– Хорошо, хорошо. Один из наших надзирателей составит вам компанию. Но вам понадобится еще и это, да?
Доктор протянул ему прямоугольную птичью клетку с деревянными прутьями. Калеб озадаченно нахмурился.
– Вы наденете ее на голову. Это для вашей безопасности, да? Правила нашего дурдома. Даже мы, психи, должны время от времени соблюдать правило-другое.
* * *
Господин Финнеган, местный надзиратель и бывший военнопленный из южан, был одет в свою старую конфедератскую форму. Его объемистую талию украшал ремень, с которого свисали сотни ключей, а также разнообразные орудия нападения: дубинки, медные кастеты, молотки, боксерские перчатки и новый эдисоновский экспериментальный электрошокер, у которого была одна неприятная особенность: при каждом его использовании в психушке начинался пожар.
К прутьям клетки Финнегана был прикреплен ссохшийся шматок вяленого мяса, вероятно, сохранившийся со времен его службы в бригаде «Каменной стены» Джексона, причем так, чтобы здоровяк южанин в любой момент мог дотянуться до него языком.
– Давайте-ка пройдем напрямик через операционную театру, – сказал Финнеган, выбрал большой ключ и отпер дверь.
Пробираясь вслед за охранником по балкону, Калеб с любопытством рассматривал происходившую внизу показательную операцию. Пышноусые старики повставали с дешевых зрительских мест, стараясь получше разглядеть человека, привязанного к виндзорскому креслу. Над ним нависал хирург в поварском колпаке, готовый к операции. (Принято считать, что хирурги работали еще и брадобреями, но это заблуждение; на самом деле они были французскими кулинарами, которых считали недостаточно аккуратными, чтобы доверять им приготовление настоящего крем-брюле, вот беднягам и приходилось пробиваться в жизни как-нибудь иначе.)
– Этот пациент несет на себе проклятие, известное ныне как бессонница, или insomnia-protemtia, n'est-ce pas?[41] На нас, врачевателях, лежит обязанность устранить сей ужасный и грозящий жизни недуг, oui?[42]
Произнося эту речь, хирург прикидывал, какая из двух кривозубых пил, находившихся в его руках, больше подойдет для намеченной процедуры.
– Мои дела не так уж плохи! – запротестовал пациент. – Я лишь засыпаю немного дольше, чем моя жена, вот и все!
Кулинар-француз сделал знак своей команде, сгрудившейся вокруг пациента; те мигом накинули на лицо бедняги салфетку и крепко прижали к его рту и носу. Через минуту он перестал дергаться и заснул с безмятежной улыбкой на лице.
– Будь у каждого страдающего от insomnia-protemtia бутылка хлороформа, припасенная в кладовке, нам не пришлось бы возиться с этими жуткими операциями, n'est-ce pas?
Затем, щелкнув каблуками, кулинар принялся отпиливать верхушку черепа. Калеба скрутила рвота: не столько из-за тошнотворности зрелища – за время пребывания в должности он видал и кое-что похуже, – сколько от омерзительного звука распиливаемой кости. Начальник полиции поспешно достал носовой платок и прикрыл им рот, пытаясь изгнать из головы ужасную картину и перестроиться на что-нибудь приятное вроде цветочков, мотылечков или воздушного омлета с сосиской от Джимми Дина.
– То, что вы здесь видите, – это «сладкое мясо» под соусом из жирных сливок и трюфелей, n'est-ce pas?
Калеб отвел глаза и двинулся дальше. А вот его спутник явно наслаждался чудовищным зрелищем.
– Люблю, когда мозги наружу лезут. Хе-хе, мне это напоминает битву у ручья Антьетам.[43] Не дрейфь, янки, я тебя мигом отсюда вытащу.
Он открыл еще одну дверь и вывел Калеба на лестницу.
– Этот хлороформ – воистину потрясающая штука, – попытался завязать разговор Финнеган, продолжая пожевывать шматок вяленой говядины. – Слышь, а ведь это еще одно изобретение южан. Вроде копченой свинины, кадрили и близкородственного спаривания для получения генетического совершенства. Пока не было хлороформа, приходилось крепко держать беднягу, пока его вскрывали. А сейчас красота, пара вдохов – и на два дня в отключке.
«На два дня? И впрямь неплохая штуковина», – подумал Калеб.
Пройдя по извилистому коридору, они вошли в какую-то непонятную кладовку, где отставной сержант зажег масляную лампу и принялся искать потайную дверь, бормоча:
– Она где-то здесь.
Калебу наконец удалось совладать с рвотными позывами. Теперь, когда тошнота и дрожь в коленях прошли, он снова почувствовал себя самим собой.
– А, вот она где! Через эту дверь мы попадем в змеиную яму, а уж оттуда – в камеру профессора, – пояснил Финнеган.
Пока старый вояка ощупывал ремень в поисках нужного ключа, Спенсер оглядывал комнатушку. На стенах громоздились полки с одеялами, хирургическими инструментами, музыкальными инструментами, орудиями пыток и консервированной овсянкой. Его взгляд упал на полку, уставленную бутылочками с надписью «Хлороформ».
«Готов поспорить, с этой штукой эфирно-опийный десерт на дробленом льду будет еще круче», – подумал он и незаметно сунул один из флаконов в карман.
– Держись поближе, – предупредил надзиратель, вытащив свой электрошокер и несколько раз передернув затвор, чтобы привести его в боевую готовность. – И остерегайся змей.
– Змей? – воскликнул Калеб. – Да что же у вас тут за дурдом-то?
– Это была идея доктора Ферренфаргон-хоффа. Большинство здешних психов настолько ненормальны, что видят змей там, где их нет. А если они будут видеть змей по-настоящему, значит, они нормальны. Это называется гомеопатия.
– Да это просто неле… – начал Калеб, но тут же осекся, услышав шипение. Нечто чешуйчатое скользнуло сквозь клетку на его голове.
– Какого… – снова начал было он.
– Просто веди себя естественно, – посоветовал Финнеган.
Наконец они добрались до самой сердцевины лечебницы. Это мрачное место заполняли все мыслимые и немыслимые образчики сумасшествия. Одни безумцы бродили туда-сюда, хихикая себе под нос, другие увлеченно спорили с невидимыми собеседниками, некоторые были заперты в стоящие на полу небольшие клетки, еще кто-то носил старинные кандалы из каталога «Инквизиция: новые пыточные и купальные принадлежности». Множество надсмотрщиков в птичьих клетках на головах слонялись по залу, время от времени нанося удар по голове какому-нибудь ничего не подозревающему обитателю этого бедлама и уворачиваясь от плевков гремучих змей.
«И чего я сюда полез? – подумал Калеб. – Возможно, Кампион – всего лишь еще один ложный след».
Какая-то сумасшедшая старая итальянка подскочила к нему и уцепилась за рукав.
– Дружбанчик, зачем ты так со мной? Дружбанчик, прошу тебя! – взывала она, пока надзиратель не пыхнул на нее из своего шокера.
Итальянку, словно тряпичную куклу, отбросило к стене, где шамкающий старикашка мирно играл в криббедж с кучкой экскрементов. Ее тельце трепетало и вихлялось, словно она отплясывала джиттербаг.
– Д-д-др-р-руж-б-б-бан-н-н-чик, з-з-зачем т-т-т-ты…
– Валяй, покажи им, кто тут главный, – сказал бывший мятежник, не обращая внимания на вспыхнувшую на полу солому. Из-за оглушительного шума ему приходилось орать, чтобы Калеб его услышал.
– Кампион – хитрый янки! Этот желтопу-зый мерзавец подкрадется к тебе во тьме ночной по Телеграфной дороге и нападет без жалости, пока ты спишь в отсыревшей скатке в грязи на вершине Пи-Ридж.
– Я слышал про случай с утюгом! – прокричал Спенсер.
– У меня с ним свои счеты. Вот почему он в одиночной камере. Он натолкал в яблочный мешок комканой туалетной бумаги, будто это и есть яблоки, и шарахнул меня им по голове!
– Что? – завопил Калеб, пытаясь не обращать внимания на ораву гогочущих придурков, которые хватали его за одежду и дергали за прутья клетки.
– Это чудовище – в конце коридора, – сообщил надзиратель, когда они перешли в другое помещение, где было чуть потише, и миновали один за другим ряды с заключенными маньяками. В некотором смысле тщательно охраняемое заведение в Бельвю представляло собой метафорическое отражение многонационального бурлящего котла, в который стремительно превращался и сам Нью-Йорк. В то же время это была большая клетка, заполненная меньшинствами. В одной из камер на койке сидел какой-то итальянец, беспрестанно кивая; в другой русская женщина выделывала балетные па, что-то напевая себе под нос; еще в одной немецкий пастух в смирительной рубашке радостно глодал человеческую кость.
– Вы держите Кампиона в одиночке?
– Приходится… Он же чокнутый, забыли? Но мы надели на него смирительную рубашку, цепи и увесистые кандалы, так что не бойтесь, он будет смирным как пленный юнионист, страдающий тяжелым поносом. Хе-хе-хе-хе. А кстати, неприятно вам напоминать, но смирительная рубашка – тоже одно из великих изобретений южан.
Они остановились перед массивной железной дверью, и надзиратель три раза постучал.
