— Достань из шкафа палочки и миски. Чжин любит обедать сразу, как придет домой.
* * *
За обедом Чжин Мо, Сын Ё и Ки Су горячо спорили о богатых и бедных, о собственности и рабочих. Мама обычно говорила, что, если молодежь разговаривает, пока старшие едят, это оскорбление для того, кто готовил, а Су Хи часто щипала меня под столом, если я начинала болтать, поэтому сейчас я молча сосредоточилась на еде. За последние несколько лет я забыла вкус хорошей пищи. В Донфене женщинам для утех редко доставалось мясо, а если доставалось, то обычно жесткая вареная конина. А бульгоги из курицы напомнил по вкусу те блюда, которые я в детстве ела с семьей.
Чжин Мо сидел возле Ки Су за низким столиком. Он больше говорил, чем ел, и подчеркивал свои мысли, размахивая палочками в воздухе. Обед затянулся надолго. Ки Со периодически искоса поглядывала на меня, и от этого я начинала нервничать. Сын Ё подогнул под себя здоровую ногу и выпятил вперед культю. Он жадно глотал пишу и разговаривал с набитым ртом. Когда Чжин Мо, старший мужчина в доме, закончил есть, положили палочки и все остальные. Я помогла убрать со стола, а Чжин Мо и Сын Ё тем временем возились с антенной радиоприемника. Наконец Чжин Мо воскликнул:
— Есть!
Из динамика донесся еле слышный голос, высокий и напряженный, который что-то говорил по-корейски. Ки Су опустилась на пол рядом с Чжин Мо, я села за спиной Сын Ё. Через статические помехи я разбирала только отдельные слова, но все остальные слушали очень внимательно, особенно Чжин Мо. Периодически он кивал, соглашаясь со словами говорившего по радио. Наконец голос отключился, и вместо него заиграла дребезжащая музыка.
Чжин Мо выключил радио.
— Скоро нужно будет ехать в Пхеньян, — заявил он с довольным видом. — Там собираются члены партии. Русские нас поддерживают. Мы станем новым правительством Кореи.
— Я не поеду, — сказал Сын Ё, зажигая сигарету.
Чжин Мо подался вперед.
— Но почему, Сын Ё? — спросил он.
— Мне не добраться до Пхеньяна с одной ногой, я и до Синыйчжу-то еле добрался. И вообще, тут мой дом. Я вырос в этом городе. Может, моя семья когда-нибудь сюда вернется. — Он закурил и выдул облачко дыма, поплывшее к потолку.
Ки Су с ничего не выражающим лицом поднялась с пола. Она ушла в другую комнату и закрыла за собой дверь. Чжин Мо продолжал смотреть на Сын Ё.
— Я могу достать машину, чтобы доехать до Пхеньяна. Ты должен там быть. Ты нужен партии, нужен Корее.
Сын Ё ответил Чжин Мо таким же прямым взглядом.
— Я уже достаточно отдал Корее, — заявил он. — А теперь хочу немного отдохнуть. Я найду, чем тут заняться. Останусь в этой квартире. — Он еще раз затянулся.
— Сын Ё, но это же наш шанс! — воскликнул Чжин Мо, вскинув ладони. — Мы ведь ради этого и боролись. Столько лет в холмах, а теперь Корея будет свободной, и мы станем ею руководить. Нельзя же сейчас все бросить.
— Я остаюсь, — просто сказал Сын Ё. Он отполз в угол и свернулся на своей циновке. Вытащив из-под циновки книжку, он начал читать; сигарета так и свисала у него с губы.
Мы с Чжин Мо по-прежнему сидели перед радио. Он вздохнул и посмотрел на меня своими ясными и добрыми глазами.
— И что мне с тобой делать? — сказал он.
Я опустила голову.
— Наверное, мне лучше уйти.
— Куда же ты пойдешь?
Идти мне действительно было некуда. Из тех, кого я знала раньше, никого не осталось. Судьба словно вырвала меня из старой жизни и бросила сюда. Хотя я не знала этих людей, не знала, каковы их намерения, мне невольно пришлось довериться им: я была словно бродячий пес, который ищет, куда бы спрятаться от холода.
Воцарилось долгое неловкое молчание, потом Чжин Мо спросил:
— А ты читать умеешь?
— Да, — сказала я. — Мама научила меня читать по-корейски и по-китайски. И японский я знаю. Мама говорила, что мне легко даются языки.
— Правда? И хорошо ты на них говоришь?
— На японском и китайском говорю свободно, — ответила я, глядя прямо ему в глаза. — И немножко выучила русский и английский.
На лице Чжин Мо появилась лукавая улыбка.
— Ладно, — произнес он по-китайски, — скажи тогда, как тебе понравился наш сегодняшний обед?
Я почувствовала, что и сама невольно начинаю улыбаться.
— Было очень вкусно, — ответила я, тщательно следя за произношением. — Я давно уже не ела курятины.
Чжин Мо заулыбался вовсю и спросил у меня по-японски:
— А как тебе наша квартира? Она… ну… — Он перешел на корейский: — Как по-японски будет «достойная»?
— Дзюбун, — произнесла я с гордостью и добавила по-японски: — Я думаю, ваша квартира вполне достойная. Мне нравится вид на реку.
Чжин Мо рассмеялся, и сердце у меня екнуло.
— Ты еще и русский учишь? — спросил он, переключаясь обратно на корейский.
Я кивнула.
— Я мало слышала русскую речь, но уже запомнила несколько слов. Предложения у них странно строятся. Но когда появится случай услышать больше, я скоро выучу и русский.
Чжин Мо изумленно покачал головой:
— У тебя и правда талант! Пожалуй, тебе стоит поехать в Пхеньян с нами. Нам пригодится твоя помощь.
— А зачем вам в Пхеньян? Почему вы не останетесь здесь?
— Потому что теперь, когда японцы наконец ушли, Корея станет свободной и независимой впервые с тех пор, как оккупанты отняли у нас страну. Мы сможем установить новое правительство, представляющее всех корейцев — не только богатых господ и землевладельцев, но и работающих людей.
— Я ничего не знаю о правительствах, — потупилась я.
Дверь в другую комнату открылась, и выглянула Ки Су:
— Чжин, ты идешь? — Она положила руку на живот.
— Минуточку, — сказал Чжин Мо.
На лице Ки Су мелькнуло неодобрение. Она бросила на меня такой взгляд, что я почувствовала: мне здесь не место. Потом она ушла обратно и закрыла дверь.
Я собралась было сказать, что лучше пойду, но тут Чжин Мо сказал:
— Хочу тебе кое-что дать. — Он подошел к книжному стеллажу и снял с него маленькую потрепанную книжку. — Это самое дорогое, что у меня есть: один из немногих экземпляров «Манифеста Коммунистической партии» в переводе на корейский. Эту книжку написал человек по имени Карл Маркс. Прочти ее, и тогда поговорим. — Он протянул мне книгу.
— Спасибо, — сказала я.
Чжин Мо пошел к комнате, где его ждала Ки Су.
— Мы собираемся ехать еще через несколько недель. Пока ты поможешь Ки Су по дому и прочтешь эту книгу, а потом решишь, не хочешь ли поехать с нами в Пхеньян и вступить в Коммунистическую партию.
Я взяла книгу и одеяло, которые протянул мне Чжин Мо, и пошла ложиться в уголке. Сын Ё свернулся на своей циновке. Вскоре он тихонько засопел во сне. Я закуталась в одеяло, оглядела квартиру и вздохнула. Похоже, теперь я какое-то время буду жить тут. Я радовалась, что нашла теплое место, где можно прилечь, и людей, с которыми можно поговорить. Чжин Мо, похоже, добрый, а Ки Су… ну, с ней придется вести себя осторожно.
Я открыла книгу, которую дал мне Чжин Мо. Издания на корейском мне не попадались с тех пор, как два года назад я ушла из дома. Я провела пальцем по буквам, по словам. На полях были написанные от руки замечания, многие предложения подчеркнуты. Чудесно, что у меня появилась книжка, которая отвлечет от кошмарных снов о Донфене.
Оставалось только надеяться, что эти люди никогда не узнают, чем я там занималась.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Две недели спустя Чжин Мо, Ки Су и я отправились в Пхеньян на крошечном потрепанном «фиате», который Чжин Мо одолжил у знакомого государственного служащего в Синыйчжу. У какого-то русского солдата Чжин Мо также выменял достаточно бензина для 240-километровой поездки. Не знаю, что ему пришлось отдать тому солдату, — наверное, что-то дорогое, поскольку достать бензин было трудно.
Мы уложили вещи в машину, тепло попрощались с Сын Ё и отправились в путь. Чжин Мо был за рулем, Ки Су сидела рядом с ним, держа руку на животе. Я втиснулась на заднее сиденье рядом с несколькими старыми чемоданами, двумя скатками постельных принадлежностей, горшками, кастрюлями и вещмешком Чжин Мо, набитым книгами. У меня на коленях покоился ободранный чемодан, который мне отдал Чжин Мо. Туда я уложила немного старой одежды Ки Су, экземпляр «Манифеста», который дал мне Чжин Мо, фотографию моей семьи, а в подкладке спрятала гребень с двухголовым драконом, чтобы его никто не заметил.
