«Галстук повернул направо».
«Галстук повернул налево».
«Галстук встал».
В общем, галстук начинал жить своей самостоятельной жизнью, понемногу превращаясь в подобие живого существа, исполняющего верховную функцию: где находится галстук — там, значит, присутствует и хозяин. К слову, это явление распространилось по всему миру, и даже вошедшие в мировую моду «встречи без галстука» принципиально ничего не меняли, потому что достигнутые на них договоренности считались без галстука недействительными, не имели без галстука ни практического значения, ни законной силы — так, собрались паханы праздник попраздновать, водки попить, козла забить…
Изучая разницу между обычным козлом и козлом отпущения, французский философ Рене Жирар обнаружил, что сакральный смысл праздника состоит в жертвоприношении, причем пригодные в жертву существа отличаются от непригодных тем, что не требуют отмщения. «В действительности праздник мистическим образом реализует накопившееся насилие, исключая возможность его повторения в действительности», — заключил французский философ, пояснив, что человеческое общество начинается с религии, а религия есть не что иное как козел отпущения, вокруг которого человеческое общество и водит священный хоровод.
Поскольку каждый народ имеет свою религию, то и козел отпущения у каждого свой. В седой пустыне среди пирамид египтяне резали священного барана, а золотое баранье руно надевали на каменную статую божества. В австралийских лесах акильпа умерщвляли кенгуру, а выделанную шкурку превращали в куртку-кенгурушку. У культурных же петербуржцев козлом отпущения был галстук.
Причина такого выбора понятна. С одной стороны, за городской порядок отвечает именно губернаторский галстук, без которого ни одно постановление, ни одно действие не имеет силы. С другой стороны, губернаторский галстук — это такое элегантное существо, которое вряд ли потребует сатисфакции. Поэтому каждую весну, когда отмечался день рождения города, на Дворцовой площади совершался обряд жертвоприношения — шут, облаченный в красные палаческие одежды, огромными ножницами обрезал губернаторский галстук, тем самым слагая с его обладателя всяческие полномочия. Кому доставался обрезанный хоботок, тому доставалась и временная власть над городом…
С вожделением взирает на губернаторский галстук Яблочков, подступая все ближе и ближе к дощатому помосту, на котором совершается мистический обряд обрезания. Его треуголка, увешанная малиновыми бубенчиками, настойчиво позвякивает, двигаясь за инкрустированным пупком Волочайкиной. «Пропустите! — пищит Яблочков тонким, почти детским голоском, расталкивая толпу и протягивая ручку. — Мне поручили получить галстук, а не вам! Вы не имеете права! Я вам лампочку отключу!»
«А вот за лампочку ответишь!» — восклицает Исторический персонаж, щелкая Яблочкова по лбу раскуренной трубкой. Трубка рассыпается искрами — Яблочков падает наземь, роняя треуголку. «Вы не компетентные люди! Вы не знаете, что надо делать с галстуком! — всхлипывает Яблочков, отползая в сторону. — А я знаю! Я открою крематорий на телевизионной башне и подарю каждой ветхой семье раффлезию Арнольди на вечную память!»
«Петр Алексеевич! Петр Алексеевич! — из толпы выдирается взлохмаченная Волочайкина, прижимая к пупку желанный трофей. — Примерьте! Он теперь ваш!»
«Не хочу! — сучит ножками повергнутый Яблочков, капризничая. — Пусть теперь народ попросит, а я подумаю — соглашаться или нет!»
Народ, опоясанный крест-накрест пулеметными лентами с хлопушками, просить, конечно, ни о чем не собирается, а с дружным хохотом нацепляет Яблочкову между ног потрепанный галстук, как будто фиговый листок, нахлобучивает по уши треуголку с малиновыми бубенчиками и, подхватив, возносит на дощатый помост, где красный шут приветствует его возгласами:
«Виват, губернатор!»
«Виват, губернатор!»
«Ура! Ура! Ура!»
«Гей, акильпа Фома, поворачивай к центру!» — мимо дощатого помоста оранжевые куртки-кенгурушки тащат священное бревно, на котором тесаком вырезано: «Столп истины». Бревно устанавливается рядом с Александрийской колонной, где и начинается акция всенародного счастья.
Куртки-кенгурушки усаживаются полукругом, скрестив ноги. Старик Емшан, облачившись в старый сусанинский зипун, вскидывает оплечь плотницкий топор Петра и становится у бревна в стрелецкую стойку.
«Кому нужна правда?» — зазывает он зевак.
«Кому ж она не нужна? — отделяется от толпы Хотей Годович Чудат. — Правда завсегда нужна!»
«Так получи!» — старик Емшан ударяет топором по бревну, отсекая щепочку, и пером размашисто черкает на ней: «Правда».
«Кого интересует истина?» — молодецки прохаживается по кругу старик Емшан.
«Меня! — откликается одинокий юноша Бесплотных. — Меня интересует истина, но только не простая, а третья истина».
«Чего проще!» — старик Емшан трижды ударяет топором по бревну. На последней щепочке он надписывает: «Третья истина». И торжественно вручает юноше Бесплотных.
«Ну, а кто нуждается в справедливости?»
Народ валит валом.
Вторая карнавальная картинка
Под зеленым шатром на Миллионной улице сидят Воробьевъ и Орлов, пьют красное вино из пластмассовых стаканчиков, прохлаждаются.
«Интересно, когда закончится этот балаган?» — искоса поглядывает Воробьевъ на танцующую площадь.
«Шут его знает», — лениво отвечает утомленный Орлов.
«Интересно, а кого провозгласили губернатором?» — не успокаивается Воробьевъ, опрокидывая второй стаканчик.
«Шут его знает», — лениво отвечает утомленный Орлов.
«У тебя что ни спроси, — взрывается Воробьевъ, — ты все на горохового шута киваешь!»
«А в нашем балагане, — щурит глаза Орлов, — только шут все и знает».
В ту праздничную ночь сильный ветер дул со стороны Финского Синуса. Волны изумрудногривые неслись по Неве вспять — к воротам Ладоги. Синяя темнота ниспадала с небес изломанными складками. А на розовых рострах, обозначавших алтарь Васильевского острова, колебались косоугольные огни.
Накануне той праздничной ночи один японский волшебник с островов Фиджи пообещал горожанам показать необыкновенное зрелище — мол, в петербургском небе впервые появится некий таинственный трехмерный объект, который, излучая неземные лучи, медленно закружится над акваторией Невы. Обрадованные, петербуржцы только и обсуждали предстоящее чудо:
«Говорят, по ночному небу будет летать лазерный ангел».
«Змей Горыныч там будет летать, вот что».
«Это древняя восточная традиция — приглашать на праздник змея».
«Этого змея еще Аполлон Григорьев наблюдал: «помню я, как шумел карнавал, завиваяся змеем гремучим, как он несся безумно и ярко сверкал своим хоботом, пестрым и жгучим». А вы говорите — впервые».
«Аполлон был пьянчужкой, а спьяну всякое может пригрезиться».
«Неправда, Аполлон выпивал только по праздникам».
«Вот к нему по праздникам и прилетал зеленый змий».
«К нему прилетал, а к японцу ни за что не прилетит».
Наконец, настала долгожданная ночь, и воодушевленные горожане устремились к акватории Невы — насладиться необыкновенным зрелищем. Увы, на дальних подступах перегорожены были мосты и набережные живыми заграждениями из милиционеров. Перед заграждениями народ ропщет — праздника вселенского желает.
«Нельзя! — объясняют строптивому народу. — Сам любит уединение и пустынность. Ему положено созерцать торжество непосредственно вблизи, в узком кругу избранников. А вам положено наслаждаться издали, во избежание террористических неожиданностей».
Но находятся отдельные смельчаки, которые правдами-неправдами пытаются пролезть, проскользнуть, прошмыгнуть, протиснуться. Одни карабкаются по трубам, другие пробираются под висячими решетками, третьи размахивают фальшивыми корочками, на которых трепещет крылами испуганный двуглавый орел.
«Милочек, — строго отчитывает Киргиз-Кайсацкая живое заграждение, стоящее врастопырку с дубиной. — Милочек, не зевайте — вон террористы так и прут, а тут элита». Если бы не инструкция вежливости, милочек давно бы сказал назойливой старушке по поводу ее короткой черной юбочки, отороченной горностаевым мехом, и длинных черных чулок, отделанных золотистыми нитями: «Дуй, стерва, отсюдова!»
Сквозь заграждения шествует редкая элита — один вальяжный художник, никогда не снимающий кепи и хромовые сапоги, двое потасканных поэтов, никогда не расстающихся с закадычной подружкой 40˚, несколько уважаемых туристов, юристов, журналистов. Среди последних сенаторша внезапно обнаруживает Тройкина.
