— Этой молодой женщине грозит смерть, господин министр. Не далее как сегодня утром на нее было совершено покушение. Начальник полиции в курсе. Ясно, что ваши враги, кем бы они ни были… заинтересованы в том, чтобы убрать свидетеля, которому вы всеми средствами мешаете говорить, и повесить это преступление на вас… Мне это кажется очевидным. Это то, что само напрашивается, или, если вам так больше нравится, господин министр, это следующий ход на политической шахматной доске… Если мне позволительно будет так выразиться. Скажут, что полиция Хаддана сделала так, чтобы мисс Хедрикс исчезла, потому что мисс Хедрикс отказывалась молчать — и трудно будет опровергнуть, что вы сделали все, чтобы заставить ее замолчать…
Он увидел, что сказал достаточно. Лицо господина Самбро посерело. Даже Хендерсон был растерян.
— Где она в настоящий момент? — спросил министр.
— Вероятно, в отеле.
Господин Самбро вновь стал самим собой.
— Боже мой, — сказал он. — Может, вы и правы. Делайте, что нужно… Пусть она садится на первый же самолет… Забудьте о всех других соображениях…
Он словно бы потерялся за своим огромным столом, с Виктором Гюго над головой. Наконец он встал.
— Извините, но я должен вернуться в зал Совета… Правительство заседает без перерыва с самого утра… Мы прервали заседание, чтобы дать мне возможность сделать вам это сообщение…
Он подошел и пожал им руки.
— Может, я немного погорячился, господин посол…
У господина Самбро так обильно выступал пот, что казалось, он плачет.
— Господин Руссо, я рассчитываю на вас. Наша полиция в вашем распоряжении. Если с этой обворожительной молодой женщиной что-то случится, я…
Руссо повел себя в весьма далекой от протокола манере: он обнял министра за плечи.
— Не всегда случается самое худшее, — сказал он. — Но лучшее, что можно сделать, это все ей рассказать. Абсолютно все. Именно это я и собираюсь сделать, и в случае необходимости попрошу посла и вас самого, господин министр, тоже поговорить с ней.
Руссо сел в машину Хендерсона. Они ехали молча. На дороге царило необычное для этого часа палящей жары оживление, но Руссо не обращал на это внимания. Перед Воротами Хаджа стоял бронеавтомобиль.
Посол рассеянно озирал пейзаж. Лицо его было печально.
— Ядерное оружие, сказал тоже, — пробормотал он. — До аграрной реформы уровень детской смертности составлял сорок пять процентов… Доход на душу населения шестьдесят долларов в год… Мой предшественник говорил мне, что ему часто случалось видеть, как вдоль вот этой самой дороги, на обочине, валялись отрубленные руки разбойников и воров… Они выкарабкаются из этого, но груз прошлого очень тяжел…
— Высадите меня здесь, — попросил Руссо.
Он пересел в свою машину. Водитель ехал с медлительностью, не достойной самой прекрасной в этой стране дороги, которая насчитывала в длину пятьдесят километров. За ними на мотоцикле следовал какой-то бедуин в коричневой, как ряса францисканца, гандуре, которую надувало ветром. Обычный эскорт… Руссо с упреком подумал о своей бедной матушке. Она никогда не присматривала за ним с таким вниманием.
«Кадиллак» остановился перед бывшими Воротами Улемов,[69] недавно переименованными в Ворота Революции. Это была самая короткая дорога к его дому, а главное, единственная, которую он знал. Ему оставалось идти пять минут, но здесь толпа в любое время дня была особенно плотной: это был деловой квартал, «банкиры» сидели на низких табуретах перед своими лавками, занимаясь непостижимыми для иностранца делами.
Жизнь ему спас какой-то торговец водой.
Тот, сгибаясь под своей ношей и прокладывая путь в толпе, переходил улицу, когда Руссо вдруг увидел в нескольких шагах черный глаз револьвера, наставленного прямо на него.
Он не успел шевельнуться.
Но торговец уже сделал шаг. И вот он наклоняется вперед и тонет в людском потоке, заполняющем шоссе…
Руссо не стал ждать и нырнул вправо, за первую попавшуюся спину. Без малейшего угрызения совести: в любом случае, это их страна.
Бедуин, подаренный ему случаем как укрытие, тоже в свою очередь рухнул, и убийца сразу застрял в неразберихе, которая мгновенно возникла в охваченной паникой толпе, что позволило Руссо оказаться в пятидесяти метрах от места событий, а давка и вопли у него за спиной делали всякое намерение преследовать его с револьвером в руке более чем невыполнимым.
В сознании Руссо отпечатался мгновенный снимок револьвера с глушителем на фоне коричневой францисканской рясы…
И тогда он сделал две вещи. Первая оказалась решающей. Он решил рискнуть и бегом, расталкивая людей локтями, бросился к «кадиллаку», как обычно, ждавшему его рядом с воротами. Тут же, на обочине, стоял мотоцикл человека в коричневой гандуре. Руссо сорвал номерной знак, сел в машину, велел водителю заехать в медину с другой стороны, вошел в старый город через Ворота Йеменитов попросил проводить его до дома.
Руссо ввел водителя в дом и попросил подождать, пока он примет душ. Затем он задумчиво выкурил сигарету и снял трубку.
Этот телефонный аппарат был установлен специально для него, в нем имелось две прямые линии: одна соединяла с посольством, а другая с управлением полиции.
Голос господина Дараина не выдал никакого удивления, но он, видимо, давно привык разговаривать с мертвыми.
— Я и правда удивлен, дорогой друг… Бедуин, говорите вы?
— Бедуин, пистолет с глушителем. Следовал за мной на мотоцикле — если мой шофер умеет читать — с номерным знаком полиции Хаддана…
Господин Дараин хранил молчание, которого требовали обстоятельства. Молчание вздыхало, комкало носовой платок, постукивало себя по лбу…
— Возможно, мотоцикл краденый.
— Возможно.
Руссо тоже некоторое время хранил выразительное молчание. Господин Дараин поступил так же. Затем он позволил себе смешок.
— Господин Руссо, я согласен с вами. Всегда нужно предполагать всё… Но если бы я получил приказ вас убить, то, уверяю вас, я бы не выбрал для этого полицейского и мотоцикл, они столь… самоочевидны. Правда, нет. Это не в моем стиле… Если так можно выразиться. Жду вас…
Руссо повесил трубку.
Он дал себе час, прежде чем отправиться в крепость. Ему требовалось немного привести в порядок мысли, которые были как нельзя более смутными. Если он что и не мог терпеть, так это быть обязанным жизнью случаю… Случай обладает заведомо ограниченными возможностями, коротким дыханием, и от него нет никакой пользы на длинных дистанциях…
Господин Дараин сидел за рабочим столом и курил сигарету за сигаретой.
— Вы бы приказали вытряхнуть пепельницу, — посоветовал Руссо.
Господин Дараин раздавил сигарету и безо всякого интереса взглянул на номерной знак, который положил перед ним Руссо.
— Да, ясно, — сказал он.
Он вздохнул и изобразил разочарование.
— Но вы меня недооцениваете, — добавил он. — Правда… И когда вы предположили, что я способен на такую… грубость…
По-видимому, это было самое ужасное слово в его лексиконе.
— С чего бы я получил приказ устранить вас?
— Я не говорил, что вы получили приказ…
Лицо господина Дараина побелело, а это один из немногих эффектов, которые даже лучшим актерам не удаются намеренно.
— Господин Руссо, если вы подозреваете, что я захотел вас устранить по приказу, это гипотеза, но если вы считаете, что я способен сделать это без приказа, то это оскорбление!
— Это ни то, ни другое. Я просто информирую вас о том, что один из ваших людей попытался меня убить. И что у него имеется пистолет с очень сложным глушителем. Думаю, «вестбронн». Последнее слово техники… На обычное жалование такого не купишь.
Господин Дараин задумчиво разглядывал Руссо.
— Поразмыслим вместе, если угодно… Почему вас?
— Может, подозревают, что у меня и в самом деле начинают появляться соображения относительно того, что происходит…
Господин Дараин сбалансировал трость у себя на колене.
— И что же это за соображения?
Руссо промолчал настолько выразительно, насколько это возможно.
— Ладно, вы опасаетесь меня, — устало сказал господин Дараин. — Я вас понимаю. Вы меня едва знаете…
Он улыбнулся.
— …А меня непросто узнать. У меня у самого некоторые трудности с этим… Кстати, пользуюсь вашим визитом, чтобы сообщить, что мисс Хедрикс вольна покинуть страну в любой момент. Хорошо бы завтра. Я рассчитываю, что вы предупредите ее…
— Я у нее сейчас на плохом счету, — сказал Руссо. — Думаю, она принимает меня за того, кто я есть.
— А я не думаю, что нам с вами следует играть в Спасского и Фишера…[70] Да, я интересуюсь шахматами. Увы, мы не в Рейкьявике… Здесь куда более изматывающий климат…
