— Боже мой, боже мой, — прошептала она.
Она побежала в погреб, принесла кувшин с холодной водой и стакан.
— Напои его, Гастон, — сказала она. — Только не давай сразу много — он вспотел. Я приготовлю вина с сахаром, это подкрепит его.
Юноша сразу опорожнил стакан.
— Налейте, пожалуйста, еще, — попросил он.
— Нет, подождите минутку, сейчас мы дадим вам выпить вина для подкрепления сил.
Отец поставил кувшин на скамью. Паренек схватил его и вылил себе на голову и на плечо.
— Вы с ума сошли, — сказала мать.
Он покачал головой, медленно, с жалкой улыбкой.
— От этого лучше, — шепнул он.
Мать провела ладонью по его мокрому лбу, к которому прилипли пряди очень черных вьющихся волос.
— У него жар.
Она увидела, что на его рубашке, у плеча и пониже, запеклась кровь.
— Надо бы посмотреть рану.
— Нет, нет, — сказал юноша, — она засохла.
Отец рассказал спустившемуся в сад Жюльену, что раненый юноша едет из Домбаля.
— Это далеко? — спросила мать.
Раненый мотнул головой.
— Очень далеко, на севере, — пробормотал он.
— Надо бы отвести его на кухню.
Жюльен помог ему подняться по лестнице, усадил на стул. Отец приготавливал вино с сахаром, а мать подошла к раненому.
— Покажите-ка мне вашу рану, — сказала она.
— Нет, мне будет больно.
— Она у вас не перевязана?
— Я снял бинт, он сползал. Рубаха присохла к ране, так что все равно, как перевязана.
— Будьте благоразумны, в таком состоянии ехать дальше нельзя.
Юноша проглотил вино с сахаром так же быстро, как перед тем воду. Он как будто немного приободрился. Матери показалось, что в его черных глазах затеплилась жизнь. От воды, стекавшей по его грязному худому лицу, оставались полосы. Он посмотрел на Жюльена, сразу нахмурился и спросил:
— Ты здешний?
— Да.
— И остаешься?
— Я собирался уехать.
— Уезжай, — сказал он. — Смывайся… и побыстрей. Смывайся, они с минуты на минуту будут здесь.
На этот раз в его взгляде не было пустоты. Страх придал ему жесткое выражение, черты лица еще обострились.
— Велосипед есть? — спросил он.
— Да.
Выражение глаз опять изменилось, и матери показалось, будто в них теплится надежда.
— Господи, вот бы хорошо вместе, — сказал он.
— Ну что ж, — отозвался Жюльен.
— Но вы ранены, — заметила мать, — вы не можете ехать.
— Нет, даю вам честное слово, я его не задержу, — сказал он. — Если я подохну, пусть бросит меня на дороге. Господи, даже представить себе нельзя, что такое, когда ты совсем один!
В его лице, в его дрожащем голосе была отчаянная мольба. Некоторое время они сидели молча; юноша встал!
— Ждать нечего, — сказал он. — Чем дольше ждешь, тем больше риска, что попадешь к ним в лапы или что тебя подстрелят.
— Нельзя отпускать его одного, — сказал Жюльен.
— Может, вы задержитесь? — спросила мать. — Здесь есть врачи.
— Нет, нет! — крикнул юноша. — Вы бошей не знаете.
— Но скажи, ты их видел? Что они тебе сделали? — спросил отец.
— Я видел самолеты… Пикирующие самолеты. Они обстреливают… на бреющем полете. Мы не знали, куда спрятаться. Двух моих товарищей убило у меня на глазах.
— Тогда тебя и ранило?
— Да, но это пустяки. Ударило камнем при взрыве бомбы. Мне повезло… Надо удирать, удирать, не теряя времени.
— Послушайте, будьте благоразумны, — сказала мать. — Вы уедете вместе, но дайте я сперва перевяжу вам плечо.
— Будет больно.
— Не будет, уверяю вас.
— Пусть перевяжет, — сказал Жюльен. — Она умеет, мама умеет.
Мать принесла пузырек с йодом, марлю, ножницы и широкий бинт. Рубаха присохла к ране, и мать обрезала ее вокруг раны.
— Я дам вам другую, — сказала она.
— У меня в чемодане есть, — сказал юноша. — Ах, этот чертов чемодан, если можно, я оставлю его у вас. Из-за него я раз двадцать чуть не свалился. Сегодня ночью я даже хотел бросить его в кювет. У меня в велосипедных сумках и так всего много.
Жюльен пошел в сад за чемоданом.
— Оставь, не развязывай, — сказала мать. — Я дам ему твою рубашку.
Юноша поморщился, но не крикнул, когда мать отдирала кусок материи, приставший к запекшейся крови.
— Ему надо бы поесть, — сказал Жюльен.
— Зря время потеряем. Надо торопиться. Хорошо бы выехать до жары.
В глазах у юноши все еще застыл ужас, который пугал мать.
— Это так страшно? — спросила она.
— Даже представить себе нельзя, — повторил он. — Нельзя… Невозможно представить…
Мать чувствовала, что он не в силах сказать ничего другого. Она промыла уже немного загноившуюся рану, смазала йодом и кое-как перевязала.
— Плечо не то, что рука или нога, — сказала она. — Перевязать плечо не так-то просто.
Юноша попробовал улыбнуться.
— Не сердитесь на меня, — сказал он. — Я ведь не выбирал места. Но лучше уж плечо, чем нога. Меньше мешает жать на педали.
— Бедный мальчик, — вздохнула она.
— У тебя есть еще место в сумках? — спросил Жюльен.
— Да, а тебе зачем?
— Дала бы ему бутербродов, мама. Он поест дорогой.
— Вот это мысль, — сказал юноша.
Впрочем, пока мать кончала перевязывать рану, он принялся за сливы, которые принес из погреба отец.
— Вкусно, — сказал он. — Освежает.
Он поел еще, потом, повернувшись к отцу, сказал:
— И подумать только, что я не хотел идти с вами. Я вас никогда не забуду.
Его посветлевший было взгляд вдруг померк.
— На свете больше мерзавцев, чем таких, как вы. Вчера я отдал десять су за стакан воды.
— Стыд какой! — возмутился отец.
Мать посмотрела на Жюльена.
— Как ты думаешь, Жюльен, хватит тебе денег? — спросила она.
— Конечно, хватит; ты, мама, не переживай.
Юноша попытался улыбнуться.
— Не расстраивайтесь, мадам, я уже в какой-то мере научился выпутываться из затруднений.
Теперь оба были готовы. Жюльен вынес из подвала велосипед, и все четверо направились к калитке.
На улице Жюльен с товарищем сели на велосипеды. Жюльен обнял отца. Потом подошла мать. Она крепко сжала его в своих объятиях. Ей захотелось впиться зубами ему в щеки, вонзить ногти в его руки, в мускулы, которые перекатывались у нее под пальцами.
— Береги себя, береги себя… сыночек, — сказала она, наконец-то оторвавшись от него.
— Не расстраивайтесь, мадам, — успокаивал ее юноша из Домбаля, — не расстраивайтесь.
Он протянул ей руку. Мать взяла его горячую, как огонь, руку, но потом обняла также и его.
— До свидания, — сказала она. — В добрый час!
— Будь она трижды проклята, эта война! — выругался отец. — Смотрите, будьте осторожны.
Они уехали. Мать проводила их взглядом до конца улицы. Там они на минуту остановились, потом быстро двинулись вперед и скрылись между двумя грузовиками.
— Боже мой, — прошептала она. — В этакой давке!..
Она не докончила. Рыдания подступили к горлу, слезы жгли веки. Она пыталась сдержаться, но все вокруг затуманилось, и, повернув обратно, она уже в саду дала волю слезам.
Когда мать вернулась домой, солнце еще не вышло из-за гор, но лучи его уже озаряли небо. В садах серые предрассветные тона растворились в ярких красках.
Мать опустилась на стул. Она уже не плакала; она совсем обессилела. В кухне все было в беспорядке, но она не представляла себе, что может взяться за работу. На одном конце стола стояли чашки, хлеб, масло, повсюду были крошки. На другом конце — таз и все для перевязки раны. И сейчас у нее перед глазами была черная запекшаяся кровь вокруг гноя, от которого ей так и не удалось полностью очистить рану. Тогда она перевязывала, в сущности не вникая в то, что делает. А теперь, только теперь почувствовала, как к горлу подступает тошнота.
Мать просидела, ни за что не принимаясь, до прихода отца. Когда он вошел, она встала и спросила:
— Ну как?
— Идут и идут.
— Вот горе-то!
Она принялась убирать со стола. Отец остался стоять на пороге. Для него это было непривычно. Когда мать взглянула на него, он негромко спросил:
— Что теперь будем делать?
— Почем я знаю!
Она вытирала стол, как вдруг услышала машину, гудевшую гораздо ближе к ним, чем другие. Она прислушалась.
— Что там такое? — спросил отец.
— Верно, какой-то грузовик перед нашим домом разворачивается.
— Ты думаешь? Пойду посмотрю.
Отец вышел. Она кончила вытирать стол, смахнула крошки в чугунок, в котором готовила еду кроликам, и вышла на балкон.
У самого их сада слышались громкие мужские голоса, звон лопат. С балкона ей ничего не было видно, она сошла вниз. Отец стоял около настежь открытой калитки и, сильно жестикулируя, спорил с солдатами.
