— Ну, значит, решено, — вздохнул Маршал и стал приводить себя в состояние стартовой готовности, сосредоточенно перемещая свою задницу к краю сиденья.
Затем встали. Действие удалось на удивление легко. На прощание помахали Юни, который, в свою очередь, показал средний палец и широко, с облегчением заулыбался. Солнце поднялось над крышами, а утренне-автомобильное столпотворение рассосалось, временно припарковав свое содержимое по обеим сторонам дороги. Температура воздуха равномерно повышалась, а движения людей становились все медленнее. Каждый шаг казался невероятно значимым и нарушал хрупкое состояние невесомости замедленного кино, хотя, конечно, все это было значительным преувеличением, ведь речь шла всего лишь о банальнейшем передвижении с помощью ног.
Маршал схватился за ручку и дернул. Створка ворот моментально распахнулась и со всего размаха ударилась в стену. Звук от удара заметался по арке от стены к стене, словно заблудившийся электрический разряд.
— Похоже, пружина ёкнулась, — сказал Жира и указал куда-то под самый потолок, при этом вид у него был такой, словно само это знание уже наделило его мужественностью супермена.
Вошли в ворота и поплелись к подъезду. Код на двери не работал, видно, со вчерашнего дня его успели поменять.
— Как-то тяжело сегодня с дверьми, — сказал Маршал.
— Жизнь — это череда дверей, в которые мы входим и выходим, — пробубнил Хеннинен.
Маршал нарыл в кармане связку ключей и, чертыхаясь, скрылся в темноте подъезда. У лестницы, ведущей в подвал, была навалена куча хлама, пустые полиэтиленовые пакеты, использованные шприцы, обгоревшая рекламная газета и потрепанные боксерки в мелкий горох. На площадке первого этажа в толстой вязаной шапочке лежал на спине Абдула, вращая большими налитыми кровью глазами.
— Привет, друг, — сказал он.
— Привет, — ответил Маршал.
— Что за хренью здесь воняет? — спросил Жира.
— Уже который день. Похоже, у кого-то рыбная диета.
— Отстойный запашок, — прокомментировал Жира.
— Привет, друг, — сказал ему Абдула.
Поплелись наверх, с трудом преодолевая два неподъемных этажа. У дверей вновь пришлось выворачивать карманы — ключи невероятным образом снова умудрились куда-то запропасть и теперь уже обнаруживаться никак не хотели, руки вдруг стали нервно подергиваться, что привело к нарастанию всеобщей нервозности, как бывает, когда стоишь перед грозным начальником.
— Давай-ка, друг мой, соберись, — сказал Хенинен.
В комнате было душно. Неясный, прерывистый свет с трудом пробивался сквозь два маленьких грязных окошка. Маршал распахнул одно и прикрыл матрас покрывалом. Хеннинен тут же грохнулся на него. Жира уселся на стул возле стола, с противоположной стороны сел Маршал.
В воздухе висела пыль. За стеной слышалось неразборчивое бормотание какой-то телевизионной программы. Мусорный пакет под раковиной жил своей никому не известной жизнью.
— Не желаете ли чего-нибудь? — спросил Маршал.
— Я, пожалуй, сигаретку бы выкурил, — сказал Хеннинен.
Маршал достал пачку и бросил ее на матрас. Хеннинен чиркнул спичкой и закурил, затем наклонился и, пошарив рукой в углу, извлек на свет Божий забытую тарелку, тут же приспособив ее под пепельницу. Все это время он беспрестанно кряхтел, что, впрочем, вполне соответствовало моменту.
— Какой-то он обкумареный, этот твой Абдул или как там его, ну тот чувак на лестнице, — сказал Жира.
— Похоже, что так. Я, правда, никогда не слышал, чтобы он еще что-то говорил, кроме этого «привет, друг» и «абдула, абдула». Думаю, это его имя. Мне теперь каждое утро приходится изрядно попотеть, чтобы выбраться на улицу, потому что это чудо природы спит у меня под самой дверью.
— Он, наверное, привязался уже к этому подъезду, вот и не уходит, — высказал предположение Хеннинен. — Хотя я бы на его месте поискал бы себе пристанище получше, чем этот сарай.
— Моя соседка, да вы ее помните — Габриэла, так вот она сказала, что Абдула раньше жил здесь. И теперь я прямо даже не знаю, как быть. Хотя в принципе мне, конечно, все равно.
— Мне все равно, — повторил Жира. Потом на некоторое время замолчал, и было видно, что весь он как-то внутренне напрягся, словно в предвкушении некого духовного прорыва. — Нет, — наконец выдохнул он, — что-то ничего умного в голову не приходит.
— Не переживай, бывает, — успокоил его Маршал.
— Кстати, как там обстоят дела с кубиком? — спросил Хеннинен.
— Ах да. Что-то я ни хрена не вижу. Он, наверное, за матрас закатился или под матрас, я вот тут их перебирал.
— Ах, перебирал, — передразнил его Хеннинен гнусавым голосом и растягивая слова. При этом все лицо его как-то перекосилось, обнажив целый ряд длинных, курсивом прорезанных морщинок. Не меняя положения, он попытался нащупать игральную кость под матрасом, для чего запустил туда руку, но ее тут же скрючило. — Спина, бля, — закричал он и вернул себя в исходное положение.
— Я тут вспомнил кой-чего, — тихо произнес Жира. — Про вчерашнее.
— Зато кубик нашелся, — выдохнул Хеннинен.
— Вспомнил что? — переспросил Маршал.
— Ты вчера исчез куда-то.
— По-моему, мы это уже обсудили, может, хватит!
— Хеннинен, твою мать, вечно ты все на себя тянешь! — выпустил на свободу свое недовольство Жира и, переведя взгляд на Хеннинена, продолжил уже более сдержанно: — Ты свалил куда-то, еще там у ларька. Я тебя преданно ждал минут десять, а потом пошел прочесывать кусты в парке Кархупуйсто, там же темно, и я все думал, что ты отключился и валяешься где-нибудь. А потом ты вдруг материализовался на другой стороне улицы и стал говорить, мол, пошли все в задницу.
— Я?! — удивился Маршал, и тут же вслед за невольно вырвавшейся глупостью его накрыла волна стыда. По плечам и спине медленно растеклось что-то отвратительное и склизкое. Пришлось сразу ж добавить: — То есть это… миль пардон.
— У меня уже сил не было стоять там, у ларька, — стал оправдываться Хеннинен. — Ни сил, ни возможностей. Там из очереди такие отморозки вылезли, что в воздухе запахло не только сосисками.
— Вот как, — проговорил Жира.
— Не говоря уже о том, что меня вообще не прельщала перспектива остаться и наблюдать за твоими варварскими гастрономическими пристрастиями.
— К сожалению, это лишь обнаруживает, что ты даже не видел, как он ел, — заключил Маршал.
Хеннинен некоторое время молчал, но потом, видимо, решил сделать вид, что ничего не было, и никто его ни в чем не уличал, да и в чем его, собственно, уличать, он ведь просто придумал тему для разговора. Однако после молчания он весь преобразился, словно преисполнился некой тайны, или, по крайней мере, старался выглядеть именно так.
— К тому же вскоре произошла одна знаменательная встреча, — вдруг проговорил он.
— Помилуй Бог! — воскликнул Маршал.
— Ты таращился в меню, и я тогда решил, что пойду пройдусь немного, а потом сразу же за углом, как только я туда завернул, я увидел женщину, или даже скорее девушку. Она сидела на ступеньках, в тесном белом свитерке, и была неподражаемо восхитительна. Я присел рядом и спросил, не побеспокоит ли ее мое присутствие, и она сказала, что не побеспокоит.
— И теперь тебя беспокоит она? — спросил Жира.
— Да, черт побери, беспокоит. Она выглядела такой грустной и одинокой, что я подумал, вот бы сделать что-нибудь такое веселое, и даже попробовал развеселить ее, там рядом была стоянка, а на ее воротах камера слежения, вот я и вспомнил, как Жира однажды решил отлить прямо перед камерой полицейского отделения, за что соответственно получил потом звездюлей резиновой дубинкой, ну, в общем, я ей об этом рассказал, потому что не знал, что еще такого придумать. Но она как-то не развеселилась, а сказала, что пойдет домой, а я тогда еще спросил почему, а она сказала, что не знает, что ей просто кажется, что пора домой. Ей надо было домой. Я спросил, где она живет. Она сказала, что ей семнадцать и она все еще живет с родителями, но что у нее свой отдельный вход. Я не знаю, зачем она именно это сказала, наверное, просто хотела подразнить. Потом она встала и стала медленно отступать назад, а метра через два пробормотала «Пока, приятно было поболтать», повернулась и ушла. А я смотрел ей вслед и думал, какая же она вся молодая — и этот тесный свитерок, и юная грудь, и тогда я вдруг понял, что упустил эту грудь, что все они уже безвозвратно прошли мимо меня. И тут я понял, что я уже, на хрен, древний старик, я как-то вдруг нутром прочувствовал, вдруг так явственно художественно осознал, что ее свитер был исполнен печали, она несла мою печаль в своем свитере, и ушла, оставив ее со мной.
— Уфф, — сказал Жира. — Прямо-таки похмельная идиллия!
— Вот, а потом я вернулся в парк и нашел тебя, ну и понеслось. Это я к тому, что у меня были причины вспылить, если я тогда вспылил, а то сам уже не помню. В любом случае мне все еще хреново.
