— Типа, можно, — повторил Маршал.
— Короче, бля, спасибо, — сказал парень и отчалил. Он шел, опустив плечи, глядя в асфальт, и был похож на первобытного человека. Взревели моторы, заголосили клаксоны.
— Завсегда пожалуйста! — закричал ему вслед Хеннинен, стараясь выглядеть бодро. Однако, несмотря на благородные намерения, его прожженный куревом и опаленный похмельем голос звучал не бодро. Мимо прогрохотала огромная фура — все вокруг затряслось и задрожало. Когда она, наконец, свернула, унеся с собой шум и грохот, казалось, что все материальное, что было на перекрестке, сместилось со своих мест сантиметра на два как минимум.
— По-моему, мы что-то не договорили, — вспомнил Маршал.
— Разве? — очнулся Жира. — Я не помню, или, вернее, я хотел сказать, что мне, похоже, как-то все равно.
— Значит, и разговаривать теперь уже не о чем, — вздохнул Хеннинен.
— Я, кажется, припоминаю, — встрепенулся Маршал, — мы говорили о неком мясосодержащем кулинарном изделии, которое кто-то съел и не подавился. Я еще потом не к месту разоткровенничался, ну да ладно теперь об этом.
— Это был прекрасный мясной пирожок. Да, и еще о том вечере, на котором мы задержались. Возвращаясь к твоему справедливому замечанию, что нам сегодня плохо, а тебе нет, возникает резонный вопрос — а где вчера был ты? У нас, понимаешь, деньги кончились, и мы триллион раз в задницу пытались до тебя дозвониться.
— Сложно было не заметить, — сказал Маршал. — «На вашем автоответчике триллион в задницу сообщений. Чтобы прослушать сообщение, нажмите один. Чтобы удалить сообщение, нажмите два». Их было тридцать два, этих сообщения, вот мне больше делать нечего, кроме как их слушать.
— Не, мы так много не звонили.
— Из чего следует, что триллион — это меньше, чем тридцать два, — заключил Хеннинен. — Запомните хорошенько!
— Ну, наверное, еще мать-покойница пыталась пару раз прозвониться, то есть, тьфу, какая покойница, — мать-старушка. Надо ж так перепутать! Все, типа, пора что-то делать с этой жизнью.
— Пора, — согласился Хеннинен.
— Я говорю, мать моя так считает, — пояснил Маршал.
— Так что же ты делал или там не делал вчера? — спросил Жира.
— Да я, собственно, ничего не делал.
— Но это мы, собственно, уже знаем, — сказал Хеннинен и сморщился так, словно на носу у него было нечто к носу не относящееся.
— Я, типа, прилег днем ненадолго и заснул. А потом это ненадолго надолго растянулось, в общем, лег я где-то в районе пяти вечера, а проснулся в два ночи — и сна ни в одном глазу. После чего последовали три часа ворочания и разных тяжелых мыслей, а потом еще часа два пошлых сновидений, и так до самого утра.
— То есть до сейчас, — уточнил Жира.
— Похоже, и правда пора что-то делать с этой жизнью, — сказал Хеннинен. — А так как я сейчас в результате неких непонятных мне причин оказался в таком вот промежуточном состоянии натянутой пружины между опьянением и похмельем, то хочу вынести данный вопрос на всеобщее обсуждение и как на духу спросить у нас всех, а не пора ли нам всерьез заняться каким-нибудь делом, ну вообще по жизни, я имею в виду.
— Ну, батя, ты загнул! — сказал Жира.
— Я никак не могу разобраться с этими снами, — продолжал объяснять Маршал. — Ну вот, например, даже если я проспал, предположим, часов двадцать, то все равно засну еще где-нибудь днем. И этот дневной сон снова растягивается до безобразия, и потом так странно и ужасно просыпаться посреди ночи, ведь лег-то просто прикорнуть на полчасика. Это все равно как зайти в лифт на первом этаже какого-нибудь гипермаркета, а выйти на третьем этаже в своем же подъезде.
— Красиво сказано, — заметил Хеннинен. — Но похоже, мое предложение о поиске занятия не нашло поддержки у населения.
— Я даже не знаю, — проговорил Маршал, и в словах его был слышен тяжелый и недовольный скрип. — Может, мы не будем вот так вот с самого утра затевать производственную гимнастику.
— Я предлагаю, например, сыграть в кости, — сказал Жира.
— Предложение неплохое, — отозвался Маршал, однако голос его был на удивление равнодушным, хотя, возможно, виной тому был ранний час и его странные отношения со снами. — То есть я хотел сказать, что сыграть, конечно, можно и мы обязательно сыграем, но следует ли начинать день именно с этого? Я не уверен, что смогу быть сейчас достаточно внимательным. Да и здоровье вашего рассудка вызывает у меня большие сомнения. Честно говоря, выглядите вы… как бы это сказать помягче… хотя пошла она, эта деликатность… херово, в общем, выглядите.
— Скверно, скверно, — сказал Жира и так резко захлопнул рот, что зубы клацнули друг о друга. Затем запрокинул голову и сидел так некоторое время, наблюдая за тем, как невероятно медленно ползут по небу рваные облака. Возвратившись на бренную землю, его глаза еще пару секунд косили в разные стороны, словно бы там в поднебесье они увидели что-то божественное или, по крайней мере, что-то такое, что заставило их разбежаться.
— Ты прям как будто заново уверовал, — нарушил тишину Маршал.
— Может, и уверовал. Я вообще-то думал об игре в кости, и как только подумал, мне сразу так тепло сделалось, от одной только мысли. Так что я теперь верю в кости.
— Хм, — произнес Хеннинен.
После этого никто не знал, что сказать, и какое-то время все сидели молча, так что даже сама мысль о поиске какого-нибудь занятия утратила актуальность. Народ за соседними столиками постепенно менялся, кофе лился в стаканчики ручьем, мимо то и дело проплывали люди, кто поодиночке, кто шустрыми стайками. На противоположной стороне улице старик из магазина канцелярских товаров с тоской расправлял над витриной тканевый козырек.
После созерцания всего этого разномастного бытия рука сама собой запросилась в карман джинсов, и было в этом что-то схожее с почесыванием в публичном месте, когда на самом деле думаешь, что не стоило бы, и даже не очень хочется, но рука сама тянется и начинает бродить по карману, тщательно обыскивая его содержимое. И вот уже из кучи ключей и всякой всячины один за другим на свет извлекаются потертые кубики для игры в покер.
— Четыре на столе, — подвел итог Жира.
— Вынужден с тобой согласиться, — отозвался Хеннинен.
Маршал похлопал себя по карманам:
— Больше нет. Но хочу заметить, что это совсем не означает, что я переменил свое отношение к вопросу игры, я по-прежнему не слишком-то бодр, чтобы играть в кости, и вытащил их скорее ради необходимости некоего действия, а потому приступать к игре нет никакой нужды, к тому же, пока их только четыре, мы и приступить все равно не сможем уже чисто по техническим причинам, о Боже, какая длинная речь получилось.
— А я бы сыграл, — печально вздохнул Жира.
— Только давай без нытья, — попросил Хеннинен, — а то голова болит.
— Я думаю, что пятый дома остался, — сказал Маршал. — Я их всю ночь в руках перебирал.
— Перебирал? — переспросил Жира. — На кой хрен ты перебирал игральные кости?
— Ну, время хотел скоротать.
— Да уж, нашел игрушку, — усмехнулся Хеннинен.
— Можно подумать, я осквернил святую реликвию.
— Просто это очень важная и незаменимая деталь в постпохмельный период, — пояснил Жира. — Возможно, это придало бы жизни некий смысл.
— Что наша жизнь — игра! — пропел Хеннинен и самодовольно ухмыльнулся.
— Можем пойти и поискать этот несчастный пятый кубик, — сказал Маршал. — Все равно моя утренняя кофейная норма уже выполнена. То есть я хотел сказать, что играть по-прежнему совсем необязательно, но мы можем пойти посмотреть, где он и там ли он еще. В общем, могли бы заняться этим делом, как сказал Хеннинен. По крайней мере, на это уйдет хоть какое-то время.
— Фортуна — вот кто всё решает, — значительно и даже несколько театрально произнес Хеннинен, но, ощутив пафосность сказанного, демонстративно поднял левую руку и продолжил, как бы для верности: — О-ля-ля!
— Да уж, — вздохнул Жира, — но играть или не играть — это уже следующий вопрос, а я бы сейчас с удовольствием просто прилег ненадолго на матрасике и за неимением телевизора послушал бы радио или подумал бы о планах на будущее.
— По радио передают одно говно!
— Не можешь слушать, смотри!
— Предлагаю поддержать, — сказал Хеннинен и вдруг с какой-то неистовой яростью смял в кулаке бумажный стаканчик и швырнул его в урну, но промахнулся. Пластмассовый столик от таких насильственных действий неудержимо закачался, так что некоторое время было непонятно, относилось ли предложение Хеннинена о поддержке к идее пойти домой или было адресовано раскачивающемуся столику.
— Ну, значит, решено, — вздохнул Маршал и стал приводить себя в состояние стартовой готовности, сосредоточенно перемещая свою задницу к краю сиденья.
