Это еще раз обнажило и «камшишское дело», все это описал в своем романе и аш-Шаркави. Феодал Ризк, фигурирующий в романе «Феллах» (его прообразом, очевидно, был камшишский помещик Феки), и группа зависимых от него лиц в деревне составили костяк, именуемый деревенской властью. Живучесть, стабильность Ризка и всей этой группировки не в последнюю очередь объяснялась тем, что она опиралась на поддержку таинственного Исмаила — невесть где работающего, неизвестно чем занимающегося, но умеющего внушить страх крестьянам, не брезгующего любыми коварными действиями, не признающего закон. Удивительную силу Исмаила автор романа непосредственно выводит из его связей с определенными элементами, занимающими, судя по всему, совсем не второстепенное положение в египетской столице.
Еще одной важной причиной, объясняющей чрезвычайную многослойность и противоречивость процессов развития египетской деревни, является тот факт, что осуществление аграрной реформы дало серьезный импульс для развития капиталистических отношений. Так и не успев выпутаться из сетей феодальных пережитков, египетская деревня попадает в новую сеть противоречий капиталистического способа производства.
В ходе осуществления аграрной реформы в Египте заметно возросло использование наемной рабочей силы в сельском хозяйстве. Земельный голод, перенаселенность в долине Нила, слабое развитие промышленности и промыслов — все это привело к тому, что предложение на рынке сельскохозяйственной рабочей силы в Египте намного превышает спрос. И это создает условия для жестокой эксплуатации батраков. Три миллиона наемных рабочих имеют наиболее продолжительный рабочий день по сравнению со всеми другими категориями лиц, занятых в сельском хозяйстве Египта. Эти три миллиона — самая низкооплачиваемая категория лиц наемного труда в Египте.
Дополнительные сложности в жизни египетской деревни внесла агрессия, начатая Израилем в июне 1967 года и не закончившаяся по сей день. Много молодых крестьян ушло в армию, они вынуждены служить в ней и сейчас, так как Израиль удерживает захваченные во время «шестидневной войны» египетские территории, совершает многочисленные антиарабские враждебные акты. Уход в армию молодых работников тяжело сказался на положении многих семей — главным образом наименее обеспеченных. Вынужденно возросли некоторые категории налогов, поднялись цены на предметы первой необходимости.
«Многоцветные» явления и процессы определяют жизнь египетской деревни. И характерно, что аш-Шаркави оказался весьма далек от намерения искусственно привести свой роман «Феллах» к счастливому концу. Автор нарочито обрывает повествование, когда еще не ясны окончательные результаты этой борьбы — собственно, окончательные ее результаты еще не ясны и в жизни.
Правда, незаконно арестованные жители деревни освобождены, Ризк и его окружение проиграли сражение с обретающими голос феллахами. Крестьяне вздыхают облегченно, думая, что достаточно освободиться от присутствия в деревне зловещего Исмаила, чтобы настала новая жизнь. Но к концу романа Исмаил неожиданно появляется в деревне снова, и в связи с этим обращает на себя внимание последний разговор человека, от имени которого идет повествование в романе, с одним из положительных героев — офицером, возглавляющим службу безопасности и вставшим на защиту крестьян. Этот честный офицер говорит: «Да, твоим землякам пришлось хлебнуть горя. И впереди у них еще много трудностей. Ну, а мне предстоит бой с Исмаилом… не на жизнь, а на смерть».
В бой — не на жизнь, а на смерть! — он так и сказал.
Бой этот не закончился в романе, как не закончился он и в египетской деревне.
И тем не менее роман аш-Шаркави глубоко оптимистичный. И оптимизм этот имеет свою достаточно прочную базу. Дело в том — это показывает автор на всем протяжении своего произведения, — что крестьяне в Египте теперь могут отстаивать свои права; пусть нелегко им это дается, но они в состоянии найти правду. Такая возможность становится реальностью, так как в самой деревне уже выросли новые люди — принципиальные борцы за правду, за справедливость, против помещичьей эксплуатации. Эти люди уже достаточно грамотны, они хорошо осведомлены о событиях, происходящих в столице Египта и за пределами своей страны. И эти люди верят в торжество самого справедливого дела.
Профессор Е. Примаков
Я должен, обязательно должен побывать в своей деревне! Не знаю, почему я принял такое решение и как долго созревало оно где-то в глубине души. Сначала робко заявило о себе смутное желание, потом оно окрепло и овладело мной. Я понял, что уже не смогу избавиться от этой щемящей тоски по всему, что оставил там, в тихой деревушке, на берегу речки-безымянки… И я решил ехать.
Мысль эта пришла мне в голову серым, безрадостным утром. Солнце никак не хотело показать свой заспанный лик из-за плотного покрывала бесцветных облаков, затянувших край неба. Потолок моей комнаты тоже был затянут облаком — густой пеленой табачного дыма. Бессчетное количество раз клялся я сам себе, что брошу дурную привычку курить по ночам. Напрасно. Чуть только в голову лезли тревожные мысли, рука невольно тянулась к сигарете. Я жадно затягивался и выпускал дым, вместе с которым, казалось, улетучивалось и мое беспокойство.
В это утро все представлялось мне застывшим, гнетущим: и солнце, и облака на небе, и прохладный воздух, и даже это небъяснимое, смутное чувство, похожее на тоску, сдавившее мое сердце. Такое со мной случалось. Особенно на чужбине.
Но теперь я на родине. И тем не менее опять ощутил эту острую и одновременно сладкую боль, которую всегда рождают воспоминания о далеком детстве и неодолимая жажда чего-то нового, еще не изведанного тобой.
Да, да, подобные мгновения я переживал и раньше. Как часто наступавшее утро виделось мне таким же вот серым, безрадостным. И все-таки в каждом из них было что-то свое, неповторимое.
Солнечные лучи наконец пробили густую завесу и выплеснулись на набережную Каср-ан-Нил. Они словно нехотя смывали тени облаков с каменных стен и витрин магазинов, перед которыми, разглядывая товары, то и дело останавливались шумные стайки восторженных девушек, пары равнодушных ко всему супругов, строгие мамаши с детьми и одинокие прохожие самых различных возрастов. Совсем как в Париже! Семнадцать лет назад я впервые увидел Париж, этот необыкновенный город, о котором столько мечтал.
Интересно, а как бы встретил меня Париж сейчас, очутись я там снова? Неужели и я ощутил бы с такой же остротой неумолимый бег времени, как об этом написал некогда нищий бродяга — великий Франсуа Вийон? Всякий раз, возвращаясь в свой любимый Париж после долгих лет странствий и скитаний по свету, он убеждался, что даже в этом вечно юном городе все подвластно времени: и его подружки, чья яркая красота заметно поблекла, и старые верные друзья, которые уже вышли в тираж, хотя им еще не перевалило и за пятьдесят. Не устоял перед натиском времени и заклятый враг Вийона, казалось бы всемогущий, король Людовик XI.
В Париже я ходил по тем же улицам, по которым когда-то бродил Вийон. Влекомый любопытством и страстью к приключениям, я забирался в трущобы, где живут бедняки. Заглядывал в мрачные кварталы, где и днем не гасят света. Посещал сомнительные заведения, пристанища воров, контрабандистов, цыган и прочего шумного люда, всюду чувствующего себя как дома. Встречался с неряшливо одетыми мужчинами, которые будто соперничали между собой — у кого самые взлохмаченные головы и самые нечесаные бороды. Не было в Париже такого уголка, куда бы я не заглянул. Я останавливался перед почерневшими от времени домами, где некогда жили великие люди, я ходил по мостовой, обагренной кровью коммунаров, и передо мной страница за страницей оживала славная история незабываемого и покоряющего сердце города.
А когда я, бродя по Парижу, вдруг оказывался в бушующем море демонстрантов, которые выступали против преступных войн колониализма, против эксплуатации и угнетения, я чувствовал себя в этой толпе уже не чужаком, а настоящим парижанином. Вместе с другими я выкрикивал: «Свободу Африке!», «Долой грязную войну во Вьетнаме!», «Вон из Индокитая!» И мой голос, казалось, сливался с голосом всего Парижа…
С тех пор прошло семнадцать лет. Сегодня в этом городе, как и во всем мире, звучат голоса, проклинающие новую грязную войну во Вьетнаме. И сейчас по улицам и площадям Парижа идут колонны демонстрантов. Это юноши и девушки, которых в те дни, когда я учился в Париже, еще и на свете-то не было. Мы передали им эстафету жизни и борьбы. Эта мысль радует и в то же время наводит грусть. Может быть, именно поэтому ночью я не сомкнул глаз. Курил сигарету за сигаретой. Потом писал, писал и писал. А утром все изорвал в мелкие клочки…
