— Да, что-нибудь покрепче, — сказал я, — или игристое со льдом.
— Я и не предполагал, что будет так жарко, — проговорил Фрейман и снял пиджак. — Я привык к жаре, могу взобраться на мачту высокого напряжения, когда металл плавится. Хотите верьте, хотите нет, я лезу туда без перчаток.
Тут он замолк, посмотрел на затылок профессора, снова надел пиджак и шепотом спросил:
— Сколько это займет времени?
Профессор не ответил. Я тоже.
— Вы два университетских шизика! — воскликнул наконец Фрейман, выходя из машины.
Я опередил его и уже открыл дверь Аксельроду, склонив голову наподобие ливрейного лакея. По глазам профессора я понял: что-то ему не нравится. Он собрался было что-то сказать, но тут же раздумал. Наконец он вылез из машины, распрямился, перекинул пиджак через плечо и надел шляпу. Ключи от машины он переложил из правой руки в левую и только затем убрал в карман. Потом он повернулся и посмотрел на меня, как будто ожидая команды. А ведь это был профессор! Шрага — вот кто был нашим настоящим командиром, я же — лишь его заместителем.
Мы уселись за небольшой столик с плексигласовым верхом. Я заказал три кофе по-турецки и пирожные. Я даже согласился платить за всех — в виде компенсации за то, что я их сюда затащил. Пирожные оказались мягкими и даже холодными. Фрейман быстро проглотил свою порцию и извинился, сказав, что в этот час привык съедать пару бутербродов с сыром, чтобы его не мучила язва. Затем он взглянул на часы, торопливо закурил и встал из-за стола. Аксельрод остановил его и попросил сигарету.
— Ты теперь куришь? — спросил я его удивленно, потому что он какое-то время назад вычитал в отчете Королевской комиссии врачей, что курить вредно, и с тех пор к сигаретам не притрагивался.
У профессора была сильная воля, диктовавшая ему распорядок жизни. Двое его детей родились именно тогда, когда он это планировал, — сначала сын, потом дочь, как будто он так и заказывал. И отцу не пришлось за них краснеть. Матерью их была Шуламита. Когда мы впервые встретили ее в доме Шраги, у нее была длинная черная коса.
Я курил долгие годы. И дома, и в кафе. В свое время у меня в голове рождались многие планы. По совету Шраги я пытался опубликовать книгу народных сказок. Потом я пытался собрать неординарные пословицы и поговорки, ну, например, такие: «Не женись на женщине худого рода, даже если в доме ее злато и серебро сыплются из рога». Моя жена сказала мне: «Если ты хочешь быть свободным, как птица, и тратить деньги на кофе и сигареты, примирись с тем, что тебе суждено оставаться холостяком». Это было справедливо. Так что я склонил свою гордую спину и надел библиотечное ярмо. Когда мне доверили редкие манускрипты, директор поставил условием, чтобы я бросил курить. «Книги слишком уж хорошо горят, — объяснял он. — Но можете утешаться тем, что сюда не долетят бомбы. Мы ведь живем в воюющей стране! Не бояться бомб — это не так уж мало. Сейчас от безопасного убежища не отказался бы никто». Я согласился с директором, и он не отказал себе в удовольствии еще раз напомнить: «Ни одна бомба не достигнет помещения, отстоящего от поверхности земли на высоту трехэтажного дома». — «Да, бомбам сюда не проникнуть, — сказал я, — и человеческим голосам — тоже».
В те времена я прятался от всех своих приятелей в зале каталогов. Профессора здоровались со мною, спрашивали, как я поживаю, хлопали меня по плечу и ждали, чтобы я начал рассказывать им сплетни. В общем, это были друзья. Через многие годы они пришли на свадьбу моей дочери, целовали жене руку, красную от стирального порошка, говорили: «Кто бы мог подумать? Все это так неожиданно!» Пришел и Аксельрод; Шуламита опиралась на его руку. Отец назвал ее в честь героини библейской Песни Песней, да она и была настоящей Суламифью. До сих пор у нее осталась тугая черная коса, до сих пор я не мог наглядеться в ее большие черные глаза. В эти глаза, которые я так любил...
Аксельрод затянулся, закашлялся, а потом спросил меня, вредно ли для здоровья курить. Я решил дать ему поблажку и ответил, что не вредно. Но, если он сомневается, могу предложить ему мятные пастилки. Мне их порекомендовал директор библиотеки, и я оценил их по достоинству. Аксельрод оперся о плексигласовый столик, закрыл глаза и несколько раз затянулся так глубоко, словно хотел набрать полные легкие дыма. Наконец он посмотрел на меня подчеркнуто дружелюбно и спросил:
— Ну что, грешим помаленьку?
После затяжек глаза его сверкали.
— Спокойно, старик, — шепнул ему Фрейман. — Если ты не привык затягиваться, лучше этого не делать.
Мы называли Аксельрода стариком, еще когда были молодыми и ездили на учебные стрельбы. И это несмотря на то, что командиром нашим был не он, а Шрага.
— Жаль, что нет Шраги, — сказал я. — Выпили бы за встречу.
Аксельрод засмеялся, а Фрейман заявил, что людей с чувством юмора, подобным моему, следует загонять на столбы электропередач, даже если они — люди из университета.
На сей раз рассмеялся я, а потом сказал, что Шрага, окажись он здесь, знал бы, как себя вести. Фрейман глянул на часы. Профессор задумчиво проговорил:
— Да, он был настоящим командиром.
Я кивнул:
— Это врожденный дар — быть харизматическим лидером. У тебя такого нет — несмотря на жену и на твое профессорское звание.
Аксельрод раздавил в руке сигарету и прикрыл глаза. На лице его, казалось, отчетливее проступили морщины. Внезапно он встал и подошел к стойке. Какое-то время он стоял там и шептался с хозяином. Когда он вернулся, на губах его играла хитрая усмешка.
Подошла официантка и поставила на наш столик бутылку коньяка и четыре стакана, после чего одарила профессора похабной улыбочкой. Фреймана аж передернуло.
— Вот этот напиток мне по душе! — воскликнул я.
Аксельрод наполнил четыре стакана, взял два из них в обе руки, чокнулся сам с собой, потом с нами и возгласил:
— Лехаим! За здравие!
Он настоял, чтобы мы отпили из наших стаканов, а потом сам осушил те, что были у него в руках. Потом он закрыл глаза, снова открыл и взглянул на нас с видом человека, у которого есть для окружающих парочка сюрпризов. После этого он громко позвал официантку. Та подошла, цокая каблучками и выставляя напоказ свою пышную грудь. Аксельрод схватил девушку за руку ниже короткого рукава и опять посмотрел на нас. Лицо его раскраснелось, на подбородке выступили капли пота. Профессор притянул официантку к себе, что-то прошептал ей на ухо, а затем шлепнул ее по заду. Потом он еще раз наполнил наши стаканы и выкрикнул:
— Шраге — многая лета!
Фрейман вскочил. Лицо его тоже разрумянилось, кулаками он опирался о стол. Фрейман уже собрался было сказать что-то резкое, но тут я решил, что пора вмешаться. Потянув Фреймана за рукав, я сказал, что раз сам Профессор Аксельрод пьет за здоровье Шраги, значит, все в порядке. Закончил я возгласом:
— Король мертв. Да здравствует король!
Профессор закивал головой, поднес к своему глазу стакан и взглянул на меня сквозь него. Глаз его через стекло казался мутным.
Подошла официантка, поставила на стол тарелку с пикулями, после чего склонилась к профессору, коснувшись его лба грудью, и прошептала, что у них здесь есть все, что нужно настоящему мужчине.
— Коли так, принесите нам американских сигарет, — сказал я.
Официантка посмотрела на меня. У нее был вздернутый носик, лоб был обернут осветленными перекисью косами наподобие повязки, бледно-розовые губы сложились в зазывную улыбочку.
— Шрага умел пить, — печально молвил профессор.
Что правда, то правда. После успешных вылазок он обычно выпивал с нами. «Пошли в кафе, — говорил он, — поедим блинчики с молоком». Из кармана его, как правило, уже выглядывала бутылка, отнюдь не молочная.
— Что ты сказал? — почему-то спросил профессор, провожавший глазами удалявшуюся официантку. — Эх, до чего же крепкий у нее тыл!
И он расхохотался.
— Прохвес-сор эттт-тики! — презрительно процедил Фрейман.
— Мальчишки! — погрозил мне пальцем Аксельрод. — Вам всегда подавай самое лучшее. Пенки любите снимать — и на солнце, и в темных подвалах.
— Тем, кто занимается этикой, полагается снятое молоко, — сказал я.
— Вот Шрага умел жить, — задумчиво проговорил профессор и снова поднял стакан.
— А ты — чего тебе не хватает?! — взорвался Фрейман. — Вставайте, пошли отсюда!
— Я потратил свою жизнь на книги, — негромким голосом констатировал профессор и замолк, а потом вдруг заорал: — Так где же эти чертовы сигареты?!
— Спроси у официантки, — презрительно фыркнул Фрейман.
— У официантки... — эхом отозвался профессор. — У меня не бывает проблем с девушками-студентками — легко приходят, легко уходят. — Он прищелкнул пальцами. — А ты мне тут пеняешь...
Официантка положила перед ним пачку сигарет и кокетливо улыбнулась. Профессор дрожащей рукой вскрыл упаковку. Девица зажгла ему сигарету, потом убрала зажигалку в карман фартука и опять улыбнулась.
