Пусть не все в них мне нравится, но they keep up the front. I am not like that.[108] — Возможно, мое восхищение Анной. Не знаю, что Анна ко мне испытывала. Меня всегда очень радовала возможность поговорить или побыть с ней, но я никогда не навязывалась. Я всегда ждала, пока она меня не позовет, и тогда мы шли куда-нибудь или сидели у нее. Я восхищалась и ее искусством, и ее личностью. — Бывая у нее, я постоянно видела ее работы. Но мы никогда не говорили о них. Если она рассказывала мне о книге, я ее покупала и читала. — Разное. Не могу сказать точно. — Манон: Ты дала ей Коран. — Кристина: Она говорила мне, что в Италии… Нет. Что в Лондоне она что-то читала о Коране. Я послала ей его, и тогда она сказала… В общем, он ей не понравился. Не помню, как точно она выразилась. Тогда я послала ей стихи одного персидского поэта. О нем она сказала: «Этот твой слащавый святоша». — Кристина: Конечно, Марка Твена. Но кто же не любит Марка Твена. Я думаю, она потому продала часть холма, что они пообещали ей поставить наверху ее статуи. — Манон: А вот и нет. In the first place the whole thing would have gone downhill.[109] — Кристина: Чего только люди не обещают, а потом не выполняют. Не скажу, что идея была плохая. Я все выслушала. И у меня возникли сомнения. — Манон: Эта Нина, что живет наверху, не хотела, чтобы испортили вид из ее окон, если участок продадут, она хотела что-нибудь сделать. Она убедила Анну, что хочет разбить парк. And I told Anna she wants her view saved not your pictures. Who would go up Oletha Lane up on this hill and look for a park. Unbelievable.[110] — Кристина: А что с лежащей фигурой, которая была в ресторане? — Манон: That's still there but it will be taken away. The movers know about it and will come and ship it. It will go to Austria.[111] — Кристина: Has Marina found a place in Austria where everything will be exposed?[112] — Манон: Sorry. I cannot answer this question because the story keeps changing I am very confused of what has happened.[113] — Кристина: What is with Graz?[114] — Манон: It was Klagenfurt. And it was a Mahler exhibition. Klagenfurt! I told them Anna was turning in her grave. - And there was one room where some of Anna's heads were shown in conjunction with her father. That was the last thing that Anna wanted.[115] — Кристина: She did not want to be compared with her father. Not that she did not love him. Or understand his art. But she wanted to be an artist of her own.[116] — Манон: She could have changed her name.[117] — Кристина: She wanted to stay a Mahler in her subconscious perhaps. With her own name? Yes. She could have created in her own right and nobody needed to know that she was Mahler's daughter.[118] — Манон: Perhaps she did not have the feeling of security. Perhaps she needed it. Who knows. Who knows. In fact she was married so often she could have taken one of the husbands' names. Instead she was always Anna Mahler-Joseph and always used Anna Mahler. She never said, I am Mrs. Joseph. Never. - She never assimilated anything there. With her husbands. She could have many times. She could have been Mrs. Fistoulari. But look at Marina now. She changed her name to Mahler. Costs a lot of money. Was worth it to her. Also to be known. You see. I mean to Mrs. Fistoulari nobody wll say, is Gustav Mahler your father. She took her maiden name.[119] — Кристина: Now that I can understand.[120] — Манон: I talked to a man about Marina and everybody talks about her as Miss Mahler. I mean.[121] — Кристина: Anna did not do that to ride on that name. She was too independent and she did not want to change. That was she. She was Anna Mahler and how many marriages she had, she still was Anna Mahler. That I think, was why she kept that name.[122] — Она была, как говорится, упрямой. — Манон: Although very late in life at the very end she found out that she is the daughter of Mahler and her entree at the consulates in China etc. was because she was the daughter of Mahler. - She used it in order to get what she wanted.[123] — Кристина: But she would have enjoyed it so much more, if she would have been Anna Mahler, the sculptress.[124] — Я это понимаю. Могу себе представить, как это страшно, когда тебя всю жизнь не признают по-настоящему. Так бывает со многими художниками. Ужасно. — Но жилось ей хорошо. Нельзя сказать, что ей жилось плохо. — Не думаю, что Анна была несчастна. А вы думаете? Да? — Манон: She was not fulfilled because of.[125] — Кристина: Она примирилась. Примирилась с грустью. Или с депрессией. Многому не придавала значения. Принимала жизнь такой, какая она есть. — Манон: Поэтому она и выпивала. Чтобы отвлечься. She was not happy.[126] — Кристина: Как все мы. Кто счастлив? — Манон: There are people who. She did not have that. I have it.[127] — Кристина: I not.[128] — Манон: I not either. No. But I mean I don't take. I'm trying to take things as things are and not make you know tragedies out of it. I have such a wonderful idea that a year from now this won't matter at all. Probably not next week or next month. Whatever bothers you today. Right?[129] — Кристина: Вот это — правильная философия. — Манон: Anna had bigger stakes. Because she had that stake that she wanted to achieve something and to be recognized.[130] — Кристина: У художников все не так, как у других. — Манон: I understood it because I had always this tremendous desire which will not be ralised in this life of painting, you know. I understand her tremendous apprehension of the exhibition in Leverkusen. I told you about it. She was totally terrified and she wrote me about it. How petrified she was of exhibiting herself. And so I wrote her, I know exactly how you feel. You feel like you are undressed then. Your soul is undressed because this is what you are. And she wrote back and said, you're the only one that understands. Because always everybody says she is Anna Mahler and she is the daughter of Mahler and who are you. But artistically it was wearing herself out. - Paris was her one success. The only recognition of anytime.[131] — Кристина: Золотая медаль. — Манон: Now the question is, would there have been another or more successful Anna Mahler without Hitler and without this and without that?[132] — Кристина: Iamsure.[133] — Манон: This is the question. You know.[134] — Кристина: Everything would have been different.[135] — Манон: For all of us, беженцев, it would have been different. Let's face it.[136] — Кристина: О судьбах эмигрантов она никогда не говорила. Со мной. — Манон: She always hid behind the fact that she did not like Vienna anyway. She also did not like the French. And she always said that the English were the only civilized people on earth.[137] — Кристина: I always had the feeling she loved to go to London.[138] — Манон: She loved Italy and she loved the Italian language.[139] — Кристина: По-русски она тоже говорила. You know that.[140] Наверное, научилась у Фистулари. — Манон: Well. She did not speak it fluently.[141] — Кристина: Но достаточно хорошо, чтобы объясняться. Однажды мы искали ноты и поехали в магазин на бульваре Санта-Моника. Думаю, что хозяина давно нет в живых. Тогда ему было 90, и мы туда пошли. Анна накупила всякого. У него все было. Старый-престарый магазин. Этот человек был из России, он переехал сюда. Он говорил с ней по-русски, а она — с ним. Ему было по меньшей мере 90. — Манон: She had to speak Russian with Fistoulari's mother. She did not speak any other language. One of the rasons of the break-up. It was not only the girl. The mother-in-law must have been terrible.[142] — Кристина: Она жила с ними? В одной квартире? — Манон: It was still in the war. She was first in Paris and they phoned every day and Fistoulari did not do anything before having talked to his mother. And then she came to live with them.[143] — Кристина: Наверное, она любила Фистулари по-настоящему. Раз так любила Марину. — Манон: Fistoulari was the love of her life. I mean, she admitted to me once.[144] — Кристина: Но может статься, что даже если бы Фистулари ей не изменял, она все равно ушла бы от него через пять лет. — Манон: I don't think so. Because there was the music. There was the orchestra. If she would have had the money and then Fistoulari. I think, she would have done things. She would have gotten him an orchestra. It was lack of money. You know, you had to have somebody who finances you. But everything went wrong with that.[145] — Кристина: О деньгах? Никогда не говорили. Ни разу в жизни. Мы никогда не говорили о деньгах. Я никогда не говорю о деньгах. Это так неинтересно. — Манон: The only time you can talk about it, is when you have a lot or you have none. Then it becomes interesting.[146] — Кристина: Иногда мы не виделись по полгода, когда она была в Европе. Говорили по телефону. Она присылала мне письма. Очень короткие. Страничку. Но я всегда им радовалась. Письма были всегда совсем коротенькие. Но у нее был дар, она могла все описать в двух словах. — Манон: There were some misunderstandings with that communication. But she did not write flowery speaches.[147] — Кристина: И у нее был красивый крупный почерк. Изумительный. Совсем не как у старого человека. Не дрожащий. — Манон: One more? One piece more? Everyone and each one more appetizer.[148] — Кристина: Когда в пятницу я пойду в Центр коррекции веса, то всем расскажу, кто виноват. — Манон: One time does not make any difference. Really. Not one time.[149] — Кристина: Я уже сбросила 20 фунтов. Этого пока не заметно. А вот следующие двадцать — долой, и все опять будет в порядке. — Манон: You were on the point of explosion.[150] — Кристина: Да, да. Иначе я бы ни за что туда не ходила. — Манон: Dinner is almost ready.[151]
* * *
Пока они разговаривали, Манон прибрала на кухне и приготовила обед. Улиток, тушенных с чесноком, и макароны. За разговором Манон то и дело ставила на стол гренки с сыром и помидорами. Маргарита и Кристина съели их по четыре штуки. Манон попросила Маргариту открыть вино. Они сидели за столом. Манон слегка запыхалась. Они ели и пили. Маргарите пришлось нелегко. Она и гренками наелась, а Манон сказала, что впереди еще шоколадное мороженое. Кристина рассказывала о брате, что жил недалеко от Вены. А что слышно о брате Манон? Манон пожала плечами. Ее брату было очень плохо. Кристина считала, что он по крайней мере не страдает, раз ничего больше не понимает. Манон сердито поглядела на нее. Никто ведь не знает, что понимают такие слабоумные. Или что они чувствуют. Она все время боится, что он сохранил остатки разума и сознает, в каком очутился положении. Манон долго глядела в тарелку. Маргарита глаз поднять не осмеливалась. Потом положила руку на руку Манон. Наверняка она сделала все, что можно. За остальное она не в ответе. Не она же придумала слабоумие. На мгновение она почувствовала, как напряглась рука Манон. Потом Манон подняла глаза. Маргарита сказала, что все это страшно похоже на телесериал. Но это — правда. Манон улыбнулась и похлопала Маргариту по руке. Кристина сказала, что в телесериалах все очень часто бывает как в жизни. Потом они заговорили о том, не следует ли Кристине уехать из Аркадии. Маргарита просто сидела. В комнате было тепло. Сумрачно. Под лампой за столом — безопасно. Она устала. Ей пришлось слишком много съесть, да еще вино. Она ела мороженое. Спорить не хотелось. Убрала со стола. Перемыла посуду. Подруги говорили о каких-то людях. Маргарита даже имен их не знала. Манон беседовала с Кристиной на смеси немецкого и английского. Тщательно выговаривала немецкие слова. Медленно. Сначала строила американскую фразу, потом произносила ее по-немецки. По-венски. Кристина говорила без акцента. Но сохраняла английский порядок слов. Маргарита составила тарелки на сушилку. Вытерла сковородки и кастрюли. Что еще сделать? Сварить кофе? Манон посмотрела на часы. Выглянула в окно. Нет. Нет. Им нужно торопиться. Обеим. Пора домой. Из-за опрыскивания. А в квартал, где живет Кристина, вообще нельзя возвращаться в темноте. Кристина вскочила. Манон проводила ихдо дверей. После обеда Марго с Питом должны заглянуть к ней. Да. Это будет правильно. Им ведь так и не удалось поговорить по-настоящему. Маргарита сказала, что зайдет еще. Не хочет ли Манон приехать к ней в Марина дель Рей? Нет. Нет. Она домоседка. Манон говорила с Маргаритой исключительно по-английски. Маргарита пошла к черному ходу. Машина Кристины стояла перед домом. Маргарита поблагодарила ее. Теперь она больше знает об Анне Малер. Кристина пошла к машине. В руках — по сумке с банками, собачий и кошачий корм. Маргарита направилась в другую сторону. Задняя дверь, выходящая в переулок, — открыта. Манон сказала, что эту дверь можно оставлять открытой, потому что о ней никто не знает, кроме жильцов. Вдоль стены дома Маргарита двинулась к своей машине. Между домами было уже почти совсем темно. Тепло. Влажный теплый ветер. Маргарита села в машину. Поехала. Домой. Она устала. Ныли плечи. И затылок. Ноги плохо слушались, а рук почти не поднять, не удержать руль. Она радовалась, что скорости переключаются автоматически.
