— Мне неспокойно. Если еще есть время, я бы хотела отправить Жюльена.
Отец не шевелится. Мать настаивает.
— Вставай, пойдем, пойдем вместе.
Отец встает. Нащупывает одежду. Мать уже на лестнице. Она слышит, как он натыкается на кресло и ворчит:
— Ну и ночь… Господи, ну и ночь!
В кухне мать зажгла карманный фонарик и посмотрела на будильник. Двадцать минут второго. Она погасила фонарик и открыла дверь. Отец уже вышел на крыльцо.
— Ну, что ты собираешься делать? — спросил он.
— Дойдем до конца нашей улицы.
Они вышли из сада. На Школьной нет никого, только кое-где чуть виден свет. Они пошли дальше, держась поближе к заборам, и остановились метрах в двадцати от перекрестка.
— Говорят по-французски, — сказала мать.
— Вот видишь.
Теперь они пошли уже быстрей. На стоянке увидели две машины, у тротуара какие-то мужчины чинили мотор, светя карманным фонариком. Женщина, тоже с фонариком, набирала у фонтана воду.
— Была бы проволока, — сказал один из мужчин, — можно было бы прикрутить и ехать дальше, выдержала бы.
Отец подошел ближе.
— Поломка? — спросил он.
Человек с фонариком поднял голову.
— Влипли, — сказал он. — Черт знает как влипли.
Другой спросил:
— А вы случайно не механик?
— Нет, — сказал отец, — ничего похожего.
— И конечно, здесь, в этой дыре, механика сейчас не найти?
— Должно быть, что так, — сказала мать.
— Вы здешние? — спросил человек с фонариком.
— Да.
— Не могли бы вы продать нам кусок проволоки?
— Я проволокой не торгую, — сказал отец, — но, думаю, проволока у меня для вас найдется. Вам много нужно?
— Нет, с полметра.
— Ладно, пошли.
— Вы чудо, а не человек, — сказал тот, что в фонариком.
Потом, обратившись к одному из своих спутников, прибавил:
— Ты пойдешь с ним, Тонен?
Тонен пошел с отцом, тот обернулся к матери:
— Ты меня здесь подождешь? — спросил он.
— Да, — сказала мать.
Вернувшись с водой, женщина села на подножку машины. Она направила на мать фонарик и спросила:
— А далеко идти за проволокой?
— Нет, — ответила мать, — несколько минут ходу… А вы откуда, издалека?
— Из Нанси, — сказала женщина.
— По-вашему, где они сейчас?
— Не знаю, но намного от нас не отстали.
— Конечно, — подтвердил мужчина, — мы потеряли уйму времени из-за этого проклятого рыдвана, через каждые десять километров по часу стоим.
Мать собиралась расспросить еще, но тут какой-то человек, шедший с Солеварной улицы, налетел на них:
— Вы что, рехнулись, болваны, погасите свет! По бомбам соскучились?
Женщина погасила фонарик, а мужчина, наоборот, направил свет на того, кто кричал. Кричавший был офицер. На его кепи поблескивали галуны.
— Вы что, не понимаете? — крикнул он.
Фонарик погас.
— Думаешь, они без нас не знают, где дороги? — проворчал штатский.
Офицер уже повернул обратно. Мать бросилась за ним.
— Мосье, мосье! — крикнула она. — Пожалуйста, остановитесь на минутку.
Он остановился. Она плохо различала его в чуть брезжущем свете.
— У меня семнадцатилетний сын. Скажите, что мне делать? — спросила мать. — Скажите, ему надо уехать?
Офицер резко бросил:
— Семнадцатилетний? Призыва какого года?
— Простите?
— В каком году он родился?
Офицер явно терял терпение.
— В тысяча девятьсот двадцать третьем.
— Призыва сорок третьего года. Будет мобилизован. Пусть уезжает.
Мать молчала, не зная, что сказать. Офицер сделал несколько шагов, снова остановился, спросил:
— А средство передвижения у него есть?
— Есть велосипед.
— Прекрасно. Самое лучшее дело. На велосипеде всюду проскочишь. Если бы у всех были велосипеды, не получилось бы такого затора. — Он помолчал, потом прибавил: — Армия переформировывается к югу от Луары. Пусть едет на Луан, дорога туда, должно быть, не так забита, как дорога на Бурк. Пусть катит на Турню. Оттуда его, конечно, направят на Мулен или Клермон-Ферран. По всему этому району будут сборные пункты.
Он повернулся и пошел прочь.
— Спасибо, — крикнула мать ему вдогонку. — Спасибо, мосье.
Когда она вернулась обратно, мужчина, оставшийся около машины, усмехнулся и проворчал:
— Видал я много психов, но такого… Правда, должен сказать, что даже в армии таких не больно много.
Мать остановилась возле автомобиля. Она видела светлую рубашку мужчины. Женщина все еще сидела на подножке. Когда мужчина замолчал, она обратилась к матери.
— Послушайте, я не знаю, что вам там понасказал этот субъект, города, которые он называл, мне неизвестны. Но все это чепуха, и вашему сыну совсем ни к чему. Пусть едет на юг. Самым коротким путем. Все остальное вздор.
— А главное, пусть не слушает военных, — вступил в разговор мужчина. — Они себя подстегивают. Не хотят признать, что проиграли войну. Луара! Луара! Тоже придумают. — Он уселся на подножку, рядом с женщиной, и продолжал: — Каковы наши дела, для меня ясно. Пусть ваш сын и не думает ехать в том направлении, что он указал. Это на запад. Я даже не уверен, возможно, это немного и на север. Нет, тут надо без дураков. Стоит ли удирать для того, чтобы столкнуться где-нибудь в лесу нос к носу с бошами?
Тем временем вернулись отец с Тоненом, ходившие за проволокой. Беженцы поблагодарили.
— Мы бы охотно прихватили вас, — сказала женщина, — но машина и без того перегружена.
— Нет-нет, — сказала мать, — мы решили остаться.
— Еще неизвестно, может быть, это и разумнее, — сказал мужчина.
— Разумнее или нет, но в наши годы выбираться из дому, да еще пешком, что-то не хочется, — сказал отец.
— Спасибо, — еще раз поблагодарила женщина.
— Не стоит, это такой пустяк, — сказала мать. — Счастливого пути.
— Того же и вашему сыну. На велосипеде он выберется куда скорее, чем на любой машине.
Мужчины опять склонились над мотором. Женщина светила им, стараясь прикрыть фонарик. Старики Дюбуа постояли, посмотрели и пошли домой.
Мать растопила плиту, сварила кофе, вскипятила молоко и только потом разбудила Жюльена. Занимался день. Сын сошел вниз голый до пояса. Он взял перчатку и полотенце и пошел к колонке. Уже на пороге он спросил:
— Вы правда думаете, что мне лучше смыться?
— Ты сам понимаешь, что я не с легким сердцем тебе это советую, — сказала мать, — но все-таки, я думаю, если они придут сюда, тебе лучше уехать. По одному виду беженцев с севера понимаешь, какой это ужас.
Жюльен вышел. Отец сел завтракать. Он окунал ложкой в кофе хлеб, нарезанный кубиками, и, размочив, медленно жевал его.
Помолчав, мать спросила:
— А ты, Гастон, как думаешь?
— Что я могу сказать! Вот уж сколько дней я и так и этак прикидываю. И оставаясь рискуешь, и опять же для беженцев свой риск есть…
Он не кончил и пожал плечами, словно говоря, что решать не берется. Мать это знала.
— Как-никак он и твой сын, — сказала она, — а думать приходится мне.
Отец не ответил. Он выпил кофе и, встав из-за стола, сказал:
— Пойду на улицу. Может, что узнаю.
Умывшись, Жюльен сел завтракать. Мать старалась накормить его получше, густо мазала ему хлеб маслом, подкладывала бутерброды, достала из шкафа пачку печенья. Она еще раз проверила, не забыла ли уложить чего в рюкзак.
— А для велосипеда у тебя все, что надо, есть? — спросила она. — Если, скажем, колесо лопнет?
Жюльен улыбнулся.
— Ну конечно, есть, — сказал он. — Но лопаются не колеса, а шины или, еще точнее, камеры.
— Этого я не знаю, зато отлично знаю, что машины и велосипеды в пути часто портятся, что починить их нечем и они подолгу стоят на месте.
Она вдруг замолчала. В саду кто-то разговаривал. Мать выбежала на балкон. Сад тонул в белесом предутреннем свете. Под деревьями темным слоем золы лежала тень. Сквозь ветки деревьев мать увидела силуэты двух людей. Она узнала голос мужа. Он вышел на дорожку, ведущую к дому. Он вел велосипед, держа его одной рукой за руль, другой за седло. К багажнику был плохо привязан огромный чемодан, и велосипед вихлял то вправо, то влево.
За отцом усталой походкой, пошатываясь, шел юноша с Жюльена ростом, правой рукой он держался за левое плечо.
— Что с ним? — спросила мать.
— Его ранило, мальчишка совсем обессилел. Он, верно, издалека.
Паренек повалился на скамью. Мать подошла к нему.
— Мне бы воды, — попросил он.
Мать испугалась его глаз. На нее глянул из них не страх, а пустота. Странная пустота… Пустота, от которой сжималось сердце.
— Боже мой, боже мой, — прошептала она.
Она побежала в погреб, принесла кувшин с холодной водой и стакан.
