Человека заводили в комнату со столом и лампой, снимали наручники. Начальник тюрьмы докладывал прокурору: фамилия, статья, приговор. Прокурор сообщал, что ходатайство отклонено, но есть возможность подписать еще одно прошение. Человек подписывал. На него снова надевали наручники и уводили в другую дверь. За другой дверью стоял исполнитель, он стрелял человеку в затылок. Контролеры подхватывали его и клали на пол, лицом вниз. Исполнитель стрелял второй раз. В полу был бетонный слив. Еще была раковина с краном, на полочке мыло и стопка свежих вафельных полотенец. Контролеры вытирали кровь и заматывали человеку шею. Тут входил он – до этого он сидел рядом с прокурором. Контролеры переворачивали человека на спину. Он проверял пульс и зрачки.
Потом вместе с исполнителем возвращался в комнату. Расписывался в бумаге: смерть констатировал врач такой-то. Прокурор и начальник тюрьмы доставали из сумки водку и закуску. Это было законно, на это полагались специальные деньги. Входили контролеры, на ходу вытирая руки влажным полотенцем. Вшестером они молча выпивали по две-три рюмки, заедали сыром и колбасой. Когда первый раз это было, он сказал «за упокой души», и сам испугался. Но прокурор кивнул, выпил, налил снова, сказал «какой ни есть, а человек» – и они выпили снова. С тех пор всякий раз пили за упокой души, но как звали человека, не говорили, хотя знали.
Так было четырнадцать раз.
Сон снова улетал.
Он тихо переворачивался на спину. Глядел в потолок и думал: он же врач, как же так? Получает за это лишние две недели к отпуску. Плюс тридцать процентов к зарплате. Вернее, получал до отмены смертной казни. Он очень обрадовался, когда вышел указ. Он был против смертной казни, принципиально. А жена была за. Она возмущалась и не понимала, почему он радуется. Она ничего не знала. Он говорил, что работает на ядерном объекте, отсюда и льготы. А сейчас реактор остановили и льготы забрали.
Эти сны и эти мысли полезли на него после того, как всё закончилось. Пока всё это было – ста граммов водки хватало. А теперь даже таблетки не помогают. Хотя уже десять лет прошло, и даже больше. Вспоминается всё, до ниточек на робе, до разрубленного ногтя и шрама на губе. Подручный палача – тот же палач. Врач-палач. Как с этим жить?
– Опять не спишь? – спросила жена сквозь сон.
– Я вот что решил, – сказал он. – Мне нужна другая работа. Пойду работать в хоспис. Где умирают одинокие люди. Нужно что-то такое, понимаешь… Настоящее. Проводить человека, быть с ним на самом пороге, на самом краю.
– Какой ты у меня хороший, – прошептала жена и поцеловала его в плечо.
действующие лица и исполнители.
– Тут приехали товарищи из комиссии, – сказал прокурор. – Посмотрят ваше дело, вы с ними побеседуете…
– А там, глядишь, может быть, и помилуют?
– Вот именно, – сказал прокурор. – Есть такой шанс. Идите, Чижов.
– Зачем театр? – сказал Чижов. – Меня расстреляют. Сейчас. Вон за той дверью. Гуманисты. Там исполнитель ждет, я знаю. Я не хочу в затылок. Исполнитель! – вдруг закричал он, рванувшись к закрытой двери. – Я невиновен! Ты же офицер! Посмотри мне в глаза!
– Чижов, – сказал прокурор, – не надо истерики. Ваша вина доказана в суде. Еще раз предлагаю подписать ходатайство.
– Еще раз прошу. Хочу видеть, кто меня убьет. Прокурор взглянул на начальника тюрьмы. Тот махнул рукой конвоирам. Они заломили Чижову руки и втолкнули его в приоткрывшуюся дверь. Дверь тут же захлопнулась.
– Даже где-то жалко, – сказал врач.
– Насильник и садист, – сказал прокурор. – Четырехлетнюю девочку. А потом в костер бросил. Нелюдь.
– Чего они там? – сказал начальник тюрьмы, прислушиваясь.
Дверь раскрылась, выскочил беленький старлей.
– Не могу, – сказал он и положил пистолет на стол. – Вы лучше сами.
– Федоскин! – крикнул начальник. – А ну, быстро мне тут! Слабак.
– Шел бы ты, товарищ подполковник, – оскалился старлей. – Сегодня увольняюсь. Ребята зовут в охранную фирму. А за слабака ответишь! – И убежал.
– Либералы, суки, всю страну развалили, – сказал начальник.
Но сам расстреливать Чижова не стал. Велел отвести в камеру.
Был конец августа 1996 года. Буквально через пару дней отменили смертную казнь.
Чижов отсидел одиннадцать лет.
Поболтался по России. Потом вернулся в свой город.
Пришел по адресу: улица Гоголя, 15, квартира 26. Раньше это был просто большой сталинский дом для начальства. А теперь – с забором и будкой. Его не пустили, конечно. Телефона он не знал. Два дня ждал, пока она выйдет. Дождался.
– Я не убивал твою сестренку, – сказал Чижов. – И ты это знаешь. Бомжи убили, пока мы с тобой на даче трахались, а ее гулять послали. Почему ты отперлась, подлая?
– Я не подлая, – заплакала Лена. – Я боялась папу. Я была невеста. Не твоя к тому же!
– Так вот. Бомжи убили и бросили в костер не ее. Другую девочку. Я, когда потом за ней побежал, видел, как она на шоссе в машину садилась. Почему мне никто не поверил?! Она жива. У тебя есть сестра. У твоего папы – младшая дочь. Еще одна наследница.
– Не найдешь теперь, – сказала Лена. – Сколько лет прошло.
– Я уже нашел, – сказал Чижов. – Вот.
Протянул ей бумагу.
– Спасибо, – сказала Лена. – Я приду к тебе. Сегодня. Все будет хорошо. Ты один живешь? Где?
Чижов на той же бумаге написал адрес.
Вечером позвонили в дверь.
– Чижов! Не надо истерики. – Белобрысый мужик страшным ударом обрушил его на пол и достал пистолет с глушителем.
– Исполнитель? Федоскин? – шепотом спросил Чижов.
– Судьба, наверное, – вздохнул тот.
на бутылку Клейна этикетка наклеена
Две недели назад Марина Сергеевна брала деньги в банкомате. Она была не замужем, одна растила дочь, теперь уже студентку четвертого курса, но была вполне обеспеченна: главный бухгалтер в солидной фирме.
Спрятала карточку и деньги, бросила в сумочку чек. Обернулась. Сзади стоял молодой человек. Чуть за двадцать.
– Пожалуйста, пожалуйста, – сказала Марина Сергеевна. Ей показалось, что он просто ждет своей очереди.
– Извините, мне так стыдно, – сказал он и заглянул ей в глаза. У него было красивое тонкое лицо, длинные ресницы. – Простите. Дайте мне немножко денег. Я не для себя прошу. У меня папа умирает. У нас кончились деньги, совсем. Хоть сколько-нибудь… – У него дрогнул голос.
Марина Сергеевна в упор на него посмотрела. В глазах у него была тоска и стыд. Она дала ему тысячную бумажку, повернулась и быстро пошла к машине.
Через несколько дней Марина Сергеевна сидела с подругой в кафе Академия, на Волхонке. Не самое дорогое место, но и не самое дешевое. За соседним столиком молодой человек – ну совсем еще мальчишка – вальяжно отсчитывал деньги. Его сотрапезники пытались было раскрыть свои бумажники, но тот пресек их попытки:
– Стоп-стоп-стоп! Сегодня вы мои гости. В другой раз, в другой раз.
Марина Сергеевна всмотрелась в него и ахнула. Это был он, бедный сын умирающего папы. Ей показалось, что среди купюр она увидела свою тысячу.
– Молодой человек! – громко сказала она. – Вам не стыдно? Попрошайничать у кассы, чтобы потом по ресторанам ходить?
Он сделал вид, что не слышит.
– Да, да, я к вам обращаюсь! – Она даже встала из-за стола. – Жалостный какой! Денег у него нет, папе на лечение!
– Мадам, – он обернулся к ней, моргая длинными ресницами, – мадам, это вы мне? Вы что-то напутали, бог с вами…
Встал и вышел вместе со всей компанией.
Еще через неделю Таня, дочка, сообщила Марине Сергеевне, что хочет познакомить ее со своим новым мальчиком.
– У нас все очень серьезно, имей в виду, – сказала она. – Мы планируем через год.
Марина Сергеевна даже стол накрыла в воскресенье днем. Грибы, вино и фрукты.
Звонок. Сияющая Таня бросилась открывать.
Вошел, с большим букетом роз. Потянулся к руке будущей тещи.
– Вон отсюда, мерзавец! – заорала Марина Сергеевна, потому что это был он.
Потом Таня долго плакала, сидя на ковре, а Марина Сергеевна лежала на диване. Вечером Марина Сергеевна сказала:
– Вызови врача, у меня что-то не то в голове.
Рано утром в палату вошел он. Бледный, темноглазый и красивый.
– Ты кто? – спросила Марина Сергеевна. – Зачем ты все время тут?
– Я Саша Виноградов, – сказал он. – Из параллельной группы. Ты меня ненавидишь, а я не виноват. Ты меня любила, а я тебя нет. Ты была хорошая и красивая, и я с тобой спал иногда. Но не любил. Я тебе дочку сделал. Я не хотел, это ты сама решила оставить ребенка. Но я уже умер, две недели назад. В полной нищете. От рака кишечника. Я очень мучился. Прости меня. Забудь меня.
– Не могу, – сказала Марина Сергеевна.
там, где пыльное лето и сырая зима..
Саша Сергеев пошел покупать чайник для заварки. Еще купил два кухонных ножа. Пришел домой – а чайник течет. Главное, он уже насыпал в него чай и налил кипяток, так что теперь назад не возьмут. Он вспомнил, как смуглая девушка паковала этот чайник, и понял, что она нарочно подсунула треснутый. Он разозлился на черных: жулики наглые. Потом развернул кухонные ножи, а там лезвия залеплены этикетками на таком клею, что не отодрать, не отмочить. Фирма Богатырь, Калуга. Он взбесился на русских пьянь безголовая.
