– Не ругайтесь, бабушка, – неожиданно вступилась Оксана. – Только вроде бы помирились… Что теперь? Видно, судьба такая…
Сова всхлипнула, и слезы, павшие на раскаленную сковороду, зашипели.
– В этих самых… в сириалах кажут… То сынок потерялся, то еще какой ребенок сховался. Или похитили… Когда находятся, то красивые, здоровые… А наш каков?…
– Это только в сериалах, – вздохнула Оксана. – В жизни вон как оборачивается…
– Может, обозналась? – безнадежно спросила бабка. – Может, затмение у тебя?
– Уж лучше бы затмение. – Оксана развалила луковицу ножом и принялась шинковать. – Глазам не верю, а сердце не обманешь…
От их недоговорок у деда вдруг левую руку зажгло, словно красный уголь схватил: неужто Юрко объявился?!
– Вы что как на похоронах?! – прорычал он. – А ну, замолкли обе! Оплакивают!
Они и впрямь на минуту присмирели, и Куров успел разглядеть, что уже готовые блюда никак не похожи на поминальные, по крайней мере рису с изюмом нет и вместе с ложками вилки разложены, которые по обычаю не дают – чтоб покойного не кололи. А вот салатов всяких уже довольно нарезано, и еще строгают, и главное, уже выставлена на стол откопанная бабкой и тщательно отмытая четверть с горилкой и подарочные за ударный труд в деле кастрации и осеменения хрустальные рюмки.
Значит, Юрко приехал!
По любому другому поводу Сова ни за что не выставила бы. Сдерживая внутренний клекот, дед лениво сунулся в бабкину горницу, потом не спеша сходил и заглянул в свою конуру за печкой – внука нигде не было. Оксана заметила его поиски и проговорила не глядя:
– В козлятнике он. Не идет в хату…
– Плохо звала!
– На коленях умоляла! А он бормочет, ничего не пойму. – Оксана подняла голову – в глазах стояли слезы, нос красный.
– А что ревешь-то? Радоваться надо!
– Это я от лука…
А бабка уже не знала, чем уесть Курова, и привела довод, совсем уж неразумный с ее стороны:
– Эх ты, еще дедом называешься. – Она жарила любимые Юрком яичные оладьи. – Родного внука не признал… «Шаман, шаман!» Сердца у тебя нет! И нюх потерял!
– А ты-то признала? – не сдержался от внутренней радости Куров. – Кто давеча прибежал – «муданта споймала!»? А кто лукошком по морде ему? Молчала бы уж лучше.
– Хоть бы ойкнул! Обрадовался!
– Что мне ойкать? – ухмыльнулся дед и соврал на ходу: – Я как Юрко встретил на второй заставе, так сразу и узнал!
– Узнал?! И не сказал?!
– Нарочно не сказал… У самой, что ли, глаз нету? Вот и проверил твое женское чутье…
А сам в тот миг с ужасом подумал: что же это сотворилось с внуком, коли из здорового, румяного хлопца превратился тот в горбатого старика?
Сове возразить было нечем.
– Всю жизнь меня обманывал, – пожаловалась Оксане. – Хоть бы в старости пожалел…
– Думал поберечь тебя, дуру, – пробурчал Куров. – Да Оксанкины нервы. Еще напугаетесь…
Оксана вдруг бросила нож и уткнулась в передник.
– Сводите его в баню, Степан Макарыч. Может, отмыть да побрить – ничего будет… Может, обвыкнусь! – И заревела, теперь уже не от лука.
– Хватит выть! – приказал дед. – Баню-то истопили?
– Выстывает уж, подбросила недавно. – Сова присосала челюсти и пошла на мировую. – Юрку я белье приготовила… Да ведь не желает идти, забыл, должно. Они ведь в Якутии там бань не знают.
– Ничего, вспомнит… А где мое белье?
– А оно у тебя есть? У последних кальсон мотня драная.
– Не драная. Это для повышения боеготовности.
Дед еще для порядка покрутился по хате, взял ножницы, бритвенный прибор, после чего демонстративно, под молчаливым взором старухи скрывая дрожь в руках, отлил горилки в пол-литровую банку.
– Оладьи возьми, – сказала Сова и снова заплакала. – Может, вспомнит, так поест… От горе-то, горе. Дождались внука!
Куров взял плошку с оладьями, под шумок прихватил хрустальные рюмки, малосольных огурцов и не спеша вышел на улицу.
Юрко сидел в яслях, по-турецки сложив ноги, и задумчиво теребил свои свалявшиеся патлы.
– Ну что, внучок, пошли в баню? – предложил дед весело, а у самого кошки на душе заскребли – может, оттого, что открыт был лишь один, третий, глаз во лбу.
При всем желании признать в этом существе родного внука было невозможно…
– Канул сахам кургыттара, – завороженно проговорил внук. – Арсан Дуолайя бар, айбасы кириккитте.
– Давай сначала в баню. А потом все твои айбасы и кириккитте.
Внук открыл все глаза и сказал как-то обреченно:
– Дыд Кур… Канул сахам.
Куров растерянно присел на край яслей:
– Кто канул-то?
– Юрко канул сахам кургыттара. Алмас як! Тундара, ятимать.
– Да наплюй ты на алмазы! Живой вернулся, и ладно. Вот плохо – язык родной забыл.
– Ызык сапыл… Канул.
Дед спохватился, пристроил рюмки на бубне и налил горилки:
– Давай выпьем за встречу! И не расстраивайся. Канул, канул… Да не канул! А язык мы выучим! Вот сейчас и начнем. Держи рюмку!
Юрко рюмку взял, понюхал и брезгливо, как-то по-собачьи отфыркнул запах, отчего бородища его зашевелилась как живая:
– Айбасы!
– Да, парень, крепкая! – обрадовался Куров. – Горилка называется, помнишь? Огненная вода?
– Мори… морилка, – промямлил внук. – Злой дух, однако…
– Не морилка, а горилка!
– Корилка…
– Вот! Способный ты к языкам! Это надо – алмазов не нашел, а шаманскую мову выучил. Там что, тоже заставляют государственный язык учить?
– Учиннаах лабба урун!
– А, понял! Значит, кто не учит, тот не ест… Ну, со свиданьицем, внучок!
Внук опрокинул рюмку и не поморщился. И даже не закусил.
– На вот, держи огурец! Малосолок, ты любил когда-то… Гурки?
– Курки, – показал Юрко пустые, детские десна. – Супа як, ссынка, ятимать. Долгунуну сохнут!
– Цинга, – догадался дед. – Оладьи бери, горяченькие еще. И жевать не надо. Знаю, что такое цинга…
Юрко боязливо сунул оладышек в рот, кое-как повалял во рту и проглотил.
– Санаабар. – Он встал и осторожно высвободил бубен. – Юрко шаман уркиях. Айбасы кириккитте.
– Погоди, ты куда? А в баню?
– Батур тыала хотун.
– «Тыала хотун» – это как понимать? Тела хочешь, что ли ? То есть бабу?
– Батур тыала хотун! – заволновался внук. – Тыала… Дыала… Дыэла!
– А-а, большого дела хочешь?
– Тыала, тыала! Арсан Дуолайя бизда тыала!
– Знаешь что, – Куров встал, – сначала в баню. Понял? Тебя Оксана сколько лет ждала ? А ты явился и давай злых духов гонять? Про невесту забыл? У тебя сейчас главное дело Оксану снова завоевать. Вот где придется шаманить! Она вон ревет от твоего вида. Ты на себя-то посмотри?
– Окосана, Окосана… – простонал Юрко. – Окосана, юрюнг айны тойона!
– «Юрюнг» – это как понимать? Солнце, что ли?
– Солнце юрюнг! Юрко – тундара каюк.
– Пропарю тебя в бане, отмою, побрею… И ты засверкаешь!
Внук сдернул тюбетейку и показал широкую лысину:
– Юрко – айбасы, кудуря як. Супа ссынка – як, алмас – як.
– Ну что ты разъякался? – застрожился дед. – Хрен с ней с лысиной! Подумаешь, зубов нет… Ты на меня погляди! Волос – на одну драку не хватит, и челюсти вставные. А бабка все равно любит!
– Хатыныны, кубатыныны… Окосана – юрюнг! Чоорон вюрюмечи!
– Вот сразу после бани и станем сватать! Раз она тебе до сих пор – очарование очей… Или разлюбил?
– Ноукагай лабба… Окосана! Кюньрулех ырыатын!
– Если не разлюбил – в баню и сватать! Подумаешь, кудрей у него нету! Девки нас не за кудри любят! И в рот всяко смотреть не станет. Ты ей, можно сказать, подарок судьбы! А дареному коню в зубы не глядят.
Юрко неожиданно завыл по-волчьи, качаясь взад-вперед. Дед недоуменно отступил:
– Ты чего это?
– Тундара Юрко, каюк…
– Да в кириккитте твою мать! – заругался Куров. – Плохо я тебя, малого, порол. Ревешь, как баба! Девка иссохлась по нему! Нет, конечно, не то чтобы иссохлась… Даже наоборот! А он в три ручья голосит! Сказал – сватать пойдем! Куб ытыны! Понял, хрен моржовый!
– Однако сахам…
– Чего не понял? Женить тебя буду! Завтра же и свадьбу сыграем!
Юрко еще сильнее сгорбился:
– Баня хотун, однако… Морилка хотун… Саватать – як, сывадьба – як.
– Ты что, жениться не хочешь?
– …Бабы ыррын аллас хотун.
– Кого!? – изумился дед. – Старуху замуж взять? Тебе что, одной мало в хате? Вон сидит, как сова, надутая… «Бабы ыррын»! Я те дам старушку! На Оксане женить буду!
– Окосана – солнце. Хатыныны тазыстыллар! Юрко – дыд, супа як…
– Что ты заладил! – Куров потянул его за драный рукав малицы. – Пошли париться! Сейчас мы из тебя такого парубка сделаем! Сам как алмаз засверкаешь! Все девки долгунуну сохнут!
– Саватать Окосану як. Алмас сверкает – бар! Башка сверкает – бизда. Тыала хотун!
Стол был давно накрыт на дедовой половине, однако вместо праздничного предвкушения в хате висела напряженная тишина и вместе с сумерками становилась еще и тревожной. Елизавета Трофимовна с Оксаной призраками бродили по хате, от окна к окну, каждая в собственных думах. И только вздыхали почти в унисон и отчего-то чихали одновременно, желая друг другу здоровья. А чих, как известно, дело промысла божьего и существует, чтоб подтверждать либо отрицать тайные мысли. Подумала, к примеру: «Ну, сегодня пенсию принесут», – и тут же чихнула – значит точно, жди почтальона. Или соседка прибежала и давай про деда Курова последние сплетни вываливать, а на самом главном вдруг ни с того ни с сего нос засвербило и чих пробрал: нечетное число раз – правда, четное – ложь. И если таким образом прислушиваться к собственному организму, так и гадалки не надо.
