— Чего хотелось бы?
— Голосовой акт.
— Ну я приготовлю тебе, — уже скучнее сказал поисковик. — Ты нудный какой-то, Савельев. Вот ты смотри. Ведь я же не говорю тебе, что ты сам все это записал. Я доверяю, так и ты доверяй. А между прочим, я мог бы тебя уже отправить, — он показал вверх, на третий этаж, где сидело ФСБ. — Уже я мог бы тебя туда. Сам знаешь, сейчас все эти ваши радио… Ты перерегистрацию прошел?
— Какую перерегистрацию? — Савельев даже отшатнулся.
— Ну какую-нибудь. Обязательно должна быть новейшая перерегистрация, а ты окажешься непрошедший. Или еще чего, они там найдут. Тебе надо?
В мозгу Савельева роились версии одна причудливей другой: поиск выявил секретные результаты, или все чиновники погибли и это надо скрыть, или крушение было подстроено ФСБ и раскрылось по чистой случайности, благодаря его радиолюбительству, или пропавшее чиновничество чем-то провинилось, так что теперь и черт бы с ним. Он привлек внимание к этой истории, а поисковику это было совсем некстати.
— Но люди же, — начал он, понимая всю бесполезность спора.
— Ну люди, да, — сказал поисковик. — Везде люди. Радиопередача «В гостях у сказки». Ты только знаешь что, искатель? Ты не рассказывай много про это дело. С тебя смеяться будут, как ты голоса слушаешь. От меня тебе благодарность, от всех нас, и будь спокоен.
— Хорошо, — сказал Савельев очень спокойным голосом. Сестры и пациенты, сколько-нибудь его знавшие, поняли бы, что этот спокойный голос ничего хорошего не предвещает, но эмчеэсник с ним не работал и в людях не разбирался.
Теперь надо прояснить связь между Игорем Савельевым и пропавшей руководительницей «Местных» Мариной Лебедевой, двадцатилетней активисткой-общественницей, улетевшей с компанией больших боссов якобы встречаться с массами, а на деле париться в баньке. Вся верхушка перовского отделения «Инновационной России» явилась в шесть вечера на аэродром и потребовала борт. Председателю ИР Дронову в Перове не принято было отказывать, но начальник аэродрома Крючников заартачился. Он сказал, что нет летчика. «Вызови!» — заорал Дронов, который явно был уже хорош, хоть прямо об этом не писали. Дронов был человек таинственный, появился в Перове недавно, и знали о нем только то, что в Москве у него паутина высших связей. Савельев ничего о нем не знал и не интересовался.
Крючников вызвал пилота, но тот отказался взлетать, упирая на технику безопасности: в «Ан-2» ни при какой погоде нельзя запускать больше двенадцати человек, а этих было тринадцать, и все, кроме Марины, грузные. Дронов опять заорал, и Крючников на собственный страх и риск сказал пилоту: не связывайся. Тяжело разогнавшись, они улетели в долгий зеленый закат, и больше их никто никогда не видел.
Фотографию Марины Лебедевой Савельев увидел на следующий день в перовской газете «Глобус». Есть женщины, заставляющие нас вспоминать, как мы живем, и сразу представлять другую жизнь, которая тут же начинает казаться реальной. Всякий спросил бы: что делать ангелу в «Инновационной России»? Но где же и быть ангелу, как не в аду, на переднем крае борьбы? Марина Лебедева принадлежала к тому типу святых, которые раздают себя всем, потому что мужчина никакой святости, кроме блуда, не понимает. Савельев сразу в ней увидел эту жертвенность, которую изображают столь многие — но понимающий человек разберется с первого взгляда. Он понимает, где шлюха с запросами, а где ангел с печальным детским ртом углами вниз, полуприкрытыми глазами и выражением сладостной обреченности. Савельев сразу понял, что найдет и спасет Марину Лебедеву, и потому в душе не очень удивился, поймав сигналы.
Он знал, что даже там, в дымной сырости начальственной баньки, Марина Лебедева будет двигаться среди жирных мохнатых тел как сияющий ангел; и в тайге станет наложением рук укрощать голодных медведей, и когда увидит его — в первых рядах спасателей, — немедленно все поймет и останется с ним. Савельев не полюбил бы другую. Вот почему из МЧС он направился в «Глобус» и попросил пятидесятилетнего рослого очкастого ответсека, похожего на советского агронома, принять от него информацию.
Ответсек сам его слушать не стал, а откомандировал на третий этаж к корреспонденту Вадиму Тихонову, специалисту по скандалам и происшествиям. Тихонову было двадцать четыре года, и по меркам «Глобуса» он был человек опытный. К двадцати шести годам журналисты либо переезжали в Екатеринбург, либо уходили на телевидение, либо выбирали литературу и спивались. Других путей из «Глобуса» не было. Можно было, конечно, пробиться в ответсеки, но нынешний явно не собирался умирать, да и как посмотришь на него — за что бороться-то? Раньше был еще вариант с политтехнологией, но тогдашние политтехнологи исчезли как класс, а новых набирали уже не снизу. Тихонов понимал, что года через два ему придется менять профессию, поэтому к обычной самоуверенности провинциального новостника в его случае добавлялась легкая тревога, а так как он не пил сильно, по-настоящему, — глушить ее было нечем. Свежий человек мог принять ее за любопытство и даже азарт, но коллегам все было ясно. Сейчас Тихонов выслушивал слезную жалобу пенсионера Блинова. Сын Блинова взял на себя вину за ограбление магазина, хотя был, разумеется, почти не виноват. Он поступил благородно. Сажать его вообще не следовало, тем более что и украли они всякой ерунды тысяч на тридцать, но он сел, оказался в колонии под Перовом и погиб там во время пожара. Теперь со старика Блинова требовали компенсацию, потому что загорелись личные вещи осужденных, якобы по вине Блинова-сына, который погиб и потому не мог оправдаться. Весь ущерб списали на него, и Блинов-отец должен был теперь выплатить сто двадцать тысяч рублей, которых у него не было. Он не понимал, как возможна такая ужасная, библейская, иовская несправедливость: сначала у него несправедливо посадили сына, потом сын погиб и теперь был посмертно должен. Тихонов все это выслушивал по седьмому разу. Ему казалось, что комната пропиталась запахом горелого зэковского имущества. Вероятно, так пахло в аду. Тихонов представил себе, как выглядела бы книга Иова в русском варианте.
«1.7. Товарищи, товарищи, что же это делается, что это делается такое.
1.8. Взяли, посадили, не разобрались никто ничего, не рассмотрели ничего.
1.9. Потом объявляли взыскания, все время объявляли взыскания ему.
1.10. Теперь, когда сгорело, он виноват, а ведь все знают, что они сами подожгли.
1.11. Алтынов, Алтынов, все виноват Алтынов. Я знаю, он мне писал, что это все Алтынов, все, что выделяли, он расхищал, и он же у родственников вымогал.
1.12. Они вымогали с родственников за все — за телефонный звонок, за свидание, за посылку вымогали.
1.13. Что же это делается такое, товарищи, или никто уже не видит ничего.
1.14. Они сами подожгли, чтобы только наружу не вышло, мне сын писал, они за это сына.
1.15. И я же должен теперь, вы слышите, я же должен теперь.
1.16. Товарищи, товарищи, что же это такое.
1.17. Еще когда был ребенком, все время клеил фанерные корабли».
Тихонов понимал, что ему не следует выдумывать про себя эту книгу перовского Иова, но иначе он сошел бы с ума. Савельеву он обрадовался как родному. У него появился предлог выгнать Блинова. В деле Блинова нельзя было разобраться, мимо таких вещей можно было только проходить, стараясь не оглядываться. Они засасывали. Некоторые люди, хорошо знакомые репортеру Тихонову, не удержались и всосались таким образом — кто в помощь заключенным, кто в лечение больных детей, кто в раздачу сирот; невинный поиск смысла обернулся такой жизнью, в которой задуматься о смысле было уже некогда, то есть вопрос в принципе решался, но так же, как головная боль излечивается гильотиной.
— Я вам позвоню, — сказал он Блинову.
— Да я сам зайду, что вы будете беспокоиться…
— Нет, я позвоню, — железным голосом настоял Тихонов. Но внешность у него была неубедительная, малый рост, круглая голова, очки, — и ясно было, что Блинов придет уже назавтра и будет так ходить долго.
Савельев уселся и собрался рассказать про сигналы, но Тихонов его заговорщически прервал.
— Тсс, — сказал он. — Сейчас вернется.
— Кто?
— Этот. Они никогда с первого раза не уходят.
И точно — Блинов вернулся еще дважды, оба раза порываясь начать сначала — ему все казалось, что Тихонов не услышал, не захотел понять главное. После его второго ухода выждали минут пять.
— Ушел, — сказал Тихонов. — Рассказывайте.
Савельев рассказал про сигналы и обещал дать записи, чтобы их выложили на сайте «Глобуса».
— Интересно-то интересно, — сказал Тихонов. Он нравился Савельеву, потому что совсем не выделывался. У журналистов желание понтоваться проходит быстро, если только они не спиваются в писатели. — Но вот честно, Игорь, — если вы, допустим, спросите меня… Я не очень трусливый человек в принципе. Но заплатите вы мне миллион — я не полезу в «Инновационную Россию».
