— Что надо? — раздалось им вслед.
Феликс обернулся. Продавщица стояла за прилавком распрямясь и смотрела на него — не то сердито, не то почтительно, он не понял по ее невыразительному, плоскому лицу.
— Что надо? — повторила она. — Почему уходите? — И, не дожидаясь ответа: — Кофе надо? — В руке у нее, как у циркового иллюзиониста, возникла банка растворимого кофе. Бразильского, с серебряными буквами по черному полю. — Ваши берут. — Она поставила баночку на прилавок. — Курица — надо? — и рядом появилась банка побольше: «Куриное мясо в желе». — Горох — надо? — На прилавке очутилась третья банка, стеклянная, с медной крышечкой.
Все это произошло так внезапно, что Феликс бы не удивился, если б все три банки, стоящие рядком, так же внезапно исчезли. Но они не исчезали.
— Вот прелесть-то! — всплеснула руками Рита. Но восторг в ее голосе тоже мешался с недоверием. Не теряя времени, она подскочила к прилавку и с хозяйственным азартом принялась укладывать банки в сетку. — Может быть, у вас найдется еще?.. — спросила она у продавщицы.
Та, не мигая, прямо, смотрела на Феликса, не слыша ее вопроса, так же, впрочем, как и благодарных слов, которые бормотал обескураженный Феликс.
— Вы спросите, нет ли у нее еще?.. — сказала Рита, обращаясь к нему, как если бы между ним и женщиной за прилавком шел непонятный для нее разговор, в который она не могла или не имела права вмешаться.
Перед ними появилось еще несколько банок.
— Алма, — сказала старуха, и еще что-то, но он разобрал только это слово — «алма».
— Яблоки, — сказала женщина. — Яблоки надо?.. Туда идите, — она махнула рукой на окно и куда-то в сторону, — тут близко. Там яблоки привезли.
Черт знает, что такое, — поморщился Феликс.
Девочка наблюдала за ним, блестя черными глазами и улыбаясь исподтишка, одними кончиками губ, — его растерянный вид не мог, должно быть, не вызвать улыбки… Он попросил карамели, в дополнение к уже сложенным в сетку покупкам, и протянул ей кулек. Но она, словно чего-то испугавшись, спрятала руки за спину, еле-еле удалось заставить ее взять несколько конфеток.
— Рахмет, — сказала старуха.
— Спасибо, — повторила девочка по-русски.
— Подвесьте меня за ноги на первом карагаче, если я что-нибудь понимаю, — сказал Феликс, когда они вышли. Рубашка на нем была совершенно мокрая, хоть выжимай. В одной руке он держал нагруженную банками сетку, другой, расстегнув несколько пуговок на груди, потряхивал на ходу ворот, чтобы отлепить рубашку от тела и пропустить внутрь хоть немного воздуха. Рита, смеясь, почти бежала за ним, увязая в песке. Но через несколько шагов она опомнилась:
— Куда же мы?..
— В гостиницу! — прорычал он.
— А яблоки?..
— Ваш Гронский как-нибудь обойдется и без яблок!
— Ну что вы! — сказала она. — Ведь яблоки здесь такая редкость, наверное! Я же чувствую…
— А что вы еще чувствуете?.. Что брать продукты из-под прилавка — великий грех, это вы чувствуете?..
— Не знаю, — виновато сказала она. — Я чувствую, что вас тут очень уважают…
Он остановился. Внезапная догадка, объяснение всему, мелькнула у него в голове, он отогнал ее, как слишком невероятную… И однако… Ему стало смешно.
Он увидел над городком как бы добела раскаленную, пылающую гору — и на ее фоне растерянное, словно вдруг съежившееся лицо, со взмокшим лбом и потекшими тенями. Он подумал о так удачно начавшемся утре, об Айгуль, ожидающей его в музее с воспоминаниями Яна Станевича…
— Дайте платок, — сердито сказал он.
Рита послушно раскрыла сумочку, щелкнув застежкой.
Он тут же, посреди улицы, вытер с ее лица грим. Она не противилась, и пока он это делал, намотав на палец кончик платка, стояла перед ним — не двигаясь, чтобы ему было удобно.
И правда, совсем еще девчонка, — смягчился он и, закончив, отдал платок.
— Вы меня ненавидите, — сказала она. — У вас ведь свои дела, а вы вместо этого…
— Вы очень правильно все чувствуете. Где он, этот ваш магазин с яблоками?..
— Не надо!..
— Нет уж, теперь поздно… Кстати, вы сами чему-то научились у своего Гронского? Каким-нибудь приемам, технике гипноза?..
— Что вы! Пока я просто ему помогаю, а сама почти ничего не умею… Вы придете вечером посмотреть, как мы работаем?
— Обязательно.
В магазине — он был недалеко — повторилось то же самое: полки с консервированной капустой и свеклой, бутылки с постным маслом и уксусной эссенцией, неизменный портвейн — и неожиданно взявшиеся откуда-то яблоки, наполнившие сетку до краев, раздувшие и округлившие ее бока…
— Вот видите, — произнесла Рита с уверенностью, когда они снова оказались на улице, — я ведь говорю: вас тут очень уважают…
— Сейчас мы проверим это еще раз, — сказал Феликс, вспомнив о промтоварном магазинчике, который находился по пути в гостиницу.
Пока они, поддавшись неминуемому соблазну, рассматривали блиставшие на полках металлом и полировкой радиоприемники и магнитофоны новейших марок, и сочных расцветок болоньевые куртки с японскими иероглифами на вшитых изнутри шелковистых язычках, и всякую заманчивую для глаза мелочь, молоденькая продавщица, при их появлении не то читавшая, не то дремавшая над книгой за прилавком, поднялась, юркнула куда-то, раздвинув плюшевую занавеску, и вновь оказалась за прилавком, теперь уже не одна, а вдвоем, с женщиной постарше, и обе они о чем-то тихонько шушукались в уголке… Феликс как бы дожидался, втайне от себя, этого момента.
— Теперь спросите у них помаду, какая вам нужна…
Пока Рита объяснялась с обеими, он пытался угадать, когда и где видел эту молоденькую продавщицу с бойкими сметливыми глазами и редкими для казашки веснушками на белой, бледной коже щек.
На несколько секунд они скрылись — и перед Ритой на прилавке возникла картонная коробка с разнообразными патрончиками губной помады.
Картонка казалась наполненной солнечными зайчиками. Их отсветы вспыхнули на ее засиявшем лице. Пряча два патрончика в сумочку, она бросила на Феликса восторженный взгляд, привстала на носки, потянулась и чмокнула его в губы.
Продавщицы смеялись, отводя глаза. Он вспомнил, наконец, что одну из них — ту, с веснушками, — видел вчера в Доме культуры…
16
Гарри Гудини странствовал с бродячим цирком, работал в труппе канатоходцев, потом выступал с фокусами в дешевых кабачках. Номер «освобождение из оков» за два года сделал его международной знаменитостью.
На сцену привозили сейф. Зрители запирали его замком, шифр которого знали только они. Гарри Гудини мгновенно открывал сейф. Гудини заковывали в ручные и ножные кандалы — он освобождался. Надевали смирительную рубашку и крепко завязывали длинные рукава — он выскальзывал. Зашивали в мешок, туго обвязывали канатами, укладывали в сундук и запирали на замок — через минуту он спокойно раскланивался, стоя перед сундуком, по-прежнему крепко запертым.
Перед началом гастролей он устраивал бесплатные представления в городе. В 1903 году в Лондоне в присутствии многотысячной толпы он был закован в наручники, зашит в мешок и сброшен вниз головой в Темзу. Вскоре он выплыл со свободными руками, торжествующе размахивая наручниками над головой.
Гудини демонстрировал освобождение из запертой тюремной камеры. Он раздевался «до нитки», облачался в арестантское белье и платье, надевал мягкие туфли, и его запирали в камере. Через несколько секунд Гарри Гудини появлялся в коридоре тюрьмы, а дверь оставалась по-прежнему запертой.
В сейфе одной из старинных нотариальных контор Нью-Йорка хранится толстый запечатанный пакет. В нем заключены все тайны артиста: каким образом он вышел из завинченного болтами ящика в Лондоне и из тюремных камер Нью-Йорка и Москвы, как платки, взятые у зрителей, оказались внутри статуи Свободы, и многое другое.
(А. А. Вадимов, М. А. Тривас. «От магов древности до иллюзионистов наших дней».)
17
Восторг перед результатами столь успешной экспедиции каждый из троих продемонстрировал на свой лад. Гронский, восседая в кресле, обитом потершимся плюшем, безмолвно вскинул глаза к лампочке под потолком и воздел руки, сделавшись похожим на умиленного ксендза. Спиридонов трижды проорал «гип-гип-ура!» Карцев отсалютовал распечатанной «гранатой» и тут же, нацедив стакан, протянул его Феликсу:
— За вашу Беловодию! С этой минуты я в нее верю!.. — Он был порядком на взводе.
— Сейчас я переоденусь, — сказала Рита, сияя, — и мы чудненько устроимся! Чудесненько!.. Правда, мальчики? Теперь у нас все есть…
— Все, что нужно для счастья! — возгласил Спиридонов. — А человек рожден для счастья, как птица для полета! — Он вытянул из сетки, которую Рита опустила ему на колени, банку с курицей в желе и покрутил ею над головой.
