2
У меня не возникало вопросов, идти к Сергееву или не идти, – все было решено в тот момент, когда я пожимал твердую ладонь руководителя заводского лито. Не представляя, что ждало меня в квартире этого странного на вид парня, я пребывал в легком возбуждении, которое всегда провоцировало во мне отчаянное веселье.
Хозяин был хмур и сосредоточен, но все же пытался разместить на своем лице еще одну привычную для него эмоцию. Казалось, необдуманно собрав в своем доме гостей, он уже сотню раз пожалел об этом и теперь ждал какого-то подвоха то ли с их стороны, то ли со своей.
Гости рассаживались вокруг стола, в углу небольшой комнаты стоял наполненный водой аквариум, горел торшер. Тут было человек шесть, не считая самого хозяина, глядевшего на всех исподлобья. Мне было весело, и я не скрывал этого, тогда как остальные вели себя достаточно скованно.
Тут-то и вошла мать Сергеева, громогласно заявив, что хотела бы проверить паспорта. Просто хотела бы посмотреть на них, вроде как из любопытства. Ведь ничего страшного не случится, если мы покажем их ей.
– Мама! – Сергеев пошел на нее, расставив руки, как футбольный вратарь. – Это мои гости. Выйди, пожалуйста.
– Ну и что, – стояла она на своем. – Твои гости в моей квартире, и я имею право знать, кто они такие.
– Они все замечательные люди, неужели ты не видишь этого? – бубнил сын, тесня мать к двери. – И потом они находятся в моей комнате.
– Да, а твоя комната находится в моей квартире! – мать никак не хотела уступать сыну.
Так они и боролись, как Иаков с ангелом, не входя в телесный контакт, мать и сын. Все замерли за столом, наблюдая за происходящим. В аквариуме плавала одинокая рыбка.
Наконец мать была побеждена. Сергеев плотно закрыл за ней дверь и, повернувшись к нам, мрачно улыбнулся. Тут-то я его и разглядел.
Он был маленький и худой, с каким-то изможденным лицом и затравленным взглядом. Его нельзя было назвать привлекательным, но и отталкивающим – тоже. Да и не был он жалким, если кто-то вдруг подумал об этом, наоборот, в его чертах угадывалась твердость характера. Одной из примечательностей был его огромный лоб – может, он казался таким из-за начинающейся лысины, но даже любой знатный чуб, будь он у него, не смог бы покрыть его и наполовину. Еще он странно моргал: не как все, едва заметно, а чуть задерживаясь перед тем, как снова поднять веки, как будто они были тяжелы. Несмотря на худобу, у него были сильные руки с большими ладонями рабочего человека, которыми он мог, наверное, при случае основательно отдубасить своего обидчика.
Составив портрет хозяина, я незаметно проскользнул по коридору и вышел покурить в подъезд, где столкнулся с худым долговязым парнем и его девушкой. Оказалось, они тоже пришли к Сергееву.
– Паспорта с собой? – спросил я, закуривая.
– Нет, а нужны паспорта? – весело удивился парень.
– У него еще и выпить нечего.
– Нечего? Может, сразу свалим? – обратился парень к спутнице.
Это были Алик и Тася, мои будущие друзья.
Все, кто присутствовал на такого рода квартирных вечерах, знают, насколько дико это выглядит со стороны. Тесный круг слушающих, и кто-то один шаманит голосом – это скорее похоже на спиритический сеанс или сборище оккультной секты, чем на литературное мероприятие. В этом нет никакого творчества, есть только желание объединиться, чтоб не пропасть поодиночке, чтоб почувствовать своим плечом плечо такого же напуганного человека и хоть как-то унять трусливую дрожь.
Только Сергеев не боялся ничего: ни наступающей ночи за окном, ни матери за дверью, ни изнурительной борьбы с Хаосом, в которую он собирался вступить. Он готовил себя именно к этому, хотя, возможно, пока еще не понимая, с чем ему предстоит столкнуться, но сам его вид говорил о том, что он готов к любому развитию событий.
Его стихи были тяжеловесны, как панели дома, в котором он жил. Он читал их, запинаясь, словно тягал гирю в полтора пуда, поднимая над головой снова и снова, наращивая мышцу. Каждый раз, слушая его, у меня будет возникать ощущение, что он не справляется с собой невидимым, с тем, который гораздо больше и сильнее того, что находится на виду. Отсюда эта постоянная сдержанность, этот взгляд, обращенный внутрь себя, взгляд укротителя. В нем как будто все время кто-то ворочался, причиняя боль, а он даже не мог как следует ему ответить. Может, это и был тот самый хаос, вернее, небольшая его частица.
Я подружился с ним, если можно так назвать наше общение. Я заходил к нему несколько раз после той первой встречи, и даже его мать больше не требовала у меня документов. Мы читали друг другу написанное за последнее время, причем он всегда писал очень много, примерно раз в двадцать больше моего. Иногда мне казалось, что ему не терпится выпроводить меня, чтобы сразу же снова засесть за писанину, продолжив с того места, где я его прервал.
Однако он всегда прислушивался к моему мнению, сидел и вникал, что я говорю о его стихах, повернув ко мне одно ухо, как старик, который не слышит другим. Из двенадцати его строчек я находил четыре неплохих и две совершенно волшебных, а оставшиеся можно было не писать вообще, но он был прав в том, что эти две восхитительные поддерживали десять посредственных и эти чудесные строки никогда бы не появились, не будь написаны остальные.
В этом, конечно, была логика, но мне-то хотелось, чтобы человек, как поэт, выигрывал везде и во всем. То есть чтобы у него и в мыслях не было где-то лажануться, потому что это нормально. Именно это я хотел донести до Сергеева, чувствуя в нем огромный потенциал.
Как выяснилось позже, Сергеев стал звеном во многих цепях, опутавших меня с головы до ног, но я был только рад этому. Он познакомил меня с прекрасными людьми, а потом еще и привел в лито, на долгие годы ставшее для меня родным.
Я помню этот день: зима вдруг перепугалась чего-то и превратилась в весну, вернее в ее преддверие, и потекла, как последняя сука. Во дворе на Салтыкова-Щедрина находился лицей, чьи большие арочные окна выходили на кинотеатр «Спартак» – в одном из его классов мы и встретились.
Народу было немного, кроме уже знакомых мне персонажей, там была еще одна девушка, держащаяся немного поодаль, и парень, сразу подошедший к нам. Это был Игорь, друг Алика, учившийся на филологическом в ЛГУ. Он был женат и уже имел ребенка.
– Представляешь, у него уже ребенок! – восторженно говорил мне Алик, когда мы курили на крыльце. – Эдакое маленькое живое стихотворение, с хокку, грозящее вырасти в поэму, а может, и, чем черт не шутит, в целый стихотворный том.
– А ты-то как сам к этому относишься? – не понял я.
– Мне кажется это ненормальным, – заржал Алик. – Зачем подменять одно другим? Или стихи, или дети – вот как я считаю. Мой ребенок будет славным малым, не сомневайся! Никаких стихов, да здравствуют сопливые голоштанные спиногрызы!
Игорь был добродушным малым, не в пример Сергееву, он только посмеивался, слушая этот бред. Перед крыльцом набежала большая лужа, в которой отражалась прикинувшаяся кинотеатром лютеранская кирха. Нежно пахло талым снегом, откуда-то сверху чирикали воробьи, а в здании лицея нас ждала сама Поэзия.
Оказывается, за эту неделю Сергеев написал почти целую книгу. Это было удивительно – такая его работоспособность, но он все равно щадил себя. Снова две хорошие строчки, остальное – полный отстой. И так во всех текстах. Он, словно опытный ракетный конструктор, запуская в космос капсулу, сжигал тонны горючего материала, но здесь был другой космос! Здесь космос начинался у самых ног, у выпачканных весенней грязью башмаков.
Сергеев читал, запинаясь, словно у него не хватало дыхания разом осилить эту гору. Мелодии не получалось, только прерывистое дыхание, куча мусора и два бриллианта на самом ее верху. Но иногда было по-другому. Иногда эти две строчки блестели в середине или в самом начале, иногда снова в последней части, но заканчивать он, как правило, не умел.
