– Значит, я могу ехать?
– Если не хотите после обеда немного отдохнуть. Тереса постелет вам на моей кровати.
– Нет, нет, отче. Ваше превосходное вино и бифштекс – ах, какой бифштекс! – вполне восстановили мои силы. Кроме того, я сегодня вечером приглашен в Мадриде на ужин, а я не люблю приезжать в темноте.
Пока они шли к шоссе, епископ принялся расспрашивать отца Кихота.
– Сколько лет вы живете в Эль-Тобосо, отче?
– С детства, монсеньор. Только когда учился на священника, уезжал отсюда.
– А где вы учились?
– В Мадриде. Я бы предпочел Саламанку, да слишком там высокие требования.
– Человеку ваших способностей нечего делать в Эль-Тобосо. Ваш епископ, несомненно…
– Мой епископ – увы! – слишком хорошо знает, сколь скромны мои способности.
– А ваш епископ мог бы починить мою машину?
– Я имею в виду – мои духовные способности.
– В церкви нам нужны и практики. В современном мире astucia [изворотливость, находчивость (исп.)] – в смысле мирской мудрости – должна сочетаться с молитвой. Священник, способный поставить перед нежданным гостем хорошее вино, хороший сыр и отличный бифштекс, – такой священник не уронит себя в самых высоких кругах. Мы существуем на этом свете, чтобы приводить грешников к покаянию, а среди буржуазии их куда больше, чем среди крестьянства. Мне хотелось бы, чтобы вы, подобно вашему предку Дон Кихоту, шли высоким путем…
– Моего предка ведь называли сумасшедшим, монсеньор.
– Многие говорили так про святого Игнатия [Игнатий Лойола (1491?-1556) – основатель ордена иезуитов]. А вот и шоссе, по которому мне предстоит следовать, вот и мой «мерседес»…
– Мой епископ говорит, что Дон Кихот – это вымысел, плод фантазии писателя…
– Возможно, отче, все мы – вымысел, плод фантазии господа.
– Вы что же, хотите, чтобы я сразился с ветряными мельницами?
– Только сразившись с ветряными мельницами, Дон Кихот познал истину на смертном одре. – И, устраиваясь за рулем своего «мерседеса», епископ на манер грегорианцев произнес нараспев: – «Новым птицам на старые гнезда не садиться» [Сервантес, «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», ч.2, гл.24, пер. Н.Любимова].
– Красиво звучит, – заметил отец Кихот, – но что же он хотел этим сказать?
– Я сам так и не разгадал, – ответил епископ, – но достаточно того, что это красиво. – И «мерседес», мягко заурчав, покатил по дороге на Мадрид, а отец Кихот на мгновение уловил в воздухе приятный запашок – смесь молодого вина, коньяка и ламанчского сыра, – который человек сторонний вполне мог бы принять за некий экзотический фимиам.
Немало недель протекло, как и все предшествующие годы, в успокоительном, ничем не нарушаемом ритме. Теперь, когда отец Кихот знал, что бифштекс, который ему время от времени подавали, был из конины, он встречал его со спокойной совестью и улыбкой – он уже мог не корить себя за роскошь и всякий раз вспоминал итальянского епископа, который выказал такую доброту, такую любезность, такую любовь к вину. Отцу Кихоту казалось, будто один из языческих богов, о которых он читал в латинских учебниках, провел час-другой под его кровлей. Читал отец Кихот теперь совсем мало – вот только молитвенник да газету, которая не потрудилась довести до его сведения, что молитвенник больше не обязательно читать; особенно его интересовали рассказы космонавтов, поскольку он до конца еще не расстался с мыслью, что где-то в необозримом пространстве существует царство божие… ну и время от времени он раскрывал один из своих старых учебников по богословию, дабы убедиться, что краткая проповедь, которую он намеревался произнести в своей церкви в воскресенье, вполне соответствует учению Матери-Церкви.
Кроме того, он получал раз в месяц из Мадрида богословский журнал. Порой там содержалась критика опасных идей, высказанных даже каким-то кардиналом – то ли голландским, то ли бельгийским, он забыл каким именно, – или написанных священником с тевтонским именем, приведшим отцу Кихоту на память Лютера, но он не обращал особого внимания на эту критику, ибо едва ли ему придется защищать правоверные идеи Церкви от мясника, булочника, хозяина гаража или даже владельца ресторана, который был в Эль-Тобосо самым образованным человеком после мэра, а поскольку мэр, по мнению епископа, был атеистом и коммунистом, его вполне можно было – в том, что касается учения Матери-Церкви, – не принимать в расчет. Правда, встретив мэра на улице, отец Кихот получал от бесед с ним куда больше удовольствия, чем с любым из своих прихожан. С мэром он не чувствовал себя неким начальством: обоих равно интересовали успехи космонавтов в овладении космосом, и вообще они проявляли такт по отношению друг к другу. Отец Кихот не рассуждал о возможности столкновения спутника с ангельской ратью; мэр с позиции научной беспристрастности судил о достижениях русских и американцев, отец же Кихот, стоя на позициях христианина, не видел особой разницы между экипажами: в обоих экипажах, на его взгляд, были люди хорошие, по всей вероятности, хорошие родители и хорошие мужья, но он как-то не мог представить себе ни одного из них – в шлеме и костюме, словно поставленных одной и той же фирмой, – рядом с архангелом Гавриилом или архангелом Михаилом, а уж тем более рядом с Люцифером (если бы их корабль, вместо того чтобы вознестись в царство божие, рухнул прямиком в преисподнюю).
– Вам тут письмо, – подозрительно глядя на своего хозяина, объявила Тереса. – Я прямо вас обыскалась.
– А я беседовал на улице с мэром.
– С этим еретиком!
– Если бы не было еретиков, Тереса, священникам почти нечего было бы делать.
– Письмо-то от епископа, – огрызнулась она.
– О господи, господи! – Отец Кихот долго сидел, вертя конверт в руках, боясь распечатать. Он не мог припомнить ни одного письма от епископа, в котором не было бы претензий к нему. Был, к примеру, такой случай, когда отец Кихот переложил традиционное подношение к пасхе из своего кармана в карман представителя благотворительной организации с достойным латинским названием «In Vinculis» ["В оковах" (лат.)], вроде бы занимавшейся удовлетворением духовных потребностей несчастных заключенных. Отец Кихот совершил это пожертвование добровольно, в частном порядке, но о нем каким-то образом стало известно епископу после того, как сборщика пожертвований арестовали за организацию побега неких врагов генералиссимуса, томившихся в тюрьме. Епископ обозвал отца Кихота идиотом – словом, которое Христос порицал. Мэр же хлопнул его по спине и назвал достойным потомком своего великого предка, освободившего галерных рабов. А потом был другой случай… и еще другой… отец Кихот с удовольствием выпил бы сейчас рюмочку малаги для храбрости, если бы осталась хоть капля после того, как он принимал епископа Мотопского.
Глубоко вздохнув, он сломал красную печать и вскрыл конверт. Как он и опасался, письмо, судя по всему, было написано в холодной ярости.
«Я получил совершенно непонятное письмо из Рима, – писал епископ, – которое сначала принял за шутку наихудшего вкуса, написанную в псевдоэкклезиастическом стиле, и, по всей вероятности, под влиянием кого-нибудь из той коммунистической организации, которую Вы сочли своим долгом поддержать по мотивам, недоступным моему пониманию. Но, попросив подтвердить письмо, я получил сегодня весьма резкий ответ, в котором подтверждалось первое послание, и меня просили немедленно довести до Вашего сведения, что Святой Отец счел нужным – по какому странному наущению Святого Духа, не мне выяснять, – возвести Вас в сан монсеньера (судя по всему, на основании рекомендации некоего епископа Мотопского, о котором я никогда в жизни не слыхал), даже не обратившись ко мне, хотя именно от меня должна была бы, естественно, исходить подобная рекомендация, что – излишне добавлять – едва ли было бы сделано. Повинуясь Святому Отцу, сообщаю Вам эту новость и лишь молю Бога, чтобы Вы не обесславили тот сан, который он счел нужным Вам даровать. Некоторые скандальные поступки, которые были прощены лишь потому, что их совершил по неведению приходский священник из Эль-Тобосо, имели бы куда больший резонанс, явись они следствием безрассудства монсеньера Кихота. Так что будьте осмотрительны, дорогой отче, будьте осмотрительны, молю Вас. Я написал, однако, в Рим и указал на нелепость того, что столь маленький приход, как Эль-Тобосо, будет возглавлять монсеньор, – присвоение Вам этого сана, кстати, обидит многих, более достойных его, священников в Ламанче, – и попросил приискать для Вас более широкое поле деятельности, быть может, в другой епархии или даже в миссионерской сфере».
Отец Кихот сложил письмо, и оно выпало из его рук на пол.
– Что он там говорит? – спросила Тереса.
– Он хочет выставить меня из Эль-Тобосо, – сказал отец Кихот тоном такого отчаяния, что Тереса поспешно выскочила на кухню, прячась от его погрустневших глаз.
