был теплый. Генджи лёг в тени под яблоней, закинул руки за голову и стал бездумно, наслаждаясь бездельем и тишиной, смотреть в синее небо. Там, в вышине, совсем как в мирное время, кружились голуби, и ему приятно было следить за их полетом.
Неподалеку, в соседнем доме, остановились солдаты из пополнения. Они разговаривали, смеялись, плескались водой, но Генджи не обращал на них внимания. И вдруг ему показалась, что там раздался хрипловатый басок Хайдара. Генджи сразу же сел, вглядываясь в лица солдат. И он увидел Хайдара. Голый по пояс, он вытирал полотенцем свою щуплую грудь и блаженно улыбался.
— Ну, рассказывай, вояка, — сказал Хайдар, — сколько человек уже убил.?
Генджи нахмурился.
— Я солдат, не убийца.
— Ладно, не придирайся к словам. Конечно, я имел в виду фашистов.
— Не считал…
Хайдар нагнулся, сказал доверительно:
— Напрасно. Может пригодиться. Мне тут наши ребята рассказывали, что ты уже успел подпортить свою биографию…
— То есть как это?
— Ну, ну, не смотри на меня так. Был в плену?
— Так я же… — от возмущения у Генджи сорвался голос.
— Не кипятись, — Хайдар посмотрел на него с обидным сочувствием. — Я же объяснял тебе, что такое анкета. Там, — он многозначительно поднял палец, — не будут разбираться, кто ты, да что ты, просто дадут анкету — заполни. А в ней — такой вопросик: «Был ли в плену?» И в скобочках пояснение: да, нет. И все. Написал «да», — значит, нет тебе доверия.
— Да что я — враг народа, что ли? Я же не сам, в бою оглушило меня…
Хайдар усмехнулся:
— И туго же до тебя доходит… Я ж говорю: только «да» или «нет». Понял? Без всяких комментариев.
— Так я же сбежал, к своим вернулся, — возмутился Генджи. — Одну только ночь…
— «Темная ночь», — пропел Хайдар и сразу же нахмурился. — За одну ночь, знаешь, что сделать можно? Докажи, что ты не дал там подписку.
У Генджи сжались кулаки.
Хайдар обнял его за плечи, заглянул в глаза:
— Ну чего ты… Я же тебе добра желаю, по-дружески. Как-никак старше тебя, кое в чем разбираюсь лучше. Я-то верю тебе, а вот другие… Так что не сердись.
Генджи вызвали в штаб. Командование представляло его к награде, и надо было заполнить анкету.
Ручка дрожала в его пальцах. Он вдруг вспомнил, что именно такая же, тонкая ручка была у фашистского офицера.
Фамилия… имя… год рождения… социальное происхождение. Нетвердой рукой выводит он ответ за ответом. И кажется ему, что Хайдар стоит за спиной и усмехается недобро, обнажая свои желтые зубы.
Он проснулся, когда еще только рассветало, и почувствовал щекочащий ноздри запах дыма. Наверное, это и разбудило его.
— Ага, проснулся, — равнодушно сказал Хайдар. — Заполнил анкетку?
До чего же неприятный человек, этот Хайдар. Он просто не может не делать людям зла.
Генджи сел, протер глаза, потянулся, хрустнув суставами, и стал смотреть, как Хайдар раздувает огонь под котелком. Вокруг валялись перья. «Что это он варит» — подумал Генджи и вдруг догадался: голубей!
Он вскочил, сжал кулаки.
— Ты что делаешь? — голос его прозвучал слишком громко в предутренней тишине.
Хайдар отпрянул, испуганно взмахнул руками.
— Тише ты, раскричался… Не видишь — завтрак готовлю. Попробуешь — пальчики оближешь.
— Да ты… ты… — Генджи от возмущения не находил слов. — Ты — негодяй! Вор!
Хайдар уже успокоился, снова присел у костра. Сказал:
— Хватит громких слов. Подумаешь, пара жалких голубей… Из-за этого такой шум.
— Да ты позоришь имя солдата! — крикнул Генджи. — Чтобы набить только брюхо, ты готов на любое… на любую подлость!
Внизу текла речка. Отсюда, с холма, было видно, какая в ней чистая прозрачная вода, и слышно, как журчит она, негромко и ровно. В соседнем лесу заливались соловьи. Небо над головой было синим, и белые легкие облака на нем висели неподвижно, пронизанные солнцем. Солнечные лучи согревали землю, и она пахла дурманно, волнующе.
