Когда Ира увидела трехлитровую бутыль, она тут же придумала историю про знакомого биолога, который работает в Институте Гамалеи у известного (и Тамаре) ученого. Этот ее знакомый увлечен работами Петроченко, если бы Ира послезавтра, в его день рождения, преподнесла ему хотя бы несколько таблеток, то это было бы здорово!
Тамара улыбнулась, открыла шкаф, достала оттуда небольшой флакон и наполнила зелеными таблетками.
— Спасибо! — поблагодарила Ира. — Большое спасибо!
Ира благодарила Тамару таким счастливым голосом, что на лице Тамары появилось сомнение.
— Вообще-то я не имею права…
— Тогда не надо.
Ира сделала движение, словно хотела вернуть лекарство. При этом она постаралась придать своему лицу как можно более безразличный вид.
— Нет, нет, — поспешила отказаться от лекарства Тамара. — Просто я должна быть уверена, что ваш знакомый будет экспериментировать только на животных. Вы не представляете, какое количество испытаний должен пройти препарат, чтобы можно было его прописать людям.
— Я все понимаю, — сказала Ира. — Он вам обязательно сообщит свои результаты.
Ира попрощалась с Тамарой и вышла из лаборатории. По коридору Ира сдерживала себя, чтобы не побежать. Скоростной лифт, по ее мнению, спускался слишком медленно. Выйдя из молекулярного корпуса, Ира остановилась. Вытащила из сумки бутылочку, проверила: нет, не потеряла, нет, никто не отнял. Положила бутылочку снова в сумку и повернула к биофаку. Ира шла на свою кафедру.
Кафедра эмбриологии помещается на четвертом этаже, в левом крыле. Ира очень хорошо помнит то время, когда она путалась в коридорах биофака. Это было, когда она только поступила в университет. Тогда она блуждала по коридорам в поисках нужной ей аудитории и обязательно оказывалась не в том крыле.
Сегодня же Ира шла не наугад. Она шла, точно зная, что, войдя в центральный вход, должна будет подняться на лифте на четвертый этаж, потом пойти по коридору налево и повернуть направо. Там будет кафедра эмбриологии. Все это знала Ира, когда открывала тяжелую дверь центрального входа. И все-таки, когда она ее открыла и очутилась в вестибюле, она остановилась, пораженная тем, что все стоит на тех же местах и ничто не изменилось. Вешалка, куда она сдавала когда-то каждый день пальто. Зеркало, перед которым она всегда причесывалась, книжный киоск, в котором она покупала книги и лифт, не такой скоростной, как в центральном здании МГУ, но все-таки тоже скоростной. Ира разделась и остановилась около лифта. Лифт едет вниз, и вверху, над дверью, загорается табло: пятый, четвертый, третий, второй… Лифт приехал на первый этаж и остановился. Несколько секунд — и дверь начала раскрываться. Ира узнала знакомый звук. Только университетские лифты издают такой звук.
Поднявшись на четвертый этаж, Ира вышла из лифта и пошла по коридору налево. Коридор уперся в небольшой холл, где сидели студенты.
Ире показалось странным, что они все ей незнакомы. Незнакомы в такой знакомой обстановке. Ира внимательно рассматривала их: ведь это они теперь учатся на кафедре эмбриологии.
Вот наконец и кафедра эмбриологии. В коридоре никого нет. Ира идет по коридору и читает таблички. На табличках знакомые фамилии. Это значит, что Ира может открыть любую дверь и сказать: «Здравствуйте. Я Ира Морозова. Не помните меня?» Но Ира не открывает дверей, а идет все дальше и дальше по коридору. Ира ищет табличку, которой десять лет назад не было. На этой табличке должно быть написано: В. Л. Голицын. Ира ищет Севу. Ира знает, что после аспирантуры Сева остался работать на кафедре. Об этом сказала Ире мать Севы. Как-то летом, когда Ира лежала еще в шапках, она позвонила Севе. Сева тогда оказался со своими студентами на Белом море, а его мама стала бранить Иру за то, что Ира к себе никого не пускает, а потом сказала, что Сева часто вспоминает ее и говорит, что Ира была одна из самых одаренных на курсе.
Зазвонил телефон. Ира вздрогнула: только теперь она заметила в коридоре телефон. Раньше его не было. Раньше телефон был только у заведующего кафедрой.
Телефон звонит. Дверь, ведущая в аудиторию, открывается, и оттуда выходит Таисия Константиновна.
— Он будет попозже, — говорит Таисия Константиновна в трубку. Затем кладет ее на аппарат и поворачивается, чтобы снова войти в аудиторию, но, увидев Иру, останавливается.
— Ира Морозова! Здравствуйте. Наконец-то вы к нам пришли.
Ира поражена. Через десять лет помнить ее имя и фамилию! Ведь за десять лет прошло десять выпусков, в каждом выпуске…
— А мы недавно вас вспоминали: ведь юбилей кафедры скоро. Вы еще здесь побудете? А то у меня занятия сейчас.
Ира идет по коридору. Дошла почти до конца. Здесь справа дипломная. Ира открывает дверь. Вот ее стол: слева у окна. А рядом термостат. И полки на стене. Ира уже перестала быть студенткой, а стол еще долго был забит ее препаратами, рисунками, банками с сушеной икрой артемий. Это был Ирин стол, и его никто не трогал. Все ждали, что придет Ира и разберет стол. И даже завхоз Мария Петровна ждала. Самая строгая женщина на кафедре.
Никто не мог представить себе, что Ира не придет. Никто не мог представить себе, что с Ирой может случиться такое, чтобы она забыла про свой стол.
Но Ира не пришла. И не только не пришла, но сколько ни ждали ее на кафедре, так и не поступило от нее никаких распоряжений относительно препаратов, рисунков и икры. И все это наконец было вынуто Марией Петровной из Ириного стола и выброшено на помойку.
А теперь Ира смотрит на свой стол, и так как она ничего оттуда не вынимала, то ей и кажется, что и препараты, и рисунки, и икра — все это лежит в ее столе. Ведь за окном, в которое Ира, сидя за своим столом, столько лет смотрела, ничего не изменилось.
— Вам кого? — дипломники спрашивают это из вежливости. Они словно чувствуют: не надо этому человеку мешать; видно, имеет он право здесь стоять и смотреть и думать, будто это его дипломная, а не их.
Ира выходит в коридор. Опять таблички… И вот Севина комната. Сева сидит к Ире спиной, смотрит в микроскоп и не чувствует, что сзади стоит Ира. Ира смотрит на Севин затылок, на микроскоп, на Севины записи.
Все это уже было однажды. Они проходили тогда практику в Одессе. На берегу моря в маленьком деревянном домике рядом жил рыбак. На берегу лежали его сети и лодка. Было жарко. Тридцать градусов жары. В этот день Ира приехала из города позже Севы. Когда она зашла в домик, Сева уже сидел в своей соломенной шляпе над микроскопом. Рядом лежали его рисунки. Ира встала сзади и долго наблюдала за ним. Сева одной рукой крутил микровинт, другой рисовал. И сейчас Ира стоит за Севиной спиной, точь-в-точь как тогда, и смотрит на него, точь-в-точь как тогда, и ждет чего-то.
— Здравствуй, — говорит тихо Ира.
Сева оборачивается.
— Ирка!
Сева никогда ее так не называл. Да это и вообще на него не похоже. Что за «Ирка»?
Но для Иры так важна эта «Ирка»! Он обрадовался ей, Ира это видит. Обрадовался и, как всегда, уставился сразу в пол. Такая уж у него привычка.
Это невозможно, думает Ира. У нее, как у всех людей, есть кафедра, которую она кончила, есть дипломная, в которую она может войти и увидеть свой стол, есть сокурсник! И мало того что он есть, и мало того что он ее помнит, — он ей рад. И это Ира не придумала, а действительно он реальный и реально рад, как мог быть рад сокурсник Галины, если бы встретил Галину, или сокурсник Тани, если бы встретил Таню, или любой другой сокурсник, встретивший свою сокурсницу.
— А я тебя читал, — говорит Сева.
Вот этого Ира уже совсем не ожидала. Дома у Иры лежит журнал с надписью: «Прости за некоторый литературный вымысел». Надпись — Севе и рассказ в журнале о Севе. Ира не решилась его послать. А, оказывается, он читал. И очерки Ирины он читал, и вообще следит за ее литературной деятельностью. Ира разговаривает с Севой о его работе, о делах на кафедре и вдруг понимает: она здорова. Абсолютно здорова! Она видит это в Севиных глазах. В глазах, которые не привыкли смотреть на нее иначе, потому что не видели ее больной.
Ира долго приучала свою маму, да и остальных, к тому, что она больна, к тому, что каждый должен вычеркнуть ее из своей жизни и должен дать ей спокойно лежать. Они все долго сопротивлялись. И наконец привыкли. И когда Ира теперь смотрит в их глаза — она не видит себя. Она не существует больше для них. Ее нет в той реальной жизни, которой они живут… А вот в его жизни она есть. Она существует. И она смотрит в Севины глаза и видит себя здоровую, прежнюю. И от этого чувствует себя прежней и здоровой, полной сил и человеческих интересов.
Так вот зачем она его не пускала к себе.
Ире уже кажется, что и работать она сможет по специальности. И что ее возьмут, несмотря на то что она не работала столько лет.
— Только зачем тебе? — говорит Сева, — ты ведь хорошо пишешь. Больше всего мне нравится, как ты пишешь о насекомых: точно и поэтично.
