«Главное — поскорее отсюда убраться, все равно куда, лишь бы подальше, — подумал он и топнул ногой по снегу. — Необходимо вновь обрести почву под ногами».
Он повернул обратно, выбрался на дорогу и неожиданно надумал попрощаться с лесничим. Тот был дома. Уже стоя в комнате, полной цветов в горшках и салфеточек, Штольц дал понять, что зашел сказать «до свидания». Он, мол, скоро уезжает, задачу свою выполнил, как говорится, пора и честь знать.
— И когда же вы уезжаете? — спросил лесничий, откинувшись на спинку дивана и сладко потягиваясь. Он ведь в свое время звал Штольца на охоту, потому и спрашивает. Горожанину да еще и книжному червю не вредно, поди, часок-другой посидеть на вышке, милое дело — проветрить мозги от комнатной затхлости, верно? Что же до него самого, так он привык держать свое слово. Стало быть, если отъезд назначен не на сегодня, можно это дело устроить. Он, во всяком случае, в полном его распоряжении. — Как насчет завтрашнего дня?
«Почему бы нет? — подумал Штольц. — Все равно ведь бездельничаю». И дал согласие.
Вечером Штольц опять пошел с майором в «Безотрадный источник». Как ни странно, Генрих на сей раз не появился. Посетителей обслуживала его жена, и Штольцу казалось, что она смотрит на него и на старика не просто угрюмо, но с ненавистью.
— Нету Генриха, уже третий день. Пропал, — заметил майор.
На другой день после обеда, хотя было очень холодно, Иван Штольц отправился с лесничим в лес.
Свинцово-серый день на исходе февраля, ни снегопада, ни ветра. Они шагали через белые поля, отлого поднимавшиеся к лесу. Сиротливым одиночеством веяло от этих зимних полей, оцепенелых, однообразных, пустынных — ни деревца окрест, ни дома. Они шагали по скрипучему снегу, лесничий впереди, Штольц в двух шагах позади него. На плече у каждого висело ружье. Когда лесничий протянул ему ружье, Штольц сперва хотел было отказаться, но сообразил, что выставит себя на посмешище, и молча взял оружие.
«А ведь я ни разу не бывал в этом лесу, только до опушки доходил», — подумал Штольц.
И вот они в лесу. Тишина здесь была не такая, как в чистом поле. Здешняя тишина навевала мысль о соборе, и эта сосредоточенная, торжественная тишина тотчас завладела Штольцем. Они оба — незваные гости средь множества стволов, которые были тут хозяевами — огромными великанами. Стволы теснились со всех сторон, обступали тебя, готовые пуститься в пляс, если ты не прочь поддаться этакой иллюзии.
Темные деревья казались угрюмыми на фоне белизны лесной почвы, местами податливой и зыбкой, как студень, оттого что под снегом лежал ковер опавшей листвы, в которой ноги скользили и подворачивались, а местами твердой и голой. Чередование света и тени в зимнем лесу действовало на Штольца как резкие перепады жары и холода, глаза вскоре заболели, потом начали слезиться. На ходу он быстро согрелся и от холода, ударявшего в лицо, с удвоенной силой ощущал этот внутренний жар.
Шагая за лесничим, Штольц старался ступать по его следам. Порой по верхушкам деревьев пробегал стон, ветви там наверху качались, метались на ветру, которого они внизу совершенно не чувствовали, а от этих раскачиваний снег осыпался, хлопьями падал наземь.
Они забирались все дальше в глубь леса. Штольц потерял ориентацию и удивлялся, глядя на лесничего, который, руководствуясь какими-то неведомыми приметами, уверенно шагал вперед. Вокруг царила такая тишь, что случайный треск сучьев звучал оглушительно. Штольц слышал шаги, свои и лесничего, порой шорох снега, когда задетая ветка сбрасывала снежный груз, а еще дыхание, свое и лесничего.
После долгого странствия они вышли на просеку. Вот звериная тропа, а вот вышка — лесничий показал на дерево с помостом из ошкуренных жердей, на котором была скамейка, обнесенная простенькими перилами. Наверх вела хлипкая приставная лестница.
— Позже я приду за вами, — сказал лесничий, — а теперь главное — сидеть тихо-тихо, как мышь. — И он зашагал прочь, к своей собственной вышке.
Штольц вскарабкался на помост. Смахнул снег с лавочки, сел. Слышал, как удаляется лесничий, слышал треск в чаще и тяжелые шаги, поначалу звучавшие громко, потом все тише и тише.
Сперва он сидел неподвижно, оцепенелый от ожидания и до предела напряженный, так как рассчитывал, что с минуты на минуту на тропу выбегут кабаны, и не знал, сумеет ли справиться с ружьем, которое крепко держал обеими руками. Надежда, что вот сейчас на просеку выскочит зверь, наполняла его испуганным возбуждением. Он боялся не столько опасности, сколько вторжения чужака, той жуткой секунды, когда они заметят друг друга — во мраке.
Чувства Штольца обострились до предела, он сидел на вышке и прислушивался к лесу, от каждого легкого треска его бросало в дрожь. Слух улавливал великое множество шорохов, причем совершенно загадочных, лес был полон звуков. Штольц вздрагивал, даже когда с дерева падал одинокий листок, широкими кругами спускаясь к земле, или когда с веток сыпался снег.
Но мало-помалу напряжение отступило, и со своего неуклюжего балкона Штольц окинул взглядом соседние деревья, густое сплетенье хвойных лап и сухой, пергаментной буковой листвы, кое-где забеленное снегом; посмотрел вниз на подлесок и заснеженную лесную почву, где виднелись следы — его и лесничего. Это зрелище мало-помалу наводило скуку, зимний лес дышал на него безмолвием. Он заметил, что перестает воспринимать белую, сверкающую, чистую красоту, начинает проклинать ее. Ружье он положил теперь рядом на лавочку.
Интересно, сколько времени? Кажется, он просидел на верхотуре уже много часов, скоро, наверное, придет лесничий и вызволит его. Холод полз вверх по ногам, подбирался к коленям. Хорошо бы слезть наземь, размяться, но не хватало храбрости. Он не знал, далеко ли вышка лесничего, и не хотел, чтобы тот застукал его на поступках, не подобающих охотнику. А поэтому съежился, локти поставил на колени, подпер ладонями голову и попробовал задремать. Иногда перед полузакрытыми глазами тонкой вуалью сплывал вниз осыпающийся снег, и внезапно он сообразил, что начинает темнеть. Сумрак как бы просачивался сквозь кроны деревьев нежной симфонией гаснущих красок. И по мере того как густела тьма, крепчал мороз.
«Посижу еще немножко, он наверняка вот-вот придет, — думал Штольц. — Непременно придет, до наступления ночи. Ждать дольше, по-моему, смысла не имеет».
Он заставил себя думать о другом. О молодом солдате, про которого рассказывал Генрих в «Безотрадном источнике». О том, как вместе с многими другими он до последнего стоял на посту, в куда худших условиях, а главное — с совсем иными опасностями и страхами. Эта мысль успокаивала, и Штольц представил себе, как после, уже на кухне у Видмайеров, расписывая это лесное приключение, будет преувеличивать свои страхи. Видмайер будет подыгрывать ему, пока хозяйка якобы в сердцах не обзовет их трусливыми зайцами и не урезонит.
И снова он, как наяву, увидел молодых солдат на их одиноком посту, вживе чувствуя весь ужас ожидания — ужас не только перед столкновением, не только перед врагом, но и ничуть не меньший страх перед убийством и — перед смертью. Представил себе мальчишку-солдата, как тот лежит раненый, совершенно один.
Каска валяется в сухой траве, близко, на расстоянии вытянутой руки, но достать ее невозможно. Раненый чувствует под собой жесткую стерню, видит отсвет гаснущего дня. Ветерок доносит запахи леса и полей. Все уплывает прочь. Но в этой картине ничто не напоминало о зиме, была весна, ранняя весна в чужом краю. «Почему солдат лежит не на снегу? — размышлял Штольц. — С какой стати я думаю об этой разлитой в воздухе предвешней сладости, что навевает усталость, в которой всегда сквозит обетование девушек, тех самых, о ком ты мальчишкой твердил, что они-де противные?»
Он думал о вечерних своих прогулках по городу, после возвращения из Италии, когда он был еще совсем один, об этих вечерних скитаниях по окраинам. Потом вдруг начал думать о разъездах, о железнодорожных поездках, когда сидишь в вагоне блаженно усталый, свободный от всего, даже от обязанности смотреть, что творится за окном. Достаточно дышать, впитывать ароматы, которые приносит встречный ветер, знать, как много всего ждет вокруг и впереди. Он думал о ночной поездке на видмайеровском тракторе, с хрюшкой, и внезапно перед глазами встала та женщина в черном, которая тогда заговорила с ним, и он опять ощутил странную апатию, в какую она его повергла. Он уже толком не знал, вправду ли встречал ее или она ему только пригрезилась, но это не имело значения. Наяву ли, во сне ли, он так или иначе не понимал ее слов, однако ж совершенно ей покорился. Чувствовал ее близость как мягкое притяжение и мечтал, чтобы она вела его. И сейчас его пронзила безумная боль утраты. Кто она была? И почему он убежал прочь?
Штольц очнулся от грез. Уже стемнело, пошел снег. Он спустился с помоста и начал ходить взад-вперед, притопывая ногами, чтобы согреться. Вряд ли все-таки лесничий решил бросить его здесь. Наверняка придет с минуты на минуту. Или он вздумал над ним подшутить? Штольц встревожился и, чтобы отогнать нарастающую панику, опять вцепился в образ солдат времен войны, которые до последнего стояли на посту. «Рядом с этим мои трудности — сущий пустяк», — успокаивал он себя. А потом зашагал по снегу прочь от этого места.
