— Уфф, — сказал Жира. — Прямо-таки похмельная идиллия!
— Вот, а потом я вернулся в парк и нашел тебя, ну и понеслось. Это я к тому, что у меня были причины вспылить, если я тогда вспылил, а то сам уже не помню. В любом случае мне все еще хреново.
— Понимаю, — сказал Маршал, — хотя меня это напрямую и не касается, ведь я, как известно, был в этот момент дома.
— Хреново, хреново, хреново. А кубик нашелся под матрасом, я уже, по-моему, говорил.
— Кстати, о соболезнованиях, — начал было Жира.
— Может, лучше в кости сыграем? — прервал его Хеннинен, и тут в дверь позвонили.
Маршал прошептал: молчите, на хрен, на что Хеннинен ответил: на хрен молчать, тогда Маршал зашипел: какого хрена, блин, после чего Хеннинен снова открыл рот, но застыл на полуслове, заметив, как Жира пытается исправить ситуацию несколькими довольно неприличными жестами. После того как он выполнил свою серию упражнений, удалось наконец достигнуть всеобщего взаимопонимания, и в квартире воцарилась тишина.
В дверь позвонили еще раз. Все сидели молча. Хеннинен затушил сигарету о тарелку, получилось ужасно громко. На лестничной площадке кто-то переминался с ноги на ногу, все было слышно до безобразия отчетливо. Она располагалась как-то слишком близко к комнате, эта простейшая дверь, вызвавшая столь яркий букет переживаний. И снова звонок. Маршал осторожно опустил руки на стол, до этого они висели в воздухе, застыв после первого звонка. Хеннинен лежал на матрасе и, не мигая, смотрел на раздавленный в тарелке окурок. Жира поднимал и опускал брови, стараясь, очевидно, что-то этим сказать или, может, просто показать, что он здесь.
Из-за двери послышалось шуршание, а спустя некоторое время удаляющиеся шаги. Скрипя, открылись, а потом закрылись дверцы лифта. Тяжелый урчащий звук наполнил шахту и стал расползаться вдоль стен.
— Там явно кто-то был, — прошептал Жира.
Хеннинен спрятал лицо в подушку и зашипел. Маршал уставился на свои ботинки и подумал, что главное сейчас не смотреть на Жиру, но тут же на него посмотрел. Жира, в свою очередь, тщетно боролся с судорогами диафрагмы, и от этого выглядел совсем неблагонадежно. Поймав на себе взгляд Маршала, он не выдержал, взорвался и стал тихо подвывать, беспомощно размахивая руками в воздухе. Вскоре все они, согнувшись пополам, почти рыдали: дыхание перехватывало, живот сводило, а судороги все продолжались и продолжались, и только потом уже, по истечении неопределенно долгого периода времени, пришло осознание, что так усиленно сдерживать громкий, в голос, смех может быть смертельно опасно, и недостаток кислорода уже ощущался почти физически, тут-то все и стали постепенно успокаиваться, и только тогда наконец до всех дошло, что силы ушли на воздержание, а потому смеяться больше нет ни мочи, ни причины, и под конец все уже просто валялись, обессилевшие, жадно хватая ртом воздух и утирая выступившие слезы.
— Даже не осмелюсь сказать, что это было, — произнес Маршал, когда дыхание его наконец восстановилось.
— И я не осмелюсь, — прошептал Жира, который либо все еще боялся говорить в голос, либо просто сил на большее пока не хватало.
— Это, наверное, хозяин квартиры был, он иногда заходит: постоит на пороге, головой покачает и уходит. А может, мать, она тоже любит поворчать, про безответственность и все такое. Или просто сосед, Хартикайнен, он обычно приходит рассказывать байки про свою бабу, как она у него в раковину гадит.
— А может, это был налоговый инспектор, — побледнел и как-то сразу посерьезнел Жира.
— Если это был он, то, слава Богу, что мы его внутрь не пустили, а то пришлось бы платить налог на сломанное радио.
— А может, это был просто кто-то, — сказал Хеннинен.
И тут этот чертов входной звонок снова задребезжал.
В этот раз никто даже не успел толком удивиться. Не прошло и секунды, или, во всяком случае, не больше трех, как за дверью послышался истошный крик, затем ужасный треск, и снова дикий крик, даже страшнее первого, который вскоре перешел в сплошной душераздирающий стон.
— Может, ты все же сделаешь одолжение входной двери и выглянешь в подъезд хотя бы на минутку, — сказал Хеннинен.
— Ну, если только через щелочку, — сказал Маршал и на цыпочках подошел к двери. Он попытался осторожно открыть ее, но дверь поддавалась с трудом. — Там что-то мешает.
— Это, наверное, тот, который приходил, — прошептал Жира. — Его опять пустили.
Сказав это, он захихикал, потом подошел к двери и стал заглядывать через плечо Маршала, изогнувшись, как змея. На лице у него застыло странное выражение, что-то среднее между усмешкой и оскалом.
Из-за двери снова послышался стон. Некоторое время к нему просто прислушивались, затем попробовали посмотреть дальше, насколько позволяла приоткрытая дверь. А потом Жире удалось каким-то образом разрушить ту оболочку животного страха, что возникла вокруг, он вдруг сказал, давайте же наконец откроем эту паршивую дверь.
На помощь пришел Хеннинен. Препятствие, сдерживающее дверь, двигалось неохотно, и лишь спустя некоторое время стало заметно, что это что-то большое и белое. Очевидно, до падения на этот этаж и обретения новой формы, это что-то было стиральной машиной. Рядом с машиной на полу лестничной площадки сидела обезумевшая от боли старушка. Двумя руками она крепко держала свою ногу, словно та могла в любой момент убежать. Повсюду валялись брошюры «Свидетелей Иеговы». Старушка тихо подвывала и раскачивалась в такт своим стенаниям.
— Похоже, она-то нам и звонила, — сказал Жира, когда все собрались вокруг старушки и некоторое время ее рассматривали.
— Молодец, Жира, — похвалил Хеннинен. — Теперь, когда самая сложная проблема решена, может, подумаем, что делать с этой мамзелью.
— Вам больно? — поинтересовался Маршал, не придумав для этого случая ничего более подходящего.
— Чего-то не отвечает, — отозвался Жира.
— Черт, я не глухой и без тебя слышу.
Старушка продолжала раскачиваться и монотонно стонать. На голове у нее был клетчатый бело-зеленый платок, который сполз ей на глаза. На впалой щеке колосились грубые белые волоски, а вокруг рта собрались в пучок морщинки-лучики, как вокруг анального отверстия. Это мысленное сравнение тут же вызвало в душе чувство отвращения и вины, потому что, честно говоря, с образом старушки должны связываться только добрые, теплые и красивые мысли. В любом случае выглядела она крайне несчастной.
Размышления привычно прервал Жира:
— Вот что меня удивляет, какого хрена здесь взялась эта техника?
— Думаю, что причина совсем неромантическая, — сказал Хеннинен.
— А вот, похоже, и она, в человеческом обличье, — сказал Жира и указал на лестницу, ведущую наверх.
Стоящий там мужчина был воплощением растерянности. Похоже, что в таком пришибленном состоянии он находился уже довольно давно и поэтому срочно нуждался в хорошей затрещине или другом живительном средстве. Дверь позади него была открыта, а в проеме стояла женщина, приблизительно одного с ним возраста, со сцепленными мертвой хваткой руками где-то в районе рта.
— Это, случайно, тут не ваше имущество?
— спросил Маршал.
Оба истукана от этого вопроса вздрогнули и обрели подвижность. Мужчина стал спускаться по ступеням, широко расставляя ноги и размахивая руками. Он явно намеревался что-то предпринять, но, не зная толком, что же в данном случае надо делать, только махал руками и повторял «Не понимаю, не понимаю», время от времени прерывая это маловнятное выражение возгласом «Бля, ну как же это, а?». Женщина осторожно спускалась следом, словно боялась, что весь дом вот-вот развалится. Наконец она оказалась рядом и теперь быстро полушепотом говорила мужу: «Только держи себя в руках, пожалуйста, только держи себя в руках», потом, через несколько минут, снова зачем-то повторила это странное для данной ситуации «Держи себя в руках». И вот уже на площадке они, наконец, пришли в себя и тут же ринулись проявлять участие, падая на колени перед старушкой и наперебой пытаясь выяснить ее самочувствие.
— Похоже, у нее шок, — заметил Хеннинен. — Думаю, надо вызвать спасателей.
— Ну, так вызывай, на хрен, а то, блин, шары выкатили и стоим, как придурки, — сказал Маршал, не сводя глаз со старушки.
— Я вызову, — вызвался Жира.
— Вперед, — сказал Маршал.
Жира набрал номер, быстро пробубнил что-то непонятное и сказал напоследок, что выйдет встречать к подъезду. Потом повесил трубку, помолчал с минуту, подумал и сообщил, что никогда раньше не звонил спасателям и что это было весьма захватывающе.
Старушка все еще держалась за ногу. Ее монотонное завывание стало постепенно утихать, словно бы уступая право голоса, если в данном случае вообще можно говорить о каком-либо праве, мужчине с верхнего этажа, который раз от раза все настойчивее и возбужденнее повторял: «Не понимаю, не понимаю». Хеннинен даже поинтересовался, чего это он не понимает, но мужик и вопроса явно не понял и продолжал повторять все ту же фразу.
