— Я же не знал, когда шел к тебе, что так все получится, а ко мне должен прийти товарищ с женой смотреть матч. Зина им, конечно, откроет, но все-таки неудобно. Послушай, мы еще успеем с тобой наговориться. Я не завожу романов на один день.
Валя оделся, вытащил из верхнего карманчика пиджака расческу и начал расчесывать волосы. Одной рукой он расчесывал, другой приглаживал, одной расчесывал, другой приглаживал. Наконец кончил и это занятие.
— Проводи меня, — попросил Валя.
Ира не сдвинулась с места.
— Ира, сколько же все-таки тебе лет?
Ира ничего не ответила.
— Вот что. Я приду к тебе в следующий раз и буду жить у тебя неделю.
Ира улыбнулась.
Валя подсел к Ире, обнял ее. Но не поцеловал, а быстро ткнулся губами в Ирину щеку.
Ира пошла закрывать за Валей дверь.
Вернувшись в комнату, она не села. Она знала, что, если сядет, тут же начнет думать. А думать она не могла, слишком о многом сразу надо было думать. Когда думать надо о многом, мысль мечется и ни на чем не останавливается, потому что боится остановиться не на том, о чем надо думать в первую очередь. А о чем надо думать в первую очередь? Наверное, надо думать о том, что Ира давно уже плывет по течению. Волны накрывают ее, а она только голову опускает ниже, чтобы не било слишком больно.
«Не трогайте меня, не трогайте», — просила всех Ира. И сама себя не трогала, не задумывалась, лишь бы не было хуже. А хуже оно все равно, только с другого боку. Разве раньше могло такое случиться? Ира считала, что Алеша ее не любит, потому что не говорит ей о любви, а говорит, «зачем тебе слова, женщина сама должна чувствовать». Вот теперь — она чувствует, хорошо чувствует, что такое — не любит.
Утром позвонил из редакции Иван Петрович.
— Ира, как ваши дела?
Ира замялась:
— Вчерне…
— Могу вас обрадовать, — поспешил сообщить Иван Петрович, не дав Ире договорить. — Рубрика об обслуживании откладывается на несколько месяцев.
Ира действительно обрадовалась.
— Ну я так и знал, — сказал Иван Петрович в ответ на Ирин радостный голос, — вы очерка еще и не начинали.
— Да что вы! Честное слово, вчерне…
— Ну хорошо, хорошо, я вам верю, но, согласитесь, вы теперь у меня в долгу. Вы помните об интервью, которое я просил вас взять у Петроченко? Так вот, он на днях уезжает в Чехословакию и надо это срочно сделать.
Ира молчит. Она судорожно соображает, что ответить. Второй раз ей предоставляется случай познакомиться с Петроченко. Неужели она и на этот раз откажется? Не воспользуется возможностью связаться с лабораторией, которая занимается проблемой двух путей окисления!
— У меня мама в больнице, — говорит Ира, — если бы немножко попозже, когда ее выпишут.
— Ну час времени у вас завтра будет? — настаивает Иван Петрович, словно Ира ему и не говорила про маму.
У Иры масса времени, у Иры столько времени, что она не знает, куда его девать, как от него избавиться. Только что от этого?
— Я почему спрашиваю, — продолжает Иван Петрович, — сейчас главное — съездить к этому Петроченко, а писать можно позже. А то он после Чехословакии сразу уходит в отпуск, и мы его потом не поймаем. А я уже договорился, и он вас ждет. Вы меня слышите?
Ира слышала. Она думала о том, что здоровые люди, наверное, все должны успевать — и работать, и в больницу ездить.
— Я, понимаете, Агафонову обещал, — жалобно стонет Иван Петрович, — он с меня шкуру сдерет. Неужели вам меня не жалко?
— Я поеду, — соглашается Ира.
Есть такой термин — «эффект присутствия». Это когда ты один и не один. Сидишь в комнате один, но в квартире — не один.
Вот тебе и «эффект присутствия». Только Ире этот «эффект присутствия» сегодня совершенно не нравится. Ибо эффект этот происходит от присутствия Галины, и не одной ее, а от ее соприсутствия с Ильей Львовичем. Илья Львович и Галина сидят на кухне и делают вид, что готовят обед. Впрочем, может быть, они и действительно готовят обед. Дела ведь это не меняет. А Ира сидит у себя в комнате и кожей чувствует присутствие Галины. Делать Ира ничего не может. Да и что вообще может делать Ира? Даже когда Ира работает, то работать она может из двадцати четырех часов в лучшем случае час-полтора. Так если этот рабочий час уже позади, то что может делать Ира? Ничего. Так что Ира сидит и смотрит в стену, в потолок, и все звуки в квартире становятся ее звуками. Звуками, ей принадлежащими. И от них не только никуда не денешься, но и странно куда-нибудь деваться.
Правда, Ира может еще включить радио. Но это ненадолго. И опять стук ложки, которой Галина мешает кашу, или стук крышки от кастрюли и тихое мирное жужжание голоса Ильи Львовича, расстилающего перед Галиной всю свою эрудицию. И в ответ веселое повизгивание довольной Галины.
Ира заставляет себя думать о чем-нибудь, чтобы не слышать всего этого. Но трудно сейчас о чем-нибудь думать, кроме них. Вот только если о Боре. Он звонил и должен прийти. Когда он придет, Ира перестанет их слышать. Боря начнет ее смешить, и она хоть немножко, на время отвлечется от этого ужаса, нависшего над ней.
Но Боря не идет. Наверное, встретил кого-нибудь на улице. У Бори поразительная способность встречать на улице знакомых. Иногда, когда ему нужно кого-нибудь встретить, он специально выходит на улицу. Недавно он встретил одного композитора — своего старого знакомого. И композитор, узнав, что Боря ушел из института и пишет, попросил Борю попробовать написать либретто для мюзик-холла.
Наконец Ира слышит звонок в дверь.
Ира проводит Борю тихо в свою комнату, не тревожа ни Илью Львовича, ни Галину. К Ире пришли, и она не обязана всем показывать — кто. К Ире пришли, и кончился «эффект присутствия». И началось присутствие. Борино присутствие.
— Я все-таки поеду от редакции к вашему Петроченко, — сообщает Ира.
Боря в восторге. О Петроченко будет писать Ира! Право же, в этом есть что-то.
— Иногда я думаю, — говорит Боря, — был бы у меня театр. И был бы я режиссером (главным режиссером!). И если бы вы захотели играть, я бы взял вас актрисой. Я даже придумал за всех, как кто должен был бы себя вести, чтобы вы могли играть.
Боря никогда не говорил Ире комплиментов. Ей казалось, он и не умеет их говорить. Но какой комплимент может сравниться с тем, что он сейчас сказал? Ведь он ее вот такую, как она есть, хотел поставить на сцену и подчинить ей всех: и актеров, и режиссеров, и зрителей. И так он ей это сказал, что она почувствовала, что для него это нечто большее, чем простая фантазия.
— Давайте я позвоню сейчас Семену и скажу, что вы придете, — предложил Боря.
Ира запротестовала. Она хотела прийти официально. Так она лучше себя будет чувствовать.
— Вы думаете, он не станет со мной разговаривать? — спросила Ира. — Ему звонили из редакции.
— «Я сейчас так занят. Еду в Чехословакию», — говорит Боря. И Ира понимает, что он пародирует Семена. — Мы с Семеном на днях заходили к Галине, — продолжает Боря, — так он…
Боря сказал, что на днях был с Семеном у Галины. Может быть, он сейчас скажет, что на тех же днях он видел там Илью Львовича? Но нет, он продолжает рассказывать ей про Семена. Естественно. Про Семена Ире должно быть все интересно. Ведь она должна к нему идти брать интервью. А что интересного в том, что Илья Львович был у Галины? Ну был и был. А почему он не мог у нее быть? Что в этом такого для Бори? Ничего. Человек пришел в гости — а может быть, по делу — и ушел. Зачем об этом говорить Ире? Боря не занимается рассказами просто «о чем-либо». И если Боря о ком-то что-то рассказывает, то значит, это смешно.
— Я вышел на кухню, — говорит Боря, — а Семен остался с Галиной в комнате. Вхожу в комнату: Галина лежит на кровати. Семен сидит рядом на кровати и разглядывает линии на ее руке. Ну я, естественно, ничего. Но Галина тут же: «Боря, он сам сел».
Ира не смеется, хотя, конечно, это очень смешно. В другой раз Ира бы смеялась. Но сейчас ей почему-то не смешно. И Боря перестает смеяться. Боря очень чувствителен к реакции «публики». До «публики не доходит», и ему уже кажется, что то, что он рассказал, действительно не смешно.
Боря садится в кресло, но не откидывается, как обычно, на спинку, а облокачивается на секретер и опускает голову.
— Он сам сел, — говорит Ира, чтобы как-то поддержать Борю.
Боря благодарно улыбается.
— А Семену Галина понравилась? — спрашивает Ира.
— Сказал: «Такие редко попадаются».
— Такие плохие или такие хорошие?!
— Этого я не понял.
— Что же не спросили? Наверное, все же вам интересно?
Боря молчит и вдруг говорит неожиданно:
— Не знаю, куда плыть… к какому берегу?
Боря говорит это тихо и как-то так, что Ира чувствует в этом что-то очень для него важное. Но с чего вдруг? Зачем ему это ей говорить? И что это значит? И что значат Борины плечи? Они вдруг стали совсем детскими, беспомощными и словно ждущими: сейчас их ударят.
