Помощь ее была неоценимой. Я бы не стал называть «мамой» женщину, которая сначала была только соседкой, но и приятеля вполне понимаю: его собственная родная мать — пугающе худая, с пустым, будто выжженным лицом — то шепчет, то срывается на крик. Легко вообразить, как он, быстрый умный мальчик, возвращаясь из школы, заходил не домой, а к соседке, в ее веселую пеструю квартирку. «Моя мама», — говорит он сейчас. Иногда, впрочем, добавляет: «вторая мама».
Клер — подвижная хрупкая хромоножка. В детстве у нее обнаружили полиомиелит, долго лечили в швейцарском санатории.
— Тогда я говорила по-немецки, но все забыла, — сообщила она, потчуя нас луковой запеканкой собственного приготовления.
Было уже за полночь, но Клер спать не ложилась — ждала гостей. То есть нас. Мы приехали позже запланированного; по пути застряли в пробке.
Стрекоча, как швейная машинка, Клер то и дело выбегала из-за стола — за сырным десертом, за мороженым в вазочках, водой или вином. Шажки быстрые и от того не сразу заметно, что она заваливается набок. Больше похоже на неточную порывистость.
Она говорила по-французски, а приятель переводил, но поскольку слова лились непрерывным потоком, то осталось впечатление, что разговор был прямым, без всяких посредников.
Почти сорок лет Клер работает секретаршей на большом заводе, который находится в городке по соседству. Ей нравится ее работа.
— Я в центре внимания, — сказала она, оправляя асимметричную черную челку с ярко-синими кончиками.
— Ты была в парикмахерской? — поняв намек, спросил ее «сын».
— Давно, неделю назад.
— Прическа тебе к лицу. Правда? — он обернулся к нам и тайком подмигнул.
Мы дружно поддакнули. Когда подъезжали к ее дому, приятель попросил нас не скупиться на комплименты. «Мама любит комплименты».
— Мне 56, но я выгляжу на 54, — сказала Клер и снова унеслась за едой.
Она никогда не была замужем, но вот уже лет двадцать у нее есть друг. С ним даже соседи здороваются. Правда, в последние недели он перестал приезжать — его жена звонила, говорила что убьет.
— Итальянка из Палермо, — со смехом поведала Клер.
Они уже давно не любовники, а только друзья. Он навещает Клер, они ужинают вместе, играют в карты, смотрят телевизор. На стене в гостиной висит картина — по красному полю раскиданы лохмы чего-то бордового. Эту картину друг подарил ей недавно. Она дорогая. Во всяком случае, так он сказал Клер.
— Я люблю шоп-пинг, — сообщила она под десерт и показала черную вазу, на которой хитрым образом разместились розы из белого металла. За вазой последовали другие безделушки. У нее их много: по всему дому на комодах и полках стоят статуэтки, вазочки, судки неясного назначения. Они пестрые по-детски. В ее доме много лилового, салатового, розового. Оказавшись у Клер в гостях, поначалу рябит в глазах, но потом привыкаешь.
Клер рассказала, что, когда уйдет на пенсию, то все распродаст и переселится на юг Франции.
— Там много мужчин высокого класса, — пояснила она. — Мужчин «Порше-Кайен».
Это была очаровательная хромоножка. Физический изъян, вроде бы, и не был изъяном, а особостью, которая, может, и составляет это отчетливое, будто углем вычерченное, очарование. В России я был знаком с одной хромоножкой. Она родилась кривой, а вслед за телом искривился и характер: какое-то время я был даже уверен, что самые цепные женщины — это женщины хромоногие.
А Клер такой не была. Слушая ее, я почему-то легко представлял, как сидит она днем где-нибудь в Венеции, в самой открыточной части города, за столиком уличного кафе: жеманная, ломаная; поправляет яркий платок, который все время съезжает с узких плеч; близоруко щурится; картавит; пьет вино, почему-то непременно розовое.
Я вспомнил рассказ своего приятеля, как Клер приехала к нему в гости, в чужую страну, и на улице обращалась к прохожим по-французски. «Но я же говорю по-французски, почему же им тоже не говорить по-французски?» — она не желала верить, что слов ее не понимают, и, вполне возможно, добивалась своего. У Клер живая мимика и подробная жестикуляция, она, наверное, и без слов способна объяснить многое — весело эдак, шипуче…
Мы ушли спать, а приятель остался. Он проболтал с Клер чуть не до зари, а когда мы отправились дальше, рассказал, что у нее появился воздыхатель. 28-летний слесарь шлет Клер на мобильник любовные записочки. В последний раз он написал: «Я целую тебя с головы до ног».
— … Кьярелла, — мелодично сказала толстуха в тесном зеленом жилете. — Легко запомнить. Так называется минеральная вода. Она вкуснее, чем «Сан-Пелегрино».
Вода с женским именем продается в лавке, на другом конце небольшой, мощеной булыжником, площади, а в этом ресторане в розовом саду, что от озера Лугано на расстоянии вытянутой ноги, предлагают пить нечто не дешевле «Сан-Пелегрино».
Напротив горы зеленым бархатом, внизу — темная водная гладь, по которой скользят легкие лодочки, и в этой ирреальной красоте Кьярелла в своих, трескающихся по швам, одеждах выглядит чуть не единственным живым объектом. На толстуху можно просто смотреть, тогда как красотой вокруг все время приходится восхищаться.
Заговорила первой, хоть и не по должности. Вести к столу, круглому, возле самой воды, должен был Марио, главный среди официантов, похожий на грустного слоненка. Но в тот вечер он был не очень здоров и толстуха взялась ему помогать. «На каком угодно: итальянский, французский, английский, немецкий», — сообщила она, улыбаясь несколько самодовольно. Да, лучше по-немецки. На нем и общались.
Она выглядит медлительной, но на деле расторопней, например, Массимо, мелкого юноши в очках, который много суетится и вечно не поспевает. За все три дня Кьярелла ничего не разбила, не пролила, не забыла, хотя таскала свои столбообразные ноги, вроде, едва-едва.
Как и у большинства некрасиво потолстевших — кусками тела в неожиданных местах — трудно сказать, сколько ей лет. Лицо у Кьяреллы гладкое. Нос большой, а на переносице жировик нарос, из-за чего она выглядит вечно насупленной. Темно-русые волосы утянуты в косу сильно, чуть не до залысин на лбу. Со спины особенно нехороша: огромный зад в черной слегка залоснившейся юбке, форменный изумрудно-зеленый жилет для такого большого тела не предназначен, швы сильно тянут; коса крысиным хвостом.
— Один клиент спросил, а где чайный пакетик? Правда-правда, я не шучу, — шепнула Кьярелла, поднося чашку лимонной воды, в которой принято обмакивать пальцы после лангустов.
Усмехнулась не зло, а недоуменно: мол, как же можно не знать, что в этой воде руки полощут?
— У нас хорошая рыба, по-настоящему пожаренная, — сказала Кьярелла в другой вечер.
— Рыбу можно понарошку поджарить? — удивился я.
Оказывается в каком-то очень знаменитом французском ресторане, где-то возле Лазурного берега, гостям приносят рыбу со следами гриля, а на самом деле ее в духовке запекали — так быстрей.
— И это единственный ресторан в Европе, где платят только наличными. Мне знакомый официант рассказывал, он летом работает в этом ресторане. А зимой в Санкт-Морице, как и я.
— В Санкт-Морице, на горнолыжном курорте? — уточнил я.
Да, летом она работает в Италии, в ресторане при старинной гостинице, а зимой отправляется в швейцарские золотовалютные горы.
— С моим-то заболеванием, — сказала Кьярелла.
У нее диабет, но это пока не очень страшный диабет: уколы еще не нужны, таблетки тоже. Весной ей сделали операцию, плановую для диабетиков. А осенью Кьярелла на месяц собирается в Россию.
Она уже давно туда собирается, но теперь ждать уже нельзя:
— В Санкт-Морице спросом пользуются молодые, а если я буду знать еще и русский, то у меня больше возможностей найти работу с моим возрастом. Где лучше учат в Москве или Санкт-Петербурге?
— Я бы поехал в Санкт-Петербург. Разве можно выучить русский за месяц?
— Я так выучила немецкий.
— Не верю.
Она энергично заверила, что именно так и было. Я шумно восхитился: ее четырехнедельный немецкий звучит немногим хуже, моего, восьмилетнего.
— Какой номер? — уточнила она на третий вечер, принимая заказ. — Второй этаж? Надо же, недалеко от моей комнаты.
— У вас хороший номер?
— Да, хороший. Удобный.
— Посмотреть можно?
Вопрос вызвал у нее замешательство. Наверное, нельзя. Я поспешно попросил винную карту, притворившись, что о чем-то забыл.
А на завтрак была не только еда, но и красота. Фуршетные столы были украшены желтыми круглыми дыньками, преображенными в замысловатые, хищные на вид, цветы.
Автор красоты сам проявился.
— Это не китайская техника, — сказала Кьярелла, поясняя какую-то специфичность дынной красоты.
Да, и в Таиланде толстуха тоже была — училась вырезать узоры из фруктов и мыла. Теперь иногда сидит в магазинчиках, где торгуют дорогим мылом, на глазах у покупателей вырезает цветы и драконов. Всем выгода. Для одних бесплатное шоу, для других — заработок в межсезонье.
