Мой вопрос заставил Автономова помрачнеть, нахмуриться и закурить. Он, видите ли, отдыхал всей душой в обществе Милены и ее дочки. Он позволил себе забыть о суровой действительности с житейскими борениями. Он легкомысленно переселился на благостные небеса. И вот я жестоко вернул его на землю.
— Машина, говоришь? — пробурчал Автономов. — Вот то-то и оно, что хреново с машиной, Анатоль. Даже не знаю, как и быть. Наведался в милицию, там толкуют, что по горячим следам, мол, ничего не удалось сделать. Теперь копают, мол, вглубь и вширь. Такие долбаки, Анатоль, ты бы знал! — в сердцах сказал Автономов.
— А ты им ничего существенного не подсказал?
— В смысле о Раисе?
— Ну да.
Знаешь, язык не повернулся. Ну, не повернулся!
— И не повернется, надо думать.
— Нет, повернется! Гадом буду, я ее подставлю, если она не одумается. Я ей дал еще три дня на размышление. Но она прет буром. А у меня, сам понимаешь, доказательств практически нет. Одни подозрения.
— Но веские.
— Ну да, веские. Еще бы не веские! Но стыдно же, Анатоль, мать-перемать, жаловаться на собственную жену. Позорно это!
— Тогда прощайся с машиной.
— А вот уж хренушки! Не слезу со стервозы Раиски!
— Ты был у нее?
— А как же! Побывал в тот же день, пу, когда они Миле нанесли визит. Знаешь, в следующий раз, если доведется, пойдем вместе. Я боюсь за себя. Я ее чуть не убил, эту дрянь, — глубоко затянулся дымом Автономов.
— Ты полегче давай. Ты все-таки не мстительный чеченец.
— Вот-вот, надо полегче. А как полегче? Она ведь человеческих слов не понимает. И еще дочка так называемая! Они Милу до сердечного приступа довели.
— Переживет твоя Мила. Знала, на что шла.
— И ты туда же, двуличная душа! — рявкнул Автономов, па миг приостанавливаясь.
— Я объективен, только и всего.
— Ты хладнокровен, писака, как мороженый минтай. А я так не могу. Не могу терпеть всякое гадство! Вот теперь надо дачу продавать… — вдруг ослабнув голосом и духом, прошептал Автономов.
— Как так? Зачем? — Я остановился. И он остановился. Выбросил окурок и тут же извлек из пачки новую сигарету.
— А ты что думаешь, я из новых русских, что ли? — вяло заговорил он, закурив. — Нет, Анатоль. У меня не беспредельный счет в банке. Я па акциях удачно заработал, ничего не скажу. Но вот на бильярде размотал, то-се. На машину был расчет. А теперь не хватает.
— На что не хватает? — не понял я.
— На новую квартиру, на что же! Посчитай. Семьдесят пять лимонов. Милена свою продает за тридцать. Нужно еще сорок пять. У меня столько не наберется по всем сусекам. Без продажи машины я не потяну. Остается дача. Сообразил?
— Сообразил и соболезную.
— Ну вот. Я уже приглядел покупателя. Но он что-то телится. Ему, видишь ли, не нравится, что поблизости кладбище. Мнительный такой, да и жмот к тому же. А дачу жаль продавать, Анатоль. Ничего не жаль, а дачу жаль, — загрустил Автономов.
— Откажись от новой квартиры. Живите в Милениной.
— В одной комнате? С разумной уже девочкой? Ты соображаешь, что говоришь?
— Тогда остается одно, Костя: пренебречь своей гордыней… или что там у тебя на душе… и востребовать у Раисы часть твоей приватизированной. Не хочет размениваться — пусть платит. Она, надо думать, богатейка.
— На это я не пойду, хоть режь. Это опять свары и волчий вой. И вообще не хочу ее ущемлять в этом смысле. Точка!
— Многоточие.
— А я говорю, точка! — повысил голос Автономов, оживая. И неожиданно, как всегда, захохотал.
Я воззрился на него, как на некое чудо-юдо, которое может в один миг приобрести новое обличье.
— Аполлошка-то, зятек мой, знаешь чего устроил? — отсмеялся Автономов.
— Что он устроил?
— Он меня, представь себе, не пустил в Зинкину квартиру. Да, не пустил, представь себе, не пустил категорически! — вроде бы загордился Автономов. — Сам вышел на площадку и говорит, что Зинули, мол, нет дома, а нам разговаривать не о чем, пока я перед ним, поганцем, не извинюсь честь по чести. Каково, а?
— Ничего нового. А на кой ты туда пошел, бедолага?
— Не смей называть меня бедолагой! Это ты бедолага — путаешься с пожилыми женщинами. Я пошел туда, чтобы прямо его спросить: где машина? Ваша работа, детки?
— И получил отлуп?
— И получил отлуп, верно. Но я его, кажется, серьезно напугал. Он по своей натуре, по-моему, тварь дрожащая.
— Не заметил.
Куда тебе, писака! Ты в людях не разбираешься. А я его раскусил. Он у меня затрепетал, красавчик, хоть и нагличал, — торжествовал Автономов.
— А что ты ему инкриминировал, хотел бы я знать?
— Как — что! Взлом гаража, угон машины. И, знаешь, Анатоль, его бздливая реакция — доказательство его вины, — как-то очень строго, чуть ли не по-судейски выразился Автономов. А я глупо поддакнул:
— Правильно. Так его!
Он обнял меня за плечи.
— Не падай духом, старичок, — сказал он.
— Это я-то?
— Ну и что, что она преклонных лет? Ты и сам не вьюноша. Да ты уж сколько раз нарывался на молоденьких! Но повторяю: не спеши с женитьбой.
— Себе ты это посоветовал? — спросил я, освобождаясь от его дружеской руки.
Я, наоборот, должен спешить. Чем быстрей я порву с Раисой, тем лучше. Ты представляешь, какой цирк она устроит в суде? — Он опять захохотал, рассмешив себя картинкой суда. НУ ЧТО ВОЗЬМЕШЬ С ЭТОГО ПЯТИДЕСЯТИПЯТИЛЕТНЕГО МАЛЬЧИКА! Меня и самого повело на смех — такой комичной показалась наша круто изменившаяся жизнь.
Автономов купил в придорожном «комке» с точным названием «Перекресток» две бутылки болгарской «Тракии» (мне не позволил «сброситься»), пакет чипсов, плитку шоколада и набор жвачек. Он весело позубоскалил с бабенкой-продавщицей. Ни он, ни я не знали, конечно, что в это время происходит на даче.
А там происходило изгнание. А можно сказать, оккупация. Во всяком случае, дородная Милена, уже одетая, в какомто цветастом сарафане, и ее маленькая дочка с корзинкой в руке, и моя Наталья с дорожной сумкой через плечо, сгруппировавшись на бревне около чужого забора, очень походили на беженок. Дальнозоркий Автономов увидел их издалека и рванулся вперед, позвякивая бутылками в пластиковом пакете. Я устремился за ним, догнал и пристроился рядом.
— Раиса… гадина… это она! — на бегу отрывисто бросал Автономов. «Буденновск… Басаев… Первомайск…» — почему-то мелькало у меня в голове.
— Убью… ноги выдеру… — на бегу бредил Автономов.
— Полегче, полегче, ты, народный мститель… охолопь! — на бегу урезонивал я его.
Мы замерли перед этой группкой беженок. Мы прерывисто дышали.
— Почему здесь? Кто посмел? — выкрикнул Автономов.
Можно было не спрашивать. И можно было не отвечать.
По бугристому, прихваченному солнцем лицу Милены катились слезы. Девочка громко заплакала. Моя Наталья мужественно держалась, но у нее был ошеломленный вид.
— Я… больше… не могу… терпеть… этих издевательств, — всхлипнула дородная Милена. — Они… нас… выгнали… как собак…
— Ага, они! — алчно клацнул зубами Автономов. — Их, значит, двое. Мама и дочка, вот как. Анатоль, за мной! — скомандовал он. — А вы не вздумайте уйти. Ждите. Сей секунд!
— Подожди, Натали, — успел я сказать своей подруге. Автономов тащил меня за руку.
— Кол выломать, что ли, из забора? — предложил я ему.
— Обойдемся так. Вперед. Не дрейфь, Анатоль! — ободрил он меня.
Мы внедрились в открытую калитку на территорию дачи.
— В дом, в дом! Они там! — как на приступ звал и тащил меня Автономов.
— Да погоди! Погоди, говорю. Остынь. И я остыну.
Он, не слушая, распахнул дверь веранды. Пришлось тут же последовать за ним. В нижних двух комнатах их не было, но разбросанное по полу постельное белье, перевернутая посуда, развороченные книги свидетельствовали о набеге.
На второй этаж вела железная лесенка, наподобие корабельной, и корабельный же широкий люк. Автономов вскинул голову и завопил:
— Эй вы, красотки! Ну-ка спускайтесь немедля! Слышите, что говорю! Спускайтесь сей секунд, пока я сам не поднялся! Живо!
Над люком тотчас появилась Раиса Юрьевна, а следом за ней возникла Зинаида Константиновна.
— А-а, вот вы, красотки! — возликовал Автономов. — Ну-ка, давайте! Спускайтесь, спускайтесь!
Раиса Юрьевна первой начала спуск, тяжело и неуклюже. В люке показались ее толстые ноги… Я круто отвернул голову, чтобы не увидеть омерзительное остальное. Она преодолела последнюю железную ступеньку и встала перед Автономовым — полнолицая, мясистая, крашенная в рыжий цвет. БАЦ! Это ее муженек (я не успел помешать) мгновенно наградил ее размашистой пощечиной.
Раиса Юрьевна завизжала. БАЦ! Автономов хлестнул ее вторично. БАЦ! БАЦ! — продолжалась озверелая работа.
Сочинитель кинулся на своего друга и обхватил сзади, прижав его руки. С железной лесенки спустилась, а точней, свалилась, молодая Зинаида. Она тоже завизжала, верней, заголосила визгом:
