«Никак мама не выходит у меня из головы. Все время в памяти всплывает ее образ — то в болезни, то в здравии и веселье. Из любой фразы, услышанной извне или брошенной самим, из каждого слова, лишь косвенно относящегося к ней, мозг выстраивает сложную цепочку, тянущуюся к ее образу. Вчера по радио в передаче поздравлений резануло слух слово «бабуля». Мне тридцать три, но до сих пор нет своих детей. Не умею я семью ни создавать, ни сохранять. Живу какими-то другими ценностями, иллюзией абсолютной любви. Но если когда-нибудь у меня все же родится сын или дочь, они никогда не смогут произнести этого ласкового слова «бабуля» по отношению к моей маме. Сердце сдавило такой глупой безвозвратностью. Полетели мысли и обрывки воспоминаний о своей бабушке, о маме, о смысле жизни. Любое слово в любой момент может выбить меня из колеи и погрузить в глубокую печаль. То ли восемь месяцев — не срок, то ли моя нервная система настолько оголена из-за всех моих неудач в личной жизни, в которых, впрочем, не виню никого, кроме себя. Слишком требователен и слишком избирателен! Всегда ценил то, что имею наперечет мало друзей, мол — зато они такие проверенные и верные. А ведь и это оказалось ошибочным. Двоих уже потерял по глупости. Все из-за завышенной требовательности к близким людям. Чем роднее и ближе человек — тем выше планка. Родному тяжелее простить, у родного сложнее попросить прощения. Легко откровенничать с чужим — тебе все равно, будет ли он назавтра помнить твои откровения. Но близкий, услышав их, должен страдать вместе с тобой и ничуть не меньше тебя самого, иначе ты поставишь под сомнение его любовь и доброе к тебе расположение. А дальше — стоит только зацепиться, как нахлынут волны прежних обид, о которых до сих пор не было случая поговорить, всколыхнутся в душе старые осадки.
У меня сейчас много новых друзей, к которым я не предъявляю никаких требований. Друзья? Нет, скорее — приятели. Но так легко от этих упрощенных отношений. Не принесут они сегодня мне в больницу ужин — да ради Бога! Но не сделала бы этого Татьяна — моя бывшая жена, в те — лучшие времена, сколько обид залегло бы в душе, сколько возникло претензий. Так где же истина! Там, где любишь в близких себя самого, или там, где воспринимаешь их такими как есть?
Я уже писал, что лежу в больнице. Наверное, иногда нужно получать по голове, чтобы остановить безумную скачку в никуда и оглянуться на себя и свои поступки. Три месяца я в этом городе, но ни один день, прожитый здесь, не сделал меня умнее или добрее. Работа, пьянки, ночные кружения, и вот появилась та старая злость, с которой я старался справиться прошлым летом. Как же все повторяется. Круговорот женщин, разбрасывание денег, пение на караоке, теперь вот еще и драка. Хорошо, что неудачная, иначе быть мне сейчас в тюрьме, а не в больнице. Второй день в травматологии. Отекшая как у хомячка щека, кроваво-красный глаз и, скорее всего, сломанная скула. Завтра будет результат рентгена, поэтому и спешу написать до предполагаемой операции то, что накопилось.
Драку описывать не буду. Да ее и не было. Был один подлый удар, которого я не ждал, поэтому и не увидел. Страха не было ни тогда, ни сейчас. После маминой смерти мне стало все равно, что со мной будет, потому что нет уже того человека, которого мои несчастья волновали больше, чем меня самого. А для себя я никогда не умел, да и не хотел жить.
Странно, мне так легко познакомиться и сблизиться с девушкой любого уровня интеллекта, возраста и положения, но среди всего этого разнообразия лиц я никак не могу встретить ту, которая действительно мне нужна. Год назад я настойчиво искал ее. Теперь уже нет. Просто качусь по инерции. Год назад мне нужно было бы представить ее маме — теперь некому. Год назад мне могло быть стыдно — теперь не перед кем. Ведь одиннадцатого декабря я не только похоронил маму, но пережил равнодушие своего отца, бабушкино склеротическое непонимание случившегося, алкогольную атрофированность дяди, подлость и бездушие родной сестры. Это не то, что многие — это почти все, кто был мне близок, почти все мои родные. Осталось всего три друга — Саша, Андрей и Сахно. Как раз он должен сейчас приехать. Есть ли у меня, что ему сказать? Да многое, в основном о том, как он изменился за последние годы. Вплоть до походки. Она стала нервная, чуть ли не истеричная. За ним почти невозможно угнаться. Это говорит о переменах в его внутреннем мире. Услышит ли он меня? Вряд ли! Скажу ли? Наверное — да! Вдруг больше не представится возможности, а я так не люблю недосказанности.
А сказал ли я своей Тане то, что она должна была от меня услышать? Пытался, но утонул в океане слов, обид и упреков. Слишком много мы говорили с ней о наших отношениях. Так много, что потерялась острота восприятия. А суть нашего последнего разговора — это мое нежелание оказаться жертвой собаки на сене. Мне неудобно оставаться с ней и без нее. Какое надменное слово — неудобно! Наши еженедельно-постельные отношения стали буднично пресными. Угасло трепетное духовное влечение. И я решил прервать наше примитивное общение, потому что продолжал чувствовать перед ней ответственность, словно наша семья до сих пор существует. Но ведь это — ложь! Ее давно уже нет и снова быть никогда не может. Разорвана нить взаимоуважения и взаимной потребности, как в источнике сопереживания и сомыслия.
Теперь я сижу один на траве возле больницы и никого не жду. Ни от одного лица, появившегося сейчас передо мной, я не испытал бы искренней радости. Вокруг меня есть множество прекрасных людей, но я не хочу их видеть. Все, что я мог им сказать — я уже сказал, и все, что мог от них услышать — услышал. А мне хочется нового. Того, что перевернет мою жизнь. Того, а вернее — той, которая подарит мне надежду и смысл. Той, которая спасет меня от бесконечных ночных слез по человеку, любившему меня больше, чем я сам. Наверное, я жду замену маме. Блеф! Разве такое может быть? Среди окружающих я не вижу той, которая вернет меня к жизни. Всё — не те! А мне необходима любовь! Без нее не живу и дышать даже не могу!»
Вадим отложил тетрадь и поднял глаза на жену.
— В этот день ты пришла меня проведать.
Ежедневно внимательно слушая новости, Вадим не переставал удивляться первым шагам новой власти. Не осуждал, понимая, что после десятилетней запущенности в государстве очень тяжело навести порядок. Тем более с нашим менталитетом, тем более, когда палок в колесах гораздо больше, чем необходимой помощи. Но все же, сидя перед телевизором, он иногда вслух выражал свое негодование. Больше всего его возмущали кадровые замены. Старые министры изредка стрелялись на своих дачах, а их места уже занимали новые люди, зачастую совершенно непрофессиональные и далеко не с теми моральными качествами, о которых так много говорилось в требованиях к будущему правительству. Особенно удивляли назначения в регионах. Вадим много слышал о новом губернаторе, и это многое отнюдь не было лестным. Но что касалось назначения его замов и председателей районных администраций, то здесь процветали полное беззаконие и аморальность. Изгоняя старых руководителей, которые далеко не всегда имели негативную репутацию, губернатор рассаживал в кресла своих соратников, порой с открытыми уголовными делами и откровенным криминальным прошлым. Вся область была шокирована подобной кадровой политикой. Начались несмелые митинги уже против нового руководства.
Но сегодняшние новости повеселили Вадима с женой. Услышав о повышении единовременной помощи при рождении ребенка, он сразу набрал номер Беловых.
— Андрей, привет! — начал Вадим бодрым голосом. — У меня есть для тебя работа!
— Какая работа? — эту фразу Андрей произнес с глубокой ленью и легкой неприязнью к товарищу, который решил его обременить непредвиденным занятием.
— Только что передали — отныне при рождении ребенка будут выплачивать восемь тысяч гривен. Немедленно иди к Наташе и отработай! Через девять месяцев снова за дело. Если не терять ни дня, то в месяц получается по восемьсот девяносто гривен. Чем тебе не работа!
Андрей, понявший, что вечерний звонок ничем его не отяготит, поддержал шутливый тон и тему разговора.
— Ну, слава Богу! А то я уже все надежды потерял. Наташа! — крикнул он в комнату. — Готовься, сейчас начнем трудиться! Мне Вадик работку подкинул! Да, кстати, — снова обратился он к Вадиму, — я могу и к вам на шабашку приехать. Деньги поделим!
— Да уж лучше мы к вам!
— А, правда, приезжайте!
Вадим повернулся к смеющейся рядом жене.
— Поедем к Беловым? — она кивнула головой.
Выйдя в центре на остановке, они снова прошли мимо областной администрации. Там, на втором этаже, в приемной и кабинете губернатора горел свет. Жалюзи были закрыты. Вадим хотел съязвить по поводу такой поздней работы главы области, но решил лишний раз при Анне не затрагивать тему политики.
