— А дальше? — спросил Фрейман, как будто не знал, что было дальше.
— Потом я женился. Шрага преподнес мне в качестве подарка утверждение в штате библиотеки. После этого меня повышали в должности, пока я не получил одну из старших. Мне обеспечена кругленькая сумма в пенсионном фонде. Я даже могу позаимствовать оттуда деньги, если мне, к примеру, захочется купить новую мебель. К тому же я люблю книги, Фрейман, ты же знаешь. Все, что я успел прочитать, я прочитал в своем хранилище. Шрага писал мне: оставь чтение, начинай писать сам. Он был хорошим другом; не знал он лишь одного: все уже сказано в книгах.
— В том-то и дело. Легкая работа. Ты сидишь вечерком за столом и пишешь книгу. Как он, — кивнул Фрейман в ту сторону, куда удалился профессор.
— Он не пишет книг, — шепнул я. — Только статьи.
Послышался шум подъехавшего автобуса. Фрейман выглянул, затем снова сел.
— Сейчас я эксперт по манускриптам и редким книгам, — подвел я итог моему рассказу.
Фрейман посмотрел на меня иронически:
— Не знал, что ты такая важная персона. Эксперт — это звучит!
— А ты думал! — напустил я на себя важности. — Бывают эксперты и без ученых степеней.
— Конечно, — с готовностью согласился он. — Все, кто работает в университете, не могут не заниматься наукой. Не то что мы, работяги, лазатели на столбы.
— Я издали отличаю редкую книгу, — хвастался я. — Когда кто-нибудь умирает и после него остается библиотека, меня посылают оценить ее примерную стоимость. Так вот, я, можешь себе представить, отыскиваю ценные книги среди тысяч других.
— А у меня дома — одни только детские книжки, — улыбнулся Фрейман.
— Тоже неплохо, — рассмеялся я. — Меньше хлопот будет твоей вдове.
Я рассказал ему, как ко мне приходят старушки-вдовы:
— Они хотят подарить библиотеке книги своих мужей. Просят лишь приделать к стене, можно даже к боковым стенкам стеллажа, медные таблички: «В память о моем супруге, передавшем труд своей жизни этой библиотеке». Но я ведь отвечаю за наше помещение. И я говорю им: «Если мы повесим таблички с именами всех, кто умер, и поместим сюда все их книги, мадам, здесь не останется места для тех, кто жив». Вот так-то. И тогда они говорят правду, Фрейман. Все дело в помещении — его приходится сдавать какому-нибудь студенту. Пенсия у вдовы маленькая, расходов много. Поэтому она нас так просит... Ну, я, конечно, вхожу в положение и обещаю: «Мы пришлем швейцара, чтобы очистить вашу комнату». И они даже не спрашивают, что станется с книгами... Шрага, как ты помнишь, хотел, чтобы я тоже писал книги. Ну и кому они нужны? Эту великую тайну знает Аксельрод; потому-то он и не написал ни единой книги. Лишь статьи, лекции...
— Не говори мне об Аксельроде, — перебил меня Фрейман.
Я почувствовал, что во мне закипает гнев.
— Ну и чистюля у нас этот кудесник электричества! Вместо того чтобы сказать спасибо за бесплатную поездку, выпивку и пирожные...
Тут перед нами возник Аксельрод. Подошел тихо, подобно тени, и вполголоса сообщил, что за всех уже заплатил. Мы молча встали и пошли к машине.
Фрейман уселся на заднее сиденье и посмотрел на часы, а затем — с укоризной — на профессора, быть может, надеясь таким образом его поторопить. Я сел впереди. Все молчали. Аксельрод жал на газ, хотя мы еще не выехали на шоссе и лавировали между припаркованными машинами, каждая из которых стояла в нарисованном на асфальте желтом прямоугольнике. Я понимал: профессор ждет, что я попрошу его сбавить скорость. Но я не говорил ни слова, сидел с закрытыми глазами, равномерно покачиваясь в такт движению.
Тут не выдержал Фрейман.
— По-моему, одного покойника достаточно, — заявил он. — Или нет?
Аксельрод нажал на тормоз и шепотом сообщил:
— Я приготовил прекрасную речь о деяниях Шраги.
Фрейман по инерции наклонился вперед и воскликнул:
— Неужели ты после всего этого будешь прославлять Шрагу?!
— Что за детская щепетильность, Фрейман? — отозвался я. — Шраге уже все равно! А люди хотят слушать речь профессора этики.
— Шрага бы нас никогда не простил, — ныл Фрейман.
— Есть некто более могущественный, чем Шрага, — объявил я. — «Бог умеет сострадать и прощать, он не торопит свой гнев, исполнен сочувствия, которое и есть награда раскаявшемуся».
— Опять ты со своими цитатами, — простонал Фрейман.
Аксельрод внезапно остановился — хмурый полицейский знаком приказал ему прижаться к обочине. Фрейман тихо чертыхнулся. Я попробовал объяснить полицейскому, что мы спешим. Тот ответил, что все спешат, но на дорогах, к сожалению, слишком много подозрительных личностей. Поэтому он просит нас пристроиться к колонне машин, стоящих неподалеку.
Фрейман сказал:
— Эти выхлопные газы меня удушат!
Профессор поставил машину в конец очереди и сидел теперь повесив голову.
Наконец пришел наш черед. Аксельрод предъявил документы — довольно большую пачку, непонятно как умещавшуюся в его кармане. Можно было подумать, что он надеется на оправдание без суда. Среди документов были свидетельства о рождении, об окончании колледжа и университета, удостоверения личности и занимаемой должности, а также членские билеты Союза выпускников его факультета и Общества ритуального очищения покойников. Наверное, этого профессору показалось мало, и он положил сверху свою визитную карточку, где его имя и ученая степень были напечатаны особым шрифтом, имитирующим рукописные буквы. Полицейский с трудом удерживал эту кипу бумаг. Просмотрев их, он взял под козырек и сказал, что, хотя сперва лицо обладателя всех этих документов и показалось ему подозрительным, теперь он понимает, что перед ним знаменитый профессор, самый настоящий, пусть даже немножко выпивший и расслабившийся. На сем полицейский закончил свою речь, извинился, приложил руку к сердцу и с поклоном добавил, что, хотя он поставлен сюда блюсти порядок, ему не хочется причинять профессору неприятности.
На улицах города сгущались тени, но и они не сделали жару сколько-нибудь приемлемой. Оштукатуренные здания по дороге на старое кладбище не пропускали ветерок с моря. Фрейман снял пиджак и не переставая бормотал:
— Все пропало! Все пропало!
Ворота кладбища были закрыты. Я долго колотил в ржавые их створки, сотрясая висячий замок. Наконец откуда-то появился сторож. В одной руке он держал бутылку с минеральной водой, другой рукой обмахивал лицо, блестевшее от пота. Сторож сердито посмотрел на нас и сказал:
— Всех крупных шишек на сегодня уже похоронили; ежели у вас еще один такой и он успел при жизни приобрести участок на нашем знаменитом кладбище, везите его в контору, к другому входу...
Фрейман зашептал, что здесь нам больше делать нечего, надо возвращаться в Иерусалим. Ясно ведь, что уже поздно, все кончилось. Аксельрод стоял неподвижно, черный пиджак, перевешенный через его руку, бессильно никнул к земле, белая рубашка выбилась из брюк. Я надеялся, что он сейчас заправит рубашку и снова пустит в ход свои верительные грамоты. Но он молчал, только ковырял ногой песок.
Тогда я начал говорить, что мы явились на похороны Шраги, но, к сожалению, не по своей вине задержались — полиция проверяла подозрительных лиц, а чье лицо в наше время не подозрительно? В конце своей речи я дружески подмигнул сторожу. Тот немного оттаял и спросил, о каком Шраге мы говорим — здесь не то кладбище, где могут похоронить просто какого-то Шрагу. В конце концов, здесь покоится Бялик[8] , ну, и другие богатые или знаменитые люди — ведь каждая пядь земли в этом месте стоит огромных денег.
— Это Шрага Гафни, — сказал я, — знаменитый журналист.
— Я не читаю газет, — визгливо стал оправдываться сторож, после чего сообщил, что в этот день покойников было немного, зато все — известные люди, скоропостижно скончавшиеся — быть может, из-за жары или из-за того, что сегодня пятница, а кто умирает в пятницу — попадает прямо в рай.
Я сунул ему в руку мятую купюру, а Фрейман как-то робко протянул ему газету. Сторож заглянул в некролог, затем отпил из своей бутылки.
— Так ведь это было в час дня — а вы явились только сейчас, вечером, — презрительно процедил он. — Мы тут зря времени не тратим.
Я хотел еще раз извиниться, но сторож хитро подмигнул:
— Ну ясно, подозрительные лица. На кладбище ведет много дорог — есть короткие, а есть и длинные. Какая разница...
С этими словами он распахнул ворота и пригласил нас войти.
— Коли пришли к Шраге Гафни, будьте моими гостями. Немало денег загребли мы на его похоронах. Народу было видимо-невидимо. Все они говорили, говорили... Пока покойник не встал из гроба и не сказал: «Хватит!» Нет, серьезно, ежели Господь всемогущий, да будь Он благословен, слыхал бы то, что здесь говорилось, Он, ясное дело, пригласил бы покойничка прямо в райский сад. Поскупился только один из гостей. Подхожу к нему с ящиком для пожертвований — а он и говорит: если уж Шрага Гафни умер, никакие пожертвования не спасут нас от могилы. Щеголеватый такой тип, в костюме и черной шляпе. Думаете, удалось ему отвертеться? Как бы не так! Дал как миленький — все-таки побоялся взять грех на душу.
