— Ладно, не тяну за язык. Опять, значит, взялся за распутство?
— Не хочу отставать от тебя, дружок.
— Не смей нас сравнивать! Мы антиподы. И вот что. Я сказал, что ты можешь распоряжаться собой. Но это не значит, что ты абсолютно свободен.
— Да?
Да. Будь на стреме. Контролируй звонки. Не уходи надолго из дома. А уходя, оставляй записки, куда ушел.
— Шифром писать?
— Печатными буквами. Иначе твой почерк не разобрать.
— Слушаюсь. А ты где будешь обитать?
— У Милены.
— Не на даче?
— У Милены, говорю. На даче я буду, видимо, в субботу и воскресенье. Ты помнишь, где она?
— Смутно.
— Направо от ворот нового кладбища, вдоль речки, третья по счету. Двухэтажная. Голубая. С флюгером на крыше. Встретимся там.
На кладбище? — уточнил, разумеется, я, а он незамедлительно врезал в ответ:
— Вот-вот! Твои книжки такие же третьесортные, как эта острота. Приезжай в рабочей одежде.
— Это значит в домашнем халате? Я обычно в нем работаю. А иногда и голяком для удобства.
— Кончай, кончай! Кончай трепаться! Раиса не звонила?
— Нет.
— Милиция? Я оставил твой телефон.
— Нет.
— Будь здоров.
— И вы не болейте, Костик и Милена, — попрощался я.
И положил трубку. И невесело подумал, какую непомерную ношу взвалил на себя Автономов. Эх, чудак! Сажал бы беззаботно картошку, рыхлил бы, посвистывая, овощные грядки, возился бы в своей теплице, выращивал бы цветы на продажу… А вот еще лучше: валялся бы на раскладушке в тени яблони, покуривал, почитывал бы замечательную повесть из жизни старосветских помещиков и почувствовал бы, как злое, расторопное время мягчает и добреет, и замедляет свое движение, и совсем останавливается, предоставляя бесконечную возможность поразмыслить над прошлым и будущим, над явью и снами, и осознал бы с грустной усмешкой, что вся жизнь, в сущности, — это всего лишь литературный текст и не более того. Нет же, включился в активную борьбу за существование!
А Сочинитель? Он-то зачем прервал интересные посиделки за кухонным столом в прекрасном одиночестве? Он-то чего мается и мечется и ждет стука в дверь — того самого стука, который может стать концом блаженной, завоеванной свободы?
Да, Наталья Георгиевна Маневич обещала посетить меня. Мы не смогли толком поговорить в ее кабинете — за дверью ждала приема очередь, слышались женские голоса, детский плач.
— Уходи, ради Бога! Сейчас придет медсестра. Отпусти меня, — испуганно говорила Наталья, но я крепко держал ее за руки и требовал:
— Поклянись, что зайдешь вечером в гости, и я исчезну.
И насильственно вырвал обещание. И вот жду. И вот дождался. СТУК В ДВЕРЬ.
Я кинулся в прихожую и щелкнул замком.
Она стояла па пороге — маленькая светлолицая женщина с густыми каштановыми волосами. АВТОНОМОВ, СТАРЫЙ ЛОВЕЛАС, ГЛЯДИ: НЕ ОДНОГО ТЕБЯ ПОСЕЩАЮТ ДАМЫ СЕРДЦА.
Я взял ее за руку и ввел в квартиру. Она здесь бывала неоднократно, говорил, кажется, но уже прошло два года, как прекратились ее посещения — по моей, между прочим, инициативе. И вот она вошла в гостиную.
Огляделась. Прошла на кухню. Огляделась и там. Она глубоко вздохнула:
— Господи, какое запустение!
— Да, Наташа, у тебя дома уютней, — сказал я. — Мы сделаем так. Я переселюсь к тебе, а эту сдадим внаем или продадим к чертям. А еще лучше — жить здесь, а твою оставить Сергею. Он же вот-вот женится, я так понимаю.
АВТОНОМОВ, СЛЫШИШЬ? СОЧИНИТЕЛЬ СТАЛ НА ТВОЙ НЕВЕРНЫЙ ПУТЬ.
Но он, похоже, забыл о моем существовании. Три дня о нем не было ни слуху ни духу, а на четвертый, в субботу, я предложил своей Наталье съездить на кладбище.
— Зачем? — напугалась она.
— Проведать одного моего старого друга.
— Проведать?!
Ну, он там, в некотором роде, живет, — пояснил я.
— Что за мистика!
— Видишь ли, это человек со странностями. Да я, кажется, знакомил вас. Ты его вспомнишь.
Так мы попали на дачу Автономова. Метрах в пятистах от нее, за редкой березовой рощей, действительно начинались огражденные кладбищенские угодья с холмиками земли, могильными столбиками и крестами. Зато по другую сторону участка в низинке весело бежала, даря прохладу и чистоту, речка Игривая, а за ней тянулись к сопкам смешанные леса, где по весне собирал Автономов папоротник-орляк, а осенью — грибы и ягоды. Славное, в общем-то, местечко, ничуть не омраченное близким погостом.
И хозяин выглядел беззаботно и жизнелюбиво, словно не был отягощен никакими проблемами. Он широко раскинул руки и двинулся нам навстречу от теплицы, где только что орудовал пилой, и всего-то одежды было на нем, что голубые шорты, в сандалиях на босу ногу и дурацкой кепочке с длинным козырьком. В глубине участка, около кустов малины и крыжовника, маячила, нас пока не замечая, Милена в купальнике, а рядом с ней маленькая девочка… Семейство, словом, было в сборе. Я умилился. Впору было и прослезиться от умиления.
— Впору, знаешь, прослезиться от умиления, на вас глядючи, — сказал я подошедшему Константину Павловичу, пожимая ему руку. И с беглой завистью оценил его поджарую, мускулистую фигуру. Отрубить бы ему седую голову — цены бы ему не было.
— Да, вот так. Блаженствуем на лоне природы, — ответствовал гуляка и игрок, — Здравствуйте, — сказал он Наталье.
— Здравствуйте, — улыбнулась моя маленькая каштановая подруга, пока подруга. Она слегка смутилась под острым, бесцеремонным, наглым, я бы сказал, взглядом Автономова.
Тут же выяснилось, что представлять их нет надобности. Оказывается, я знакомил их у себя на квартире, но запамятовал.
— Идемте в дом! — предложил хозяин. — Хотя нет, там душно. Идемте в беседку, вон туда. Мила! — завопил он в глубину участка и замахал рукой, подзывая свою подругу, пока подругу. ИТАК, ДВА ДРУГА И ДВЕ, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ПОДРУГИ. СТРАННО.
Милена Никитина не замедлила откликнуться на зов. Она приближалась по узкой тропке между грядок, держа за руку черноволосую девочку. Она наплывала, почудилось мне, как большое, светлое, ядреное облако. Она на миг заслонила солнце. Она приблизилась. Она сказала без улыбки, но приветливо:
— Здравствуйте.
Я познакомил женщин, а сквайр Автономов переводил свой острый голубой взгляд с одной на другую. Ну да. Ну да. Он ревниво сравнивал их прелести. И вот сочувственно взглянул на меня, давая мне понять, что обилие молодой свежей мякоти его Милены куда как предпочтительней малости и худощавости Натальиной фигурки. ОБОШЕЛ Я ТЕБЯ, АНАТОЛЬ, — мысленно возликовал, наверно, Автономов. И тут же деятельно заговорил:
— Вот что, дорогие присутствующие дамы. Вы займитесь-ка обедом. Продукты в холодильнике. Плита исправна. А мы с Анатолем удалимся ненадолго с вашего позволения. Мила, покажи Наталье нашу усадьбу. Катенька, тебе что купить — жвачку или шоколадку?
— Шоколадку, — тоненько откликнулась маленькая девочка. — И жвачку, — подумав, добавила она.
— Ай-я-яй! — укорила ее мама Милена. — Нельзя быть такой жадной.
Автономов же залился тонким смехом и потрепал девочку по черноволосой голове. О ГОСПОДИ! ДЕДУШКА ТЫ НАШ НЕРАЗУМНЫЙ!
— Хорошая девчонка, скажи? — спросил он меня, едва мы вышли из калитки на проезжую дорогу.
Я сказал, коли он просил:
— Вся в тебя. Наглая и бесстыжая.
— Ты что, обалдел? — остановился Автономов.
— А зачем, скажи мне, ты раздевал мою Наталью глазами?
— Я?! Окстись!
— И как она тебе вообще-то? Говори честно.
— Честно говоря, Анатоль, рядом с Миленой она здорово проигрывает, — высказался Автономов.
— Не думаю, — ответил я.
— Честно говоря, Анатоль, для меня она старовата.
— Ах ты швабра!
Я не понимаю, зачем ты возобновил с ней связь. У тебя, надеюсь, не какие-нибудь серьезные намерения?
— Почему бы и нет?
Но ты же, помнится, жаловался, что она тебе наскучила и приелась. Жаловался ты мне?
— Большие писатели тоже иной раз ошибаются.
— Я говорю о тебе, а не о ком-то! Она, по-моему, слишком серьезная особа. Она, по-моему, лишена чувства юмора, тебе не кажется?
— Да. Безусловно. Милена именно такая.
— Оставь в покое Милену! Ты должен серьезно подумать, Анатоль. По-моему, тебе не надо спешить с женитьбой. Поживите так. Приглядись к ней еще раз.
— Это ТЫ мне советуешь?
— Я, а что?
— И я должен следовать ТВОИМ советам?
— Да, это будет разумно. Я ЛУЧШЕ ЗНАЮ ЖИЗНЬ, ЧЕМ ТЫ, ПИСАКА, — безапелляционно заявил мой дружок.
— То-то она наказывает тебя па каждом шагу! Что с машиной?
Мы уже двигались по гравийной дороге мимо разномастных кирпичных особняков, деревянных коттеджей и избушек на курьих ножках, которые разрастались в этой местности с такой же быстротой и неумолимостью, как кресты на соседнем погосте. Солнце нетипично слепило и жгло в этот полдень. Мы держали курс на ближайший «комок».
