Она повернула к нему свое лицо, в котором рождалось и гасло что-то детское, какая-то давняя обида, лицо маленькой девочки, беспомощное и оттого мучительно любимое. И он себя в ту же секунду почувствовал мальчишкой, который со своей парты смотрит на ее профиль, не в силах оторвать глаз от кудрявого колечка прилепившегося к ее шее.
«Извини, Вилочка, я не хотел…» – почему-то именно эти слова появились перед ним, как текст на экране телесуфлера. Но он не успел или не захотел их произнести.
– Дурак… Как ты мог? – ее губы дрожали, и глаза сразу стали горячими от слез. Она вскочила с дивана и почти бегом бросилась из комнаты, и, когда она пробегала мимо него, халатик распахнулся – и он увидел округлость и белизну ее живота. В ту же секунду полотенце, которое он небрежно подоткнул, выйдя из ванной, упало на пол. Он посмотрел ей вслед, и его бросило в жар от дикого желания догнать ее, схватить и овладеть ею с той беспощадной и грубой силой, с какой пропеченные солнцем римские солдаты хватали белокожих сабинянок. И у него в глотке заклокотал сухой горловой хрип, испепеляющий инстинкт зверя. Он застонал, чувствуя, как шевелилось и распрямлялось чешуйчатое чудовище, выбираясь из своей мохнатой норы. Оно вздымалось, раздувалось капюшонами кобры, наливаясь тяжелой венозной кровью, и мутная капелька яда появилась на кончике этой готовой к броску пасти.
Он смотрел ей вслед, кусая губы, но не мог сдвинуться с места.
Когда нам хочется растрогать своей музыкой звезды, у нас получается собачий вальс.
Юлиан подошел к двери крашенного под терракоту двухэтажного домика и несколько секунд помедлил, прислушиваясь. Откуда-то из глубины дома доносилась активная флибустьерская возня, переходящая в аритмичные хлюпающие удары, – будто косолапый пират сбегал по сходням, волоча за собой мешок с погремушками; и весь этот гвалт мог быть создан только одним существом – свирепым на вид, но чрезвычайно общительным псом, немецким боксером по кличке Спринт. Почуя гостя, Спринт бросился к двери, его нарастающий чечеточный дриблинг взорвался хриплым лаем вперебивку с мажорным повизгиванием, и, как только хозяин дома Миша Гельман открыл дверь, Спринт прыгнул на Юлиана, ткнувшись в него передними лапами и всем своим видом показывая неуемную радость от встречи с хорошим другом.
– Стоп! – коротко, но внушительно приказал хозяин. Пес отбежал в сторону, остановился и, не мигая, посмотрел на Юлиана; впрочем, его молчание могло быть истолковано не иначе как приглашение к игре. И если не глаза, так обрубок хвоста выдавал этот призыв своим бешеным туда-сюда.
– Проходи, проходи… не мнись на пороге, как двоечник, потерявший дневник, – поторопил Гельман Юлиана. – Вера с детьми решили осчастливить бабушку с дедушкой, и я было подумал, что у меня появилась редкая возможность посидеть в тишине и расслабиться. Куда там… Спринт погнался за мухой и в азарте зацепил неосторожно оставленную на краю стола корзинку с Генкиными игрушками, после чего, испугавшись грохота и моих проклятий, он стал носиться как угорелый… Та еще картинка…
Они зашли в довольно просторную комнату с большим окном, выходящим в сад. По темно-каштановому паркету, как конфетти, были рассыпаны оранжевые брызги закатного солнца, настроганные вперемешку с детскими кубиками, пупырчатыми кирпичиками «лего», трансформерами, фотографиями бейсболистов и всякой детской всячиной, назначение и название которой давно потеряло смысл в силу отсутствия конечностей, нашлепок и запчастей.
– Я без звонка, извини, если не вовремя, – сказал Юлиан. По его скулам пробежала сухая нервная волна.
– Да ладно тебе расшаркиваться. Проходи…
Гельман снял с треноги раскрашенную цветными мелками доску для рисования и, пользуясь ею как бульдозерной лопатой, быстро начал сметать все детские игрушки в угол комнаты.
– Хочешь пожевать чего-нибудь? Ты только намекни… У нас с этим делом все в порядке. Пока есть в погребах запасы, а Верочка у меня – ох какая запасливая, мы хлебосолы – дальше некуда, а кончатся запасы или в случае войны, автоматически перейдем на собачий корм, потому что он никогда не кончится. Могу показать, какие у нас в гараже мешки собачьей радости хранятся. На год вперед. Выпьешь?
Юлиан ничего не ответил, он сел на пол, прислонившись спиной к дивану, и начал трепать холку Спринта, который, млея от удовольствия, приоткрыл свою пасть, роняя на пол слюни.
– Да, пожалуй, я бы выпил, – сказал Юлиан с несколько отрешенным видом.
Гельман кивнул и подошел к бару, встроенному в большую почти на полстены нишу, к которой примыкала полукруглая стойка, а рядом примостились три барные табуретки с короткими спинками.
– Чем бы тебя таким удивить… Слушай, старик, хочешь, я тебе сделаю двойной дайкири по рецепту самого Хемингуэя.
Юлиан пожал плечами.
– Я этот рецепт нашел специально для своего папы, у него две недели назад был день рождения, полуюбилей своего рода… шестесят пять лет в боевом дозоре, и теперь он у меня стал законным американским пенсионером. Так вот, папа мой – большой обожатель Хема, он в молодые годы мог наизусть читать куски из «Прощай, оружие» и даже был знаком с Кашкиным – известным хемингуеведом. Извиняюсь за невольное словоблудие.
Как сам понимаешь, знаменитый портрет старика в грубом свитере занимал полстены в нашей маленькой квартире. А тут мне недавно попался на глаза рецепт двойного дайкири, который Хем заказывал в одном из своих любимых баров на Кубе. Самое трудное в этом коктейле – ликер, настоянный на вишне сорта мараско, произрастающей где-то в Далмации. Добыть именно этот ликер мне не удалось, я разыскал похожий суррогат, импортируемый из северной Италии, но, по-моему, получилось неплохо.
Гельман протянул Юлиану конический бокал довольно большого диаметра. На поверхности бокала покачивалось мелкое ледяное крошево.
– Вот он, «папа-доблес» – двойной дайкири Хема. Красиво! Скажи!
– Папу твой сюрприз очень удивил?
– Еще бы! Папа был на седьмом небе. Но ему удалось сделать только два глоточка. После чего мама сказала: «Остановись!» А у нее это прозвучало как приговор без права апелляции. У папы диабет, ему подобные коктейли не рекомендуются. Надо было видеть его лицо. Такое же, как у Спринта, когда телячья кость, которую он получил от Верки, закатилась под кровать, и щель оказалась непроходимой для его морды.
Юлиан сделал глоток, покатал на языке ледяные осколки и криво усмехнулся…
– Неужели с этой хохмой он вошел в мировую литературу?
– Представь себе. Но для того, чтобы разобраться в сложных взаимосвязях ликера мараско с хемингуэевским сленгом, ты должен хотя бы трижды осушить этот бокал. Говорят, Хем мог за один вечер выпить порядка пятнадцать дринков.
Юлиан пожал плечами:
– Первое ощущение – как поцелуй в щечку от пионерки. Напоминает освежающий диетический напиток. Натуральный лимонад… Я почти не чувствую алкоголя.
– В этом весь фокус. Ощущение алкоголя приходит примерно после третьего удара и уже не оставляет тебя никогда. Хем сравнивал питие этого дринка с катанием на горных лыжах, когда на вираже снежная крошка летит в лицо.
Порыв ветра встряхнул апельсиновое дерево, которое росло прямо перед окном, выходящим в сад, и оранжевые блики беспорядочно заметались по комнате. Спринт резво вскочил и как прокаженный начал гоняться за солнечными зайчиками. Потом, перевозбудившись, он рухнул на небольшой коврик возле камина, перевернулся на спину и начал с невероятным рвением елозить по нему, как будто хотел почесать неудобное место где-нибудь на загривке.
– Теперь ты понял истоки популярного когда-то танца под названием «твист?» – усмехнулся Гельман и, присев на ковер, стал трепать и почесывать кирасирскую грудь своего питомца. Спринт постепенно начал замедлять ритм твистопляски, пока полностью не замер с торчащими кверху лапами, одна из которых осталась полусогнутой, и в эту минуту он весь – в пегих разводах и белых блямбах – был удивительно похож на прекрасно сработанную мраморную скульптуру.
Юлиан помешивал коктейль, прислушиваясь к сговорчивому шуршанию ледышек…
– Виола от меня ушла, – сказал он и проглотил комок, подступивший к горлу. – Мы поругались. Глупо…
Гельман поднялся, и в ту же секунду Спринт перевернулся в свою обычную полулежачую позу и, положив голову на лапы, замер, будто хотел сказать: меня здесь нет, не обращайте на меня никакого внимания.
Гельман достал из кармана бумажную салфетку и вытер испарину со лба:
– Я сразу увидел, что ты не в себе, просто не хотел с вопросами лезть.
Он подошел к бару, добыл приземистую бутылку текилы и со скрипом проворачивая плотно забитую пробку, потянул ее с глуховатым, но резким выхлопом, от которого Спринт пружинисто вскочил на лапы и зарычал, сверкнув белым пятном на холке.
