— Да ты позоришь имя солдата! — крикнул Генджи. — Чтобы набить только брюхо, ты готов на любое… на любую подлость!
Внизу текла речка. Отсюда, с холма, было видно, какая в ней чистая прозрачная вода, и слышно, как журчит она, негромко и ровно. В соседнем лесу заливались соловьи. Небо над головой было синим, и белые легкие облака на нем висели неподвижно, пронизанные солнцем. Солнечные лучи согревали землю, и она пахла дурманно, волнующе.
Генджи лежал в траве возле только что вырытого им окопа и радовался журчанию речки, пению соловьев, голубизне неба и солнцу, такому щедрому в этот осенний день. Ему было хорошо еще и оттого, что сегодня утром командир батальона, обходя позиции, задержался возле него и сказал: «Представление утверждено, товарищ Сейранов. Скоро вы приколете к гимнастерке свой первый орден «Слава» третьей степени. Поздравляю».
В нескольких шагах от него все еще углублял свой окоп Хайдар. Пот катился по его лицу, застилал глаза, и он время от времени утирал рукавом гимнастерки. Иногда, распрямляя ноющую спину, он поглядывал на Генджи, и злость закипала в нем. «Лежит, на солнышке греется… И, наверное, об ордене думает. Сопляк, а добился своего. Теперь зазнается. Как же, герои… А всего-то и дела — железка о пяти концах. Слава… Подумаешь! Пуля, она не будет разбирать, где герои, где не герой».
И он с новым ожесточением продолжал рыть свой окоп.
«Каждый за своим счастьем гонится, — рассуждал он. — А в чем оно, счастье? Никто не знает… Этому вон посулили орден — уже на седьмом небе. Дуракам, им немного надо — в президиуме на собрании посидеть, медальку получить, начальству руку пожать. Дурачье! Это же все — обман, пыль в глаза. Жизни не знает, вот и… А мне бы только эту заваруху пережить. Уж я тогда не растеряюсь».
Ему показалось, что кто-то стоит над ним, он вздрогнул и боязливо распрямился. Никого не было. Да и кому дано читать чужие мысли?..
Брод охраняли трое. Старшим был сержант Федотов.
Прощаясь с ними, лейтенант Сатыбалдыев сказал:
— Пойдут здесь немцы или нет — неизвестно. Но если пойдут — ваша задача остановить их, не пустить в лес.
Он уехал, а трое остались на холме и стали готовить оборону.
Вокруг стояла такая тишина, что не верилось в близость войны. Но и Федотов, и Генджи, и Хайдар знали, что большая танковая колонна немцев, прорвав фронт, вклинилась в расположение наших войск, стала нападать на попадавшие на пути разрозненные части. В конце концов ее остановила наша артиллерия, и уцелевшие танки, отчаянно сопротивляясь, повернули обратно.
Танк сначала двигался по тому берегу, потом развернулся, остановился на секунду и, взревев мотором, вошел в реку. Почему-то немецкие танкисты не повели машину через явно видный брод, у которого сохранились по берегам следы колес, а переправились в стороне. Подминая гусеницами легкий кустарник, танк мчался к лесу. За ним на траве оставался мокрый след.
Сжимая рукой противотанковую гранату, Генджи выскочил из окопа и побежал ему наперерез. Но сержант опередил его. Генджи увидел, как метнулся из-под танка багрово-черный столб взрыва и упал, осыпаемый комьями земли. «Готов один», — подумал он, но, открыв глаза, увидел, что танк продолжает идти и разворачивает на ходу башню в их сторону. И в это время под гусеницу полетела вторая граната. Грянул еще один взрыв. Черная лента гусеницы поползла с катков, складываясь горкой. Но танк был еще жив.
В это время Генджи уже скатился с холма и, пригибаясь и падая, прячась за кустами, обошел танк. Фашисты не заметили его. Генджи швырнул гранату в бензобак и покатился по обрывистому берегу к реке. Взрывная волна настигла его у самой воды, и он едва удержался, вцепившись в какие-то корни. Оглянувшись, увидел, как из густого дыма, окутавшего умолкнувший танк, рванулось к небу яркое пламя.
Солнце опускалось все ниже, и тень от сгоревшего танка, удлиняясь, тянулась к реке.
Генджи и Хайдар сидели в одном окопе возле пулемета. Генджи грыз травинку и поглядывал на реку. После гибели сержанта он стал командиром расчета. Хайдар, который был старше его вдвое, сначала возмутился, но Генджи вдруг поднялся, одернул гимнастерку и сказал жестко, подражая лейтенанту:
— Оставить разговорчики, товарищ Дабараев. Перетащите в окоп, где пулемет, все имущество.
Хайдар поворчал, но приказание выполнил. Спустившись в окоп, он сначала обиженно молчал, потом не выдержал.
— Ты, наверное, рассчитываешь и вторую степень «Славы» получить, — с ехидцей сказал он. — Все-таки танк уничтожил…
— Танк подбил сержант, — глухо ответил Генджи. — Ты же видел.
Но Хайдар не унимался:
— Так об этом только ты да я знаем. А сержанту теперь награды вроде бы ни к чему.
Генджи посмотрел туда, где совсем недавно был окоп, а теперь возвышался свежий холмик с камнем наверху.
«Сколько же мерзких мыслей в голове этого Хайдара, — подумал он. — Ради того, чтобы показать себя в лучшем свете, он готов обокрасть даже убитого: мол, сержант ни при чем, это мы, герои, подбили танк… Ах, негодяй!..»
— Слушай, — тихо, сдерживая гнев, сказал Генджи, — у сержанта, может, сынишка растет где-то. Узнает, как геройски погиб его отец, гордиться им будет, сам захочет героем стать. А ты…
— Да что ты все мне лекции читаешь, — даже как будто с обидой проговорил Хайдар. — Я сам грамотный, побольше твоего учился. И пожил больше, и жизнь лучше знаю. Если всегда следовать всем этим писаным и неписаным законам, ничего не добьешься. А человек должен стремиться к чему-то большому, красивому. И будет справедливо, если он добьется своего. Но на пути ему придется поступиться мелочами. И это тоже справедливо. — Он увлекся и заговорил горячо, брызгая слюной. — Ты пойми, семья его неизвестно где, да и есть ли она у него. А мы — вот они, здесь. Те в глубоком тылу, а мы вместе с ним смотрели в глаза смерти. Значит, по справедливости.
— Да замолчи ты! — крикнул, бледнея, Генджи.
И тут же умолк. «Такого не перевоспитаешь, — подумал он. — Но выполнить свой солдатский долг я его заставлю».
Хайдар обиженно замолчал. И чем больше он думал о происшедшем, тем сильнее закипала в нем злоба.
«Мальчишка, щенок, а поучает, покрикивает. И надо было опять встретиться с ним! Да и на передовую я попал, вернее всего, из-за этого сопливого героя. Если бы он не писал рапорты об отправке в стрелковую часть, то про нас и не вспомнили бы до конца войны. Ведь надо же кому-то колоть дрова и кипятить воду для стирки. Так почему не мне? И в действующей армии, и в то же время почти в безопасности. А теперь выходит, зря я старался, угождал и врачам, и сестрам, и санитаркам, и прачкам… А все он, Генджи!»
Хайдар косил глазом на ненавистное лицо. Была б его воля, не сдобровать бы Генджи! Но ничего, думал он, еще будет время сквитаться за все…
Ночь была на исходе. Бледнело небо, и звезды тускнели, теряя свой чарующий таинственный блеск. Иной свет, придя им на смену, разливался в вышине!
Дома Генджи любил выйти из дома в такой час, пройти по росистой траве и остановиться на краю поля, откуда видно все небо и спящая еще земля, и светлеющий горизонт. Но сегодня, боясь выдать себя, он остался в окопе. Запрокинув голову, с непонятным волнением наблюдал Генджи неприметное исчезновение звезд.
Тихо было вокруг. Но постепенно тишина заполнялась звуками утра — сначала чуть слышными, потом становящимися все громче, звонче, радостнее. И если б не мрачная громада танка между холмом и лесом, все вокруг выглядело бы совсем мирным.
И хотя подбитый танк напоминал о том, что на этой просыпающейся поутру земле идет война, появление людей в кустах за речкой застало Генджи врасплох. Он еще был под впечатлением окружающего великолепия и не сразу сообразил, что это враги. И еще некоторое время он смотрел на них тем размягченным, добрым взглядом, каким провожал меркнувшие в небе звезды.
А они все шли, не спеша, боязливо озираясь, пока не уперлись в реку. Тогда один из них, наверное, офицер, поднял бинокль и стал осматривать противоположный берег, а остальные молча стояли рядом с ним и ждали команды. Разглядеть их внимательнее было нельзя, потому что позади них вставало солнце и слепило глаза.
Хайдар, привалившись к стенке окопа, спал, и Генджи толкнул его ногой.
— А? Что? — спросонок спросил Хайдар.
— Тише, — шепотом, хотя немцы были далеко и не могли его услышать, сказал Генджи. — Немцы. Вон, за рекой.
Хайдар трясущимися руками раздвинул маскировочные кустики на бруствере и тоже стал смотреть на немцев.
— Много — прошептал он, — человек пятнадцать.
— Шестнадцать, — уточнил Генджи.
Немцы посоветовались и пошли к броду.
Генджи взялся за рукоятки «максима», осторожно повел стволом.
