– Не знаю точно, чем он занимается, но он плебей, – сказала она. – Здесь скучно, вы правы. Поехали кататься, вон моя машина. Только зайдите за угол и пройдите шагов сто. И не забудьте заплатить за кофе.
– Чтоб ваш плебей не остался без выручки? – рискованно пошутил он.
Она стала приезжать к нему в Москву раз в два-три месяца, якобы по делам своей фирмы; муж даже не проверял, есть ли у нее фирма в России. Останавливалась в «Мариотте» на Тверской, посылала ему смску, и он являлся тем же вечером.
Однажды она прождала его два дня, сначала злилась, потом волновалась, потом снова разозлилась и уже собралась уезжать, но тут он ввалился, усталый и запыленный.
– Я был в Ростове, – сказал он. – Даже домой не заехал.
– Отдохни, прими душ, – сказала она. – А я сбегаю куплю тебе новое белье и сорочку.
– Подожди, – сказал Дмитрий Дмитриевич. – Дай на тебя наглядеться.
Они сели в кресла и посмотрели друг на друга, радостно улыбаясь. Она думала, что этот обыкновенный пожилой господин в прошлогоднем костюме, с седеющим редким ежиком – самый дорогой человек в ее жизни и что это и есть счастье. А он просто любовался ею.
Зазвонил ее мобильник. Она ответила по-немецки. Потом ушла в другую комнату. Куда-то звонила сама. Вернулась насупленная.
– Катался на лыжах, разбился, сейчас в реанимации, – сказала она. – Самолет в восемь. У нас есть еще часа три. – И сняла свитер через голову.
Потом он получил смс: фон дидериц умер позвоню через 40 дн.
Через три недели после похорон мужа она познакомилась с аргентинским актером и улетела с ним в Буэнос-Айрес.
– Как дела? Давно ты мне не звонил, – сказал Савельев.
– Да как-то не пойми как, – сказал Мишин. – Вот я женился тут.
– Ну, поздравляю! – сказал Савельев.
– Да не с чем так особенно, – сказал Мишин.
– А что так? – удивился Савельев.
– Она злая и некрасивая, – признался Мишин.
– Что ж ты женился тогда?
– Да вот получилось. Какое-то, понимаешь, влеченье, род недуга.
– Ха, – сказал Савельев. – А раз так, зачем жалуешься?
– Я не жалуюсь, а правду говорю, – сказал Мишин. – Зачем мне от друга скрывать? Тем более что я уже развелся.
– Ну, поздравляю! – сказал Савельев. – Теперь-то можно поздравить?
– Нельзя, – сказал Мишин.
– Почему?
– Потому что я без нее скучаю. Слушай, Савельич, я тебе зачем звоню. Ты приезжай ко мне, посидим, выпьем. У меня виски есть сингл малт, двенадцать лет выдержки, название не прочитаешь. С лосем на обложке. Литровая бутыль. Бывшая жена подарила. Прямо вот сейчас приезжай.
– Сейчас не могу, – огорчился Савельев. – У меня сегодня свадьба, я женюсь, я тебе просто не успел сказать.
– Ну, поздравляю! – сказал Мишин.
– Да так не с чем особенно, если честно, – сказал Савельев.
– Да ну? – удивился Мишин.
– Понимаешь, есть проблемы. С характером. Ну и внешние данные тоже.
– Ха! – засмеялся Мишин. – А может, это одна и та же?
– Ты что? – испугался Савельев.
– А то! Может, мы теперь почти что родственники! – обрадовался Мишин.
– Я у нее в паспорте погляжу, – сказал Савельев, подумавши чуть-чуть. – Если там твоя фамилия, все! Этой свадьбе не бывать! Приеду к тебе виски пить.
– Не выйдет, – сказал Мишин. – С паспортом не выйдет. Мы с ней жили в гражданском браке. Совместное хозяйство вели, но не расписывались. Правильно сделали, кстати. Раз, и разбежались.
– Да, брат, – протянул Савельев. – Огорчил ты меня. Тем более в такой день.
– Ну, ладно тебе! – сказал Мишин. – Что это мы с тобой, в самом деле. Да мало ли на свете злых и некрасивых баб?
– Нет, – сказал Савельев твердо. – Она одна такая.
– Да, – сказал Мишин и вздохнул. – Это верно.
Дорогой С., спасибо Вам за одолженные две тысячи рублей, они мне очень пригодились. Но я их не отдам, простите. Или прости? Мы всегда были на вы, кроме одного вечера в Яропольце, помнишь? Двадцать два года назад. Конференция, банкет, все перепились, и я затащила тебя в свой номер. Ты, конечно, подумал – пьяная разгульная бабенка, а я любила тебя, это была лучшая ночь в моей жизни. Моя жизнь протекла отдельно от любви, в жизни была работа и много всякого, а в любви был только ты. Я боялась после той ночи, что ты начнешь меня использовать. По работе, например, или в трудную минуту будешь искать у меня утешение и быструю постель. Но вышло еще хуже. Ты мне даже глазами не показал наутро и вообще потом, что ты помнишь нашу ночь. Может быть, ты на самом деле забыл?
Я не отдам тебе долг, потому что не с чего. Пенсии едва хватает на квартплату и самую простую еду, не говоря о лекарствах. Я совсем одна, никого нет. Я продавала все, что было в доме, за что могли дать хоть десять рублей. Остались книги, никому не нужные советские романы, позавчера я стояла с ними у метро, никто не взял, и я их принесла назад.
А вчера я бродила вокруг нашего института и увидела тебя. Спасибо, что ты меня узнал, спасибо, что так легко одолжил мне две тысячи рублей.
Мне просто захотелось поесть. Досыта и вкусно, первый раз за много лет. Сегодня рано утром я пошла в магазин, купила хороший кусок мягкого мяса, настоящую вырезку. Еще купила всяких овощей, и зелень, и молодую картошку немного, и три мандарина и одну грушу, и батон свежего темного хлеба, и кусочек голубого сыра на десерт, и пирожное в прозрачной коробочке на сладкое, и баночку сметаны для салата, и сливочное масло для жарки, и пачку хорошего черного чая, и сахару тоже, и еще осталось рублей пятьсот, и я, пропадай все на свете, купила бутылку красного французского вина за четыреста тридцать. Безумие, конечно, но напоследок можно.
Я приготовила настоящий праздничный ужин, накрыла на стол и медленно ела, вспоминая тебя и наслаждаясь тобою. Это сочное, упругое, вкуснейшее, тающее во рту мясо – это был ты, и острый ароматный сыр был ты, и сладкие ягоды на пирожном были твоей сладостью, и красный сок вина был тобою, я как будто причащалась твоей плотью и кровью, и ты входил в меня, заполнял меня собою и впитывался в меня изнутри, и это было почти так же, как в ту ночь на конференции в Яропольце.
Спасибо тебе, любимый.
Вот я вымыла посуду и снесла остатки кошкам во двор.
Мне пора. Мне завтра семьдесят. Тебе еще нет пятидесяти.
Я буду ждать тебя. Но только не торопись.
М.
Дописав письмо, она подошла к окну. Раскрыла узкую боковую створку, посмотрела вниз. Девятый этаж. Она поставила ногу на подоконник.
Зазвонил телефон.
давай закурим, товарищ, по одной..
В восемьдесят пятом году я вдруг решил бросить курить.
Бросил. Но продержался недели полторы.
В те самые дни я оформлялся в Болгарию.
Проводился там советско-болгарский семинар по драматургии. Меня туда записали, потому что в Софии как раз ставилась моя пьеса.
Итак, оформлялся я в Болгарию. То есть ходил по разным инстанциям, собирал подписи на характеристику, потом в райком на выездную комиссию и все такое.
Со мной вместе оформлялся еще один драматург. Старше меня лет на десять или даже больше. Тихий такой человек. Худой и прокуренный. Мы с ним вместе ходили по этим инстанциям. И все время выходили покурить.
И вот я возьми да и брось курить. Резко. Вчера курил, а сегодня – всё, завязано. Он мне говорит:
– Пойдем покурим.
– Да нет, я не курю.
– Как это? – говорит он. – Ты что?
– А что тут такого? – говорю. – Я некурящий.
Он вдруг как закричит:
– Что ты из меня дурака делаешь? Ты же вчера со мной курил вот на этом крылечке! Хочешь сказать, что я совсем уже псих?
– Не волнуйся, – говорю, – успокойся, при чем тут псих? Ну, спутал меня с кем-то, бывает. Мы ж с тобой только три дня знакомы. А я никогда не курил, вот поверишь ли, даже не пробовал ни разу.
Он сначала смотрел на меня с подозрением, но потом успокоился. Тем более что мы еще два раза встречались, и я в те разы не курил. Бросал, я же говорю.
Оформили мы все документы, разошлись. Лететь через две недели.
За это время я так замучился бросать курить, что плюнул и закурил снова.
Вот прилетели мы в Софию, вышли из аэропорта. Он закуривает. Я к нему подхожу, достаю сигарету.
– Дай-ка огоньку, – говорю.
Беру у него из рук спички, чиркаю, закуриваю, затягиваюсь, отдаю коробок.
Он на меня смотрит и говорит шепотом:
– Ты же некурящий…
– Кто тебе сказал? – говорю.
– Ты сам сказал! – Он чуть не плачет. – Что никогда не курил, даже не пробовал!
– Бред какой-то, – говорю. – Как я мог такое сказать? Я, к твоему сведению, с двенадцати лет курю. Ты меня, наверное, спутал с кем-то.
Он посмотрел на меня беспомощно и болезненно. Помотал головой. Потер затылок.
– Странно, – говорит. – Как странно. Ладно, ерунда, прости.
– Что ты, что ты, – говорю. – Ерунда, бывает. Хлопаю его по плечу, смеюсь. Он тоже пытается смеяться.
